— Не шути так вульгарно. Я любовался зеленью, и птицами, и росой…
— Какое приятное высокоэстетическое занятие!
— Ты же знаешь, у меня имеется душа.
— Кто бы мог подумать такое?.. Кстати, Эндрю, — сказал Эйб серьезно, — я должен принести тебе извинения.
— За что?
— За прошлую ночь.
— Не совсем понимаю.
— Ну помнишь, у Браама?..
— А, ясно.
— Я вел себя по-ребячески.
— Во всяком случае, довольно странно.
— Иногда со мной бывают такие вещи, и я не могу сказать, чтобы этот псевдополитик и псевдобогема действовал на меня вдохновляюще.
— Да, Браам как будто поддразнивал тебя.
— Интересно, арестовали его?
— Он был бы глубоко разочарован, если нет.
— Что ж, Джастин получил, чего добивался.
— Да, к сожалению.
Кто-то тихо постучал в дверь. Эндрю весь напрягся в ожидании Руфи. Не изменилось ли ее настроение? Эйб быстро скользнул под одеяло.
— Войдите, — сказал он.
Это была миссис Альтман; она принесла им две чашки кофе на подносе и несколько номеров «Кейп таймс». Лицо у нее было приятное, озаренное робкой улыбкой. Оба они были еще незнакомы с хозяйкой.
— Доброе утро, — тихо поздоровалась она.
— Доброе утро. Если не ошибаюсь, миссис Альтман.
— Да, верно.
— Я Эндрю Дрейер, а этот человек, который прячется под одеялом, — Эйб Хэнсло.
— Я много слышала о вас от мужа.
— Мистер Альтман еще здесь?
— Нет, он уехал на занятия, но просил вам передать, чтобы вы располагались как дома.
— Спасибо. Извините, что побеспокоили вас в такое раннее время.
— Не стоит об этом говорить. Мы все понимаем.
Она ушла так же тихо и несмело, как появилась.
Приятели отхлебывали кофе, проглядывая газетные заголовки. Внезапно Эйб положил газету на стол.
— Скажи, а ты дал себе труд подумать, как нам быть дальше?
— Угу, — пробормотал Эндрю, не поднимая глаз.
— Не можем же мы торчать тут бесконечно?
— А что нам еще остается?
— Уехать.
— Куда?
— В Басутоленд.
— Всем троим?
— А почему бы и нет?
— А ты всерьез думаешь, будто нам удастся проехать более тысячи миль и не попасть в руки полиции?
— Попытка не пытка.
— Я должен подумать над этим. А пока меня вполне устраивает этот дом.
— Может быть, ты и прав.
Эйб посмотрел на него беспомощно и вылез из-под одеяла.
— Я чувствую, мне надо охладиться под душем.
И он ушел. Эндрю распаковал вещи и тщательно оделся. Причесавшись, он совсем успокоился и вошел, посвистывая, в кухню. Он все еще немного прихрамывал. Руфь выглядела довольно симпатично: блузка и эластичные брюки в тон. Она готовила яичницу. Миссис Альтман в это время подметала пол в другой комнате. Эндрю подкрался на цыпочках и чмокнул Руфь в щеку.
— Доброе утро, дорогая.
— Доброе утро, — ответила она холодно.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно.
Он ждал, что она справится о его самочувствии, но все ее внимание было занято яичницей.
— А я чувствую себя чудесно, — выпалил он, решив, что ничто не испортит ему настроения.
— Да?
— И умираю от голода, мечтаю о яичнице с беконом.
— Яичница почти готова.
— В чем дело, моя дорогая?
— Ни в чем, — ответила она, отворачиваясь.
— За что мне такая немилость?
— Неужели не догадываешься?
— Обиделась на вчерашнее?
Она закусила губы и не сказала ни слова.
— Извини, если чем-нибудь оскорбил тебя.
— Я ни на что не жалуюсь.
— Ты знаешь, я не хотел бы причинить тебе боль.
— Я не жалуюсь.
— Не хотел бы причинить боль ни сейчас, ни в будущем.
Она молча продолжала свое дело. Эндрю примостился за столом, намереваясь читать газету. Эйб вошел озабоченный.
— Доброе утро, Руфь.
— Доброе утро, Эйб. — Она улыбнулась вымученной улыбкой.
— Я пробовал позвонить своей матери.
— И что?
— Никто не подходит к телефону, только бесконечные гудки. Очень странно!
— Может быть, она пошла в магазин? — предположил Эндрю.
— В такое время навряд ли. Что ж, пожалуй, это даже к лучшему, что мы с ней долго не увидимся. Позвоню ей попозже.
После завтрака все трое перешли в гостиную. Миссис Альтман осведомилась, не надо ли им чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, удалилась в свою комнату. Руфь скинула сандалии и, запасшись огромной кипой «Ридерс дайджест», удобно устроилась среди подушек на софе. Эйб включил приемник и расположился на ковре, подложив под себя подушки. Эндрю опустился в глубокое кресло и развернул свою «Таймс». Тихо, будто где-то вдали, лилась мелодичная джазовая музыка. Эндрю пробежал заголовки: «В ЛОКАЦИЯХ НЕТ ВАЖНЕЙШИХ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ ТОВАРОВ», «ВОЗДАЯНИЕ ПОЛИЦИИ НА РАНДЕ», «СПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ НАСИЛИЙ В ЮЖНО-АФРИКАНСКОМ СОЮЗЕ».
— Ни слова о полицейских налетах, — сказал он, перелистывая газету.
— Слишком рано, — ответил ему Эйб. — Если только они не играют в молчанку.
— Как ты думаешь, много народу арестовано?
— Мы с тобой можем только догадываться. Но я полагаю, они далеко еще не кончили.
— Стало быть, нам долго придется скрываться?
— Похоже на то. Как насчет моего предложения?
— Какого предложения?
— Уехать немедленно.
— В Басутоленд?
— Да.
— С какой стати?
— Выехав за пределы Южной Африки, мы будем в безопасности. Оттуда уже не выдают политических преступников.
— Ты говоришь так, словно ты в полном отчаянии.
— Положение, и правда, отчаянное.
— Если у меня есть право выбирать, я предпочел бы остаться здесь.
— Это твое дело, но ты забываешь о Руфи. Честно ли ты поступаешь по отношению к ней?
— Руфь должна сама принять решение.
Эндрю метнул на нее быстрый взгляд и заметил, что ее внимание занято отнюдь не журналами.
— Представь себе, я подумал и о ней.
— В самом деле? — спросила она.
— Да. А что предлагаешь ты, моя дорогая?
— Разве тебя интересуют мои соображения?
— Перестань, Руфь.
— Если у меня есть право выбора и мое мнение хоть что-нибудь значит, я хотела бы вернуться к себе домой.
— Послушайте, — начал Эйб. — Это же безрассудство. Особое отделение еще продолжает свои налеты. Если объявят чрезвычайное положение, вас могут мариновать в тюрьме до второго пришествия. Ваши отношения с Эндрю ставят и вас под подозрение.
— Я это понимаю.
— Подумайте о своих родителях, о своем будущем, наконец, о самой себе.
— Я уже подумала.
— Ведь вы можете погубить свою жизнь. Почему бы вам не вернуться на некоторое время в Веренигинг?
— От души поддерживаю это предложение! — воскликнул Эндрю, поднимаясь.
— Ты все еще пытаешься отделаться от меня? — накинулась она на него.
— Я желаю тебе лишь добра. Пойми же в конце концов, Руфь, никому не известно, что еще может произойти.
— В этом я отдаю себе полный отчет.
— Газета уверяет, что все спокойно, но это лишь вопрос времени, когда последует новый взрыв: новый Шарпевиль или Ланга.
— Но когда-нибудь водворится спокойствие?
— Ошибаешься, Руфь. Прежнее уже не вернется. Мы достигли поворотного пункта. Может быть, и наступит внешнее спокойствие, но внутренние трещины сохранятся, и их будет все больше. А временами будут разражаться небольшие взрывы, вроде Шарпевиля и Ланги, а потом все взлетит на воздух, и мы можем попасть в самое пекло.
— А в Веренигинге я буду в безопасности?
— В большей безопасности, чем здесь.
— Шарпевиль недалеко от Веренигинга.
— Но ты будешь со своими родителями.
— А это предпочтительнее, чем быть с возлюбленным?
Эндрю беспомощно опустился в кресло.
— Ну, попробуй же понять меня, Руфь.
— Т-с-с-с, — сказал Эйб, прижавшись ухом к приемнику. Диктор кончил какое-то объявление, и он прибавил громкость Раздалось выжидательное шипение.
— Что там передают? — спросил Эндрю.
— Тише! — шикнул на него Эйб, взволнованный.
Голос диктора послышался снова — ровный и бесстрастный.
«…Повторяю экстренный выпуск последних известий. Тысячи африканцев движутся из Ланги в Кейптаун. Сообщаю, что колонны собираются на Де-Вааль-драйв. В город прибывают полицейские подкрепления. Предполагают, что африканцы направляются к полицейскому участку ни Кпледпн-сквер, чтобы потребовать освобождения лидеров, арестованных сегодня перед рассветом. На этом мы заканчиваем передачу известий… Продоло/саем наш концерт латиноамериканской музыки…»
Выключив радио, Эйб удивленно воззрился на Эндрю и Руфь. Наступило минутное молчание.
— Ну, я поехал! — решительно воскликнул Эндрю.
