— Итак, вы начали их путать. И вы много пили.
— А вы меня об этом раньше не спрашивали?
— Мы можем перекрутить кассету назад.
— Нет, я вам верю, просто… так вот, Ла была хорошей девочкой. Она, конечно, совершала ошибки. Но нам всем это свойственно. Но в целом и общем я всегда знал, что она хорошая девочка, и я очень ее любил.
— Я понял, что вы хотели сказать.
— Вы не возражаете, если я задам вопрос? Мне кажется, что наш разговор…
— Да?
— Временами он не похож на проверку моих ментальных способностей. У меня такое ощущение, что здесь кроется что-то еще.
— Мне необходимо выяснить, насколько хорошо вы помните детали вашей прошлой жизни, определить вашу систему ценностей, присущую вам способность отделять хорошее от плохого.
— Присущую мне способность…
— Отделять хорошее от плохого.
— Так, значит, мы говорим об этом. Значит, мы не выражаем сомнений в том, что эта самая способность мне или кому-то еще вообще присуща.
— Сомнения по поводу моральной позиции, которую вы занимаете, являются первым знаком того, что вы способны отличать одну систему ценностей от другой.
— Простите, но мне не хотелось бы сейчас пускаться в спор по этому поводу. Я просто хочу выбраться к чертям отсюда. Я хочу проехать на автобусе. Я хочу перекусить в «Сиззлере» или пойти в кино. Я просто хочу заняться ничегонеделанием.
— Любопытные предпочтения.
— Я шучу. Я люблю шутить, это часть моей системы моральных ценностей. Это означает, что я не воспринимаю мою систему моральных ценностей слишком серьезно. Я и чужую систему моральных ценностей не…
— Понятно.
— Не могу поверить, что вы это сказали.
— Я задам вам еще несколько вопросов, и мы закончим.
— Вам понятно. Как будто вам все абсолютно ясно про меня, кто я такой и что значила моя жизнь. Даже я сам не ясен самому себе. Я даже не знаю, где я был и где не был.
— Я постараюсь вас больше не пугать.
— Я не боюсь, просто я хочу выбраться из Оклахомы. У меня никогда не было ни малейшего намерения здесь находиться. Зачем, черт возьми, Ла меня сюда притащила?
— Так вы можете отделить хорошее от плохого?
— У меня есть определенные стандарты, которыми я руководствуюсь, чтобы отделить хорошее от плохого, но это достаточно неопределенные стандарты, к тому же мне не нравится судить, судить других людей. Хотя мне свойственно судить самого себя, и в этом я довольно жесток.
— Вы считаете себя хорошим человеком?
— Я никогда об этом не думал.
— Как вы думаете, какие поступки могли бы вас превратить из хорошего человека в плохого? Скажем, как насчет убийства?
— То есть, если бы я убил кого-то, был бы я плохим человеком?
— Вы считали бы себя плохим человеком?
— Да, полагаю, что так. Конечно, следовало бы принять во внимание причины, по которым я убил, убил кого-то, но в целом… Хотя даже причины не сыграли бы большой роли, если бы только это не была самооборона, но вообще я пацифист. Я считаю, что убивать — это грех, я даже против эвтаназии. Я верю в священность жизни, единственная вещь на Земле, которая чего-то стоит, — это сама жизнь. А не нефть, деньги, акции или накопленные воздушные мили.
— А как насчет воровства? Или, например, физического насилия?
— Я считаю, все преступления, направленные на разрушение цельности индивида и его частной жизни, являются аморальными. И я не имею в виду только простые преступления по типу стукнуть кого-нибудь бейсбольной битой по голове и украсть его кошелек, но также и, например… обмануть кого-либо. Сказать кому-нибудь: «Отдайте мне ваши деньги, и Бог будет любить вас за это» — или: «Отдайте мне ваши деньги, а наша политическая партия позаботится о вас, о маленьком человеке». Тогда как на самом деле этим политическим партиям не нужны ни маленькие, ни большие люди. Их волнуют только они сами.
— А как насчет преступлений против детей, мистер Риордан?
— Они преследуют только свои интересы, думают только о себе. Это так же аморально, как ударить кого-нибудь по голове… но дети? Дети это совсем другое дело.
— Какие преступления против детей вы сочли бы аморальными, мистер Риордан?
— Это совсем другая история. Мы ведь все дети, на самом деле я не знаю, где проходит черта, отделяющая детей от взрослых, иногда, например, Ла… были моменты, когда не Ла была ребенком в нашем доме, а я превращался в него. Особенно после возвращения ее матери.
— К примеру, сексуальные преступления. Вы считаете, что это аморально или неправильно — заниматься сексом с ребенком?
— Что это, у меня странное ощущение, такое ощущение, что меня показывают в вечерних новостях по черно-белому телевизору, и кругом все слышать не слышали о цветном телеэкране, не говоря уже о цифровых технологиях.
— Так, значит, вы не можете провести черту между тем, что составляет преступление против ребенка, и тем, что считается абсолютно нормальным воспитанием и уходом за детьми?
— Я не считаю, что взрослые должны заниматься сексом с детьми. Вы на это намекаете? У меня нет желания вовлекаться в подобную дискуссию. Меня ведь уже об этом спрашивали. Подождите, это ведь были не вы?
— Нет, это был не я. В каком случае, на ваш взгляд, имеет место сексуальное преступление против ребенка? Может, когда вы гладите ребенка по спине? Или поцелуй на ночь? Или когда вы проверяете гениталии ребенка в ванной, чтобы убедиться, скажем, нет ли у него каких-нибудь отклонений?»
— Это похоже на вопросы типа: «Как часто вы бьете свою жену? Как часто вы проверяете гениталии ребенка в ванной?»
— А как насчет бесконтактных способов насилия над личностью? Скажем, грубые слова, употребляемые по отношению к ребенку. Или слова, обращенные к другим, но в пределах слышимости ребенка. Например, когда вы называете ее мать сукой, шлюхой или проституткой? Как насчет чисто вербального насилия, мистер Риордан? Как насчет слов?
— Слов… Конечно. Слова — это преступление. Могут быть преступлением.
— У меня есть еще один вопрос, мистер Риордан. Извините, если наш разговор вам неприятен.
— Я имею в виду слова, которые вы произносите, слова, которые произношу я, слова, которые я никогда не произносил, когда я был, а где я был?..
— Это простой вопрос. Вы готовы к простому вопросу, мистер Риордан?
— Все слова, которые я не произносил, когда меня там не было, чтобы их произнести, и все слова, которые я мог бы произнести, если бы я там был, чтобы их произнести.
— Вы не можете припомнить какие-либо преступления, которые вы могли или не могли совершить до вашей болезни, которые можно было бы классифицировать как преступления против детей?
— Вы что, меня обвиняете в чем-то? Это неслыханно, я хотел бы сейчас уйти, мне нужно поговорить со своим врачом, этим доктором Уинделлом? Я готов покинуть больницу.
— Или как физическое насилие над детьми, любым ребенком? Хотя вы понимаете, какого ребенка я имею в виду, мистер Риордан. Вы понимаете, на что я намекаю?
— Вся моя жизнь была сплошной паутиной любви и моральной оценки, я всегда верил, что, если ты любишь кого-то, искренне и по-настоящему любишь кого-то так, как я любил мать Ла, тогда ты не имеешь права осуждать этого человека, не притворяешься этаким самодовольным человечишкой, который сидит и судит, кто из вас лучше или морально устойчивее, ты или она.
— Да или нет, мистер Риордан. Тогда я подпишу эту форму и оставлю вас в покое.
— Да, думаю, мой ответ «да». Но это было не то, что вы думаете. Мы не можем судить наших детей, но если они долго проживут, им позволено судить нас, и их суждение в конечном счете оказывается самым главным, а не ваше, и не…
— Я подписываю форму, мистер Риордан. Я нашел вас в здравом уме и памяти, чтобы принять моральную и законную ответственность за вашу прошлую жизнь. Теперь вы можете получить все копии вверенных вам документов, а ваши заявления будут записаны на бумагу и приложены к уже имеющейся документации, которая будет передана через мистера Бирнбаума в руки третьих лиц.
— Я вижу, куда вы клоните. Это все из-за той ужасной ошибки, из-за того, что нашли в письме мистера Фостера, в письме к его жене, где он пытался свалить всю вину на меня, это была просто небрежная фраза, что она заявила, будто я дотрагивался до нее в постели, но я ничего об этом не помню.
— Спасибо за ваше терпение, мистер Риордан. Вы выполнили все условия нашего интервью, и мне больше нечего добавить, кроме того, что это… это просто чудо. Я сам не верующий, но моя жена принадлежит к епископальной церкви, и она говорит, что это прекрасный пример Божьей милости. Но даже если смотреть на это с точки зрения обыкновенного понимания человеческой жизни, это чудо. Даже в простом нормальном смысле.
— И я бы никогда не совершил ничего подобного, если бы не начал пить, мать Ла вернулась к нам и начала свои обычные игры, а Ла порой залезала ко мне в постель, и иногда клала мою руку на себя, думая, что это была ее мать, но это была не ее мать, это был…
