Ты только не обессудь, если чуть-чуть не совпадёт с твоими воззрениями на мироздание, прошу тебя, драгоценная моя, и не ропщи на меня.
И всё же вернусь к Владлену, потому как он теперь часть моих собственных изменений наряду с попутными государственными.
Спросишь, было у нас с ним?
Хороший вопрос.
Уже потому только, что ему 61, да и мне сама знаешь сколько.
Так вот, было.
На моих метрах.
А началось с полгода тому, после обоюдной асаны по позе на двоих, для сидячих. До этой конкретной конфигурации ствола, обращённого в космос, мы просто были расположены друг к другу как интеллигентные коллеги по вечернему хобби.
Кундалини йога — такой мы в тот вечер проходили философский параграф постижения. Там полная свобода сидения, главное, прямой позвоночник и равновесие. Это стабилизирует сознание и психику, усиливает связь с элементом земли и раскрепощает глубокие мышцы и связки. Главное, чтобы она не крутилась подле тебя и не вносила корректив, йожиха наша неуёмная, а обратила внимание на другую жертву своего необъяснимого невроза.
Да, и ещё там все части тела связаны между собой и влияют друг на друга. И обязательно сами вы сидите один перед другим, парами, как на судном дне двойного откровения и открытия сразу двух глубоких чакр.
Первый раз порадовала меня наша, когда пояснила, что именно эта свободная для тела медиативная поза обязана отражать высокую гармонию во избежание внутренних толчков и спазм мышцами.
И сидеть надо непременно на хлопке или на шелку.
С них и началось, потому что, за неимением того и другого, пошли ко мне после в гости, выбирать нужную тряпку под себя, для следующих двойных сидячих асан. А то он даже сначала хотел под меня платок свой шейный распрямить и подсунуть, чтобы выказать таким замысловатым способом приверженность идее кундалини и расположенность ко мне самой.
Оценила я, надо сказать.
И пригласила на чай-конфеты, на новую «Раковую шейку» нынешнего производства.
А пока шли до меня пешком, решала, хочу или пока ещё не уверена.
На этаж поднялись — определилась, что хочу и не возражу, если он окажется в силе. Знаешь, после того моего романа со скульптором, который мечтал об отце-кочегаре, я уже ничему не удивляюсь.
Поэтому заранее настрой имела, упреждающий любое разочарование в области близости и интима. Хотя по всем внешним признакам, даже если отбросить, что беспредельно интеллигентный, кроме всего и подкованный, он мне подходил как нельзя кстати. Подумала, может, последний всплеск взаимности посылает судьба, и глупо будет не подобрать, коль сам он идёт навстречу ей и мне.
Тряпку под себя отобрали быстро, чистый простыночный хлопок импортного румынского производства, из Верочкиных, так и не тронутых мною пока стратегических запасов сырья на случай войны с Америкой.
Он осмотрелся, и вижу, повело его стороной от йоги и медитаций по сравнению с его жилыми метрами на фоне моих увиденных. И, конечно же, был уверен, что именно тут жила, творила и несла людям добро сама ты, моя именитая бабушка.
А я не стала разубеждать, потому что всё для этого подходило в этом жилье как нельзя лучше, от обстановки со столом зелёного верха с ящичками красного дерева до всей исторической миссии.
От остального всего тоже пришёл в замешательство, включая окончательно обновлённую столовую стену с докупленными мною измайловскими произведениями, у которых качество не меньше соизмеримо с видоизменённой Коктебельской бухтой. Тоже сама выбирала, но теперь уже вгоняя по возможности в размер оставшихся прямоугольно выцветших пятен.
И догадываюсь, что оценил он новейшую органику всей композиции. Не сказал словами, но глазами и вежливым придыханьем дал понять.
Сели, налила ему чашку. О спиртном даже речи не зашло у нас, тем более ещё не отошли оба от асаны взаимного откровения и погружения во встречные чакры. Но мне и так было уютно и лестно, что такого не ожидал он вообще. И что этой предоставленной ему неожиданностью я нарушаю собственную весовую категорию, увеличивая удельный вес своей личности против его самых смелых предположений насчёт меня.
Говорит:
— Знаете, Шуранька, мы с вами оба люди взрослые, оба слишком интеллигентные, чтобы подбирать пустые ничего не значащие слова, жонглировать ими и складывать в сомнительные фигуры речи.
Я:
— Вы сейчас подумали ровно о том, о чём сама я подумала. И у меня такое чувство, что я не ошибаюсь.
Он:
— Как удобно и приятно осознавать, что не всякая сказка бывает с присказкой, и не каждая опера с увертюрой. А вы и есть самая настоящая сказка, Александра Михайловна, таинственная и очаровательная, но при этом близкая и достижимая, как явь.
Я:
— Хотите сказать, что наши чакры совпали ещё до занятия по кундалини?
Он:
— Именно это и хочу. И очень надеюсь, что вы считаете так же, дорогая моя партнёрша по Вселенной.
И тут я решаюсь сказать первой, в обход всех действующих правил, потому что, с одной стороны, не хотелось бы, чтобы он, как сделал это сын Леонтий Петровича, наскочил на меня бешеным быком, демонстрируя гормональный сбой по линии умеренности и постепенности, а с другой стороны, и сама я уже не стремилась идти на затяжку, учитывая его надёжный статус подлинно, в отличие от меня, интеллигентного человека.
А сама не показываю, но боюсь, как будто онемение внутри меня происходит, думаю, женщиной последний раз бог знает когда выступала, наверно, уж и квалификацию утратила делать что-то напропалую, без вдумчивой подготовки, теперь сто раз прикинешь вперёд, как и чем оно в ходе близости обернётся: одно дело омертвелую позу на людях принимать, в аудитории, честь по чести и искусству, а совсем другое — живьём обнаружиться в том же положении.
Говорю:
— Владлен, я понимаю, что вам сейчас неловко, что вы пришли ко мне не только затем, чтобы подобрать ткань под себя из моего запаса, но и для того, чтобы использовать возможность сближения со мной настолько, насколько это вам удастся. Я правильно поняла вас, скажите, но только не юлите, вам это будет не к лицу.
Он:
— Вы совершенно верно угадали, Шуранька, я просто сам себя не узнаю, если уж до конца быть откровенным, меня просто бьёт изнутри совершенно незнакомой мне силой, просто молотит и трясёт от желания обладать вами, и не только в смысле физической близости, но, главное, ещё и в человеческом плане. Вы редкая по душевности женщина и чрезвычайно хороши собой. Я просто чувствую себя абсолютно потерянным, когда нахожусь вблизи вас, и окончательно раздавленным вашей статной красотой и вашей женской добродетелью. Это если не брать ещё в рассмотрение безукоризненно сложённого тела вашего и бесподобной улыбки, излучающей какой-то неземной свет.
Теперь скажи мне, Шуринька, только так же искренне, как сказал Владлен. Можно после таких мужских откровений женщине устоять?
Даже если она тысячу раз не поверит этим словам.
Даже если фразы эти, сказанные так наотмашь, на самом деле придуманы, чтобы достичь меня и получить в смысле женщины.
Даже если он достигнул пенсионного возраста, а она продолжает оставаться в плену своих подозрений насчёт того, что всё это обратится в пшик и прах, как только дело дойдёт до непосредственной близости в виде половых отношений.
Даже если на уме у него и не то, о чём излагает, а другое, задуманное на расчёте и подлости для лукавого будущего.
Так вот я сама за тебя отвечу — нет!
Не устоит.
И не нужно устаивать!
По крайней мере, мне и теперь.
И я не устояла, бабушка, отдалась ему, сама заведя его в спальню и сама же перед ним раздевшись.
Помню, ни стыда никакого не испытала, ни сдержанности по женскому направлению.
Знаешь, и он не подкачал, чего боялась я страшно, что облом грозит находке моей жизни.
Оказался — вполне, даже заметно сильней своего возраста, я бы сказала, и это если ещё не учитывать про нежность сопутствующую, про удивительную ласку и бесконечное любование мною и отдельными частями моего тела, как музейными экземплярами.
И не один раз, а два было у нас за один вечер и ночь, на которую он остался у меня до утра.
Я и сейчас пишу тебе, а сама не могу отделаться от воспоминания про наше знакомство и его последствия, потому что вот-вот, как я ожидаю, дойдёт до признаний и всего окончательно серьёзного. Он пока лишнего мне не говорит, не хочет выглядеть болтуном, наверно, выжидает время, чтобы устаканить в себе чувство и определиться. Но уже ничего не изменит нашей встречи, моя дорогая, потому что нет препятствий никакого рода между нами и не может быть.
В этом возвышенном состоянии души я и прощаюсь с тобой, Шуринька, до следующего моего известия насчёт счастливого разрешения нашей с Владиком ситуации в конечную определённость.
Целую воздух между нами, чтобы донёс он к тебе тёплым ветром мою любовь и мою память.
