Евка опять придвинула к себе кисет. Развязать даже не попробовала.
— Должно быть пять золотых царских червонцев. Это мое. Остальное — нет.
— То есть тебе известно, что тут еще есть, кроме монет? То есть что тут и твое, и не твое? И что тут не твое?
Евка передернула плечами.
— Развязывайте и смотрите. Я не намерена.
— Сама развяжи.
— Не буду. Вы принесли, вы и развязывайте.
— Ну, раз ты за своим брезгуешь лезть, я тем более не полезу. Для меня там все — не мое. Сдам куда следует, оформим в доход государству. По закону.
Евка схватила кисет и стала развязывать.
Не получалось. Она тянула не за тот конец. И не туда.
Я ждал.
Когда Евка устала, выдернул кисет у нее из рук. Развязал. Содержимое вывалил в непосредственной близости перед ней. Кое-что в узорных дырочках застряло углами — коронки, а червонцы легли аккуратно, один к одному, сверху, а уже на них — кольца и брошка. Деньги отдельно, деликатной трубочкой.
— Ну, Ева, смотри. Считай. И я с тобой буду считать, чтоб ты не ошиблась.
Евка смотрела на скатерть — в дырки. Каждую измеряла взглядом. Глазами забирала червонцы. Сделала жест вперед, но остановилась.
— Что, Ева, гидко?
Ева кивнула.
— Рассказывай, Ева. Скоро у тебя свадьба. Жить надо. Хата твоя трескается. И заборчик, чтоб через щели не заглядывали, и рамы — все надо менять. И белье постельное, чтоб мужу приятно, и диван, и кровать. И посуду. И кастрюли-сковородки. И клееночку на стол надо новую. Модную. И одеться, и прочее. Рассказывай, Ева. Не звать же Хробака, чтоб он твое приданое выковыривал. А все честность твоя. Сказала б, что все — твое. Как-нибудь на пару с мужем потом разобрались бы. Когда гидота отхлынула б от тебя.
Евка рассказала следующее.
Когда девочкам исполнилось по шестнадцать, отец им показал тайник в столе. Пять золотых червонцев. Объявил это их приданым, чтоб они помнили, что не голодранки, когда будут примериваться к женихам.
Лилька ехидно заметила, что пять на двоих не делится. Разве распилить один.
Отец пресек ее рассуждения. Сказал: «Вы с Евочкой одно целое. Чтоб я больше подобного не слышал».
Само собой разумелось, секрет надлежало хранить и языком по Остру не разбалтывать. Но или Лилька, или сам Соломон Воробейчик кому-то намекнул насчет золота в столе — за себя Евка ручалась, — или просто люди обсуждали без должного знания, но по Остру заблуждали слухи про царские червонцы Воробейчиков.
При советской власти поговорили и перестали, а перед самой эвакуацией опять вспомнили. Даже бесчеловечно шутили, что с этими грошами Воробейчик при немцах откроет коммерцию на широкую ногу и завалит пуговицами все кругом. Вероятно, предполагалось, что грошей там на целый банк. В народном сознании гроши имеют такую силу — расти по мере их скрывания.
Соломон отмахивался и в шутки не вступал. Немцы были уже на носу.
Евка уехала в эвакуацию, Лилька исчезла, отец с матерью остались в доме. И гроши тоже остались. Вроде.
После войны Евка вернулась, узнала страшную правду про смерть отца и матери. Пошла по полицайским домам. Ей добрые люди указали, кто в тот проклятый день в хате Воробейчиков стол корежил. Ходила Евка не одна. С Файдой. Как с представителем власти. Он только вернулся с фронта, с медалями и одним орденом. Был сорок пятый год, только что объявили победу.
Обошли шесть домов. Троих полицаев в наличии уже не стало — отправили в Караганду на десять лет после открытого суда в здании бывшей синагоги. Еще трое не особо злостных показали, что правда искали гроши в столе. Но ничего не нашли. Евка бросалась на них с кулаками, Файда удерживал.
Стало ясно — по-хорошему никто ничего нужного не расскажет. К тому же Евку подвергли осуждению, так как она искала гроши, а не оплакивала родителей в первую очередь. Евка им отвечала, что родителей она будет оплакаивать всю свою жизнь и это ее личное дело, а кто дом ее рушил, живут спокойно и никого не оплакивают, а оплакивают только то, что захапать ничего у Воробейчиков не удалось.
Файда от Евки отстранился. На ее требования помогать ей восстанавливать справедливость ответил: «Советский суд и народ восстановят справедливость. А мне работать надо вперед». Евка поняла, что воздействия на Файду она не имеет. Хоть у него и Сунька, и вся ее прошлая жизнь.
Евка ходила по Остру. Стучалась в каждый дом с криком, что ей надо посмотреть и забрать свое. Так как после убитых евреев имущество разбрелось по местечку и на этой почве скандалов было много, Евку пускали. Она находила где что. Таким образом собрала почти весь стол. Частями. Сама грузила на тележку и волокла к себе. Считалось, что она помешалась.
Но гроши она обнаружила. Там, куда Соломон их и заделал. Под столешницей располагалась большая емкость — вроде для складывания предметов обихода. Но дно этой емкости — двойное. На вид и от тряски второе дно никак не обнаруживается. А если вытащить крохотный колочек снизу — так маленькая доска, которая пригнанная без зазоров, отваливается. Как Соломон Воробейчик и показывал дочерям в далекий торжественный день.
Евка монеты взяла, а доски-ящички разнесла по еврейскому кладбищу — прилюдно. Устроила столу похороны.
Теперь Евка считает, что и правда тогда трохи в голове у нее мутилось. Она б и без царских червонцев прожила своим трудом и своими руками-ногами. Но ей колола душу несправедливость. И она своим поведением выступала только за справедливость. Тем более она хотела на собрании где-нибудь свои монеты показать всем, чтоб знали, какие они падлюки и дураки.
В то же время к ней в приживалки оформилась окончательно Малка Цвинтар. От нее секретов у Евки не было. Узнала Малка и про червонцы.
Цвинтарша стала заводить в доме особые порядки насчет кошера, пекла мацу и тайно разносила по Остру. Евка ее пыталась вразумить, что будут неприятности. Но Малка заверила, что теперь, после войны, неприятностей быть не может. Деятельность свою немного утишила после того, как Файда накричал на нее: «Не для того мы плечом к плечу сражались со всем народом вместе, чтоб в настоящий момент возвращаться к темным еврейским предрассудкам. Некоторые думают, что еврейский народ своими огромными и незаслуженными жертвами заслужил. Но он не заслужил. Жертвы — отдельно, а маца — отдельно». И пригрозил, что если прослышит про мацу по Остру из Малкиных рук, то ей сильно попадет по всем статьям. Тем более пострадают и невинные. И чтоб не пошла насмарку вся просветительская и культурная работа, за которую Файда отвечает аж на два района, Малке надлежит замереть и забыть свои выбрыки.
Мирон также наказал Еве не бояться Цвинтарши и насчет Суньки. Про Суньку Малка будет молчать. В этом вопросе ее и без Файды надежно окоротили. Выразился так: «Насчет Суньки — у нас Полина главная. А за остальное — отвечаю я. И мацы тут не будет. Даже если придется судить Малку справедливым судом. О чем сейчас обсуждение и идет где надо».
Евка опять испугалась, что через Малку может попасть в антисоветские кадры. И сказала, что в случае чего — у нее есть пять червонцев. Если надо кому заплатить. Файда рассмеялся ей прямо в лицо: «Ты когда-нибудь слышала, чтоб от советской власти откупались? Если за тобой придут по письму или как, не откупишься. Сами возьмут, что захотят. И тебя возьмут. И все подпишешь. От советской власти и ее органов не откупишься. А если при обыске царское золото найдут — еще хуже». Евка уговорила Мирона взять червонцы на сохранение. Файда отказывался-отказывался, но взял. Из-за прошлой любви исключительно.
Таким образом, Евка жила относительно спокойно и устойчиво на одном месте. Малка мацу не пекла. Но говорить по-русски или украински перестала. Хоть Евка ее и умоляла при людях по-еврейски не голосить.
Евка надеялась, что Лилька и не появится. Некоторые утверждали, что она воевала в партизанском отряде Федорова, некоторые — что у еврейского командира Цегельника Янкеля. Евка ни у кого ничего не спрашивала, вроде специально. Люди между собой намекали, что Евка даже рада, что сестры в видимости нету. Все хозяйство — ей одной.
Так как Евка постоянно находилась в процессе продажи дома и мечтала о другом месте жительства, от действительности она оторвалась. Работала понемножку где придется на подсобных работах без определенных занятий.
Однажды, году в сорок восьмом, поехала в Чернигов потолкаться на базаре и узнать про цены на жилье. Цены не понравились, но была встречена Лаевская. Полина затащила Евку к себе и, в частности, торжественно раскрыла ей глаза на то, что Лилька проживает в городе с 1946 года. В своем доме. Дом оставила ей старуха, которую Лиля доглядывала. Только что оформила документы и теперь полноправная хозяйка.
Евка обрадовалась. И решила, раз Лилька при своем доме, еще и пользу получить можно.
Вместе с Лаевской пошли на улицу Клары Цеткин. Лилька после первой смены находилась дома. Состоялась встреча двух родных сестер. Поплакали. Евка упрекнула Лильку, что не приезжала в Остер. Лилька ответила, что если б Евка сама тут не вылезла, так и дальше их пути не соединились бы.
