– Знаешь, Гвоздь, – ровно произнес Мара, – некоторые ле–генды гласят, что такие растения, как мандрагора, имеют ду–хов, которые ее защищают. Эти духи, как правило, опасные твари.
Вот чего опасался наш философ. Духов растения, материа–лизовавшихся в животных. Но змея и птица – я не ощущал агрессии с их стороны. Напротив, я чувствовал какое-то распо–ложение, словно мы были заодно, будто мы делали одно общее дело. Я подумал, что, может быть, они мои… союзники?
– Мы с тобой тоже опасные твари, – возразил я. – Но это не значит, что мы убиваем всех подряд.
Мое замечание Мара проигнорировал, он гнул свое:
– Я думаю, что мандрагора настроена к тебе благосклонно.
– Почему же ко мне? Ты же ее выкопал.
– Но именно ты с нею сольешься. Наверное, именно поэто–му духи мандрагоры явились на тебя посмотреть. Им нужно было решить, достоин ли ты их выбора.
– А кто-то меня еще называл сумасшедшим, – ответил я с улыбкой и заглянул Маре в глаза.
Но в его глазах я по-прежнему не находил ни иронии, ни юмо–ра – Мара был серьезен и даже озадачен. Я подумал, что он все-таки многого мне не рассказал. Например, о своем отно–шении к мифам о мандрагоре. И еще я подумал, что, может быть, Мара так взволнован, потому что змея и птица – это знаки, ука–зывающие, что мы на верном пути?
Вечером случился кровавый закат. Солнце, заходя, не туск–нело, наоборот – становилось все ярче, горизонт над холмами плавился и растекался кипящей медью. По верхушкам холмов, как по морским волнам, в мою сторону шла солнечная дорожка сияющей бронзы – долина не впитывала скользящие лучи, от–торгала их. Полоса неба над горизонтом налилась малиновым, потом алым, но чуть выше небо оставалось бирюзово-синим, как купола мечетей Шымкента. Над моей головой медленно и угрюмо, словно жертвенные коровы, тянулись к западу облака. Со стороны солнца они сияли белизной, но затененные бока были почти черны. Я подумал, что, стоит им добраться до места казни, и звезда поглотит их, как Хронос своих детей… Солнце коснулось лавы горизонта, слилось с ней, утонуло. Небо было уже не красным – бордовым. От солнечной дорожки остались едва различимые блики, облака почернели полностью… Мне пришла в голову мысль, что вряд ли Природа станет провожать обычный день столь величественным и масштабным зрелищем. Может быть, это… закат эпохи?
Той ночью я выспался как никогда. Утро выдалось солнеч–ным и нежарким. Я решил привести себя в порядок, а потому растолкал Кислого, взял котелок и пакет с гигиеническими принадлежностями и, подгоняя сонного товарища, спустился к роднику. Кислый выполнял роль душа – он черпал котел–ком из родника воду и выливал ее мне на голову, пока я су–дорожно намыливался. Покончив с купанием, я побрился. Последний раз я делал это в гостинице Шымкента, так что щетина успела сильно отрасти. В довершение ритуала я по–чистил зубы, попил ледяной родниковой воды и вернулся к палатке.
Мара сидел, облокотившись спиной о сосну, и молча следил, как я приближаюсь. Голубые глаза смотрели внимательно и не–много печально. Его волосы были распущены, легкий ветер под–нимал их и зачесывал вокруг ствола, волосы путались в сосно–вой коре, как паутина. За время нашей экспедиции Мара отрастил усы и бороду, они были чуть темнее волос, и это при–давало его лицу некий трагизм.
– Как настроение? – спросил он, и по его голосу, вернее, по едва ощутимой вибрации тембра, я понял, что предстоящий трип волнует Мару куда больше, чем меня.
– Отлично, – заверил я его.
– Хорошо. – Мара кивнул. – Очень хорошо… Ну что ж, тогда начнем.
Я лежал на спальном мешке, жевал кусочек корня мандра–горы и смотрел в небо. Там плавно кружил беркут. Я подумал, что моя змея тоже где-то поблизости.
Корень по запаху напоминал гниющие осенние листья и еще, наверное, сырую землю. Он был плотный, как древесина, и гор–чил. Не очень приятный вкус, но я заставил себя не обращать на это внимания. Я сосал и разжевывал пластинку минут де–сять, потом проглатывал и следующие четверть часа прислуши–вался к своим ощущениям. Затем Мара вкладывал мне в рот очередную порцию, и я снова ее разжевывал. Этот цикл мы со–бирались повторить двенадцать раз.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Мара, когда я прогло–тил первую порцию. – Ты ощущаешь какие-нибудь изменения?
– Пока ничего необычного.
– Хорошо.
Я скосил глаза на Казыгурт. Гора уже проснулась и теперь неторопливо наматывала на голову молочно-облачный шарф. Туман сгущался вокруг вершины, словно гора, как планетар–ный сепаратор, взбивала из атмосферы сливки. Отдельные потоки плавно закручивались в вихри, иногда прорываясь тон–нелями чистого воздуха, и тогда в эти просветы отчетливо про–сматривалось бледно-кофейное тело горы, но затем снова смыкались, сгущались и все больше напоминали белоснежную меховую шапку. А потом память мягко толкнула мое сознание в прошлое, и я увидел облако марихуанового дыма над жур–нальным столиком. Ведь именно тогда все и началось. С двух совершенно безобидных слов, в которые Мара вложил абсо–лютно новый, невозможный и пугающий смысл: замочная скважина… Кто бы мог подумать, что все начнется так просто, так невыразительно. Эффект бабочки – так называют это ма–тематики. Незначительные изменения в одном месте системы могут привести к непредсказуемым и катастрофическим по–следствиям в другом и даже в другое время. Вроде того, что взмах крыла бабочки способен изменить погоду. Этот образ всегда казался мне поэтичным и очень далеким от реальнос–ти. И вот появился Мара и выпустил на волю свое психотроп–ное насекомое. К каким непредсказуемым и трагичным по–следствиям это приведет? К смерти, к сумасшествию?.. Я лежал, смотрел на гору, впитывая ее давящую красоту, и надеялся, что теория Мары верна.
Только разжевав и проглотив пятую порцию, я почувствовал, что стало теплее.
– Мара, солнце, что ли, припекает?
– Нет. Мандрагора вызывает термическую активность орга–низма, твоя температура повышается. Это нормально. Что-ни–будь еще чувствуешь?
– Мне кажется, у меня затекла спина. Я могу встать, размять ее?
– Да, только аккуратно, не делай резких движений. Твои мыш–цы расслаблены, как никогда раньше.
Я осторожно поднялся и тут же понял, о чем говорил мой ситтер. Мне казалось, что ветер надувает мое тело, как парус. Я чувствовал себя латексной пленкой, натянутой и трепещущей под напором воздуха. Я посмотрел на свои ноги, казалось, что у них больше нет костей, и я мог по желанию выгнуть их в лю–бом месте и в любую сторону. Я сделал шаг к сосне, и она тут же оказалась метрах в десяти за моей спиной, я попросту ее пере–ступил, вместе с Кислым, который под ней сидел и с испугом таращился на меня. Я подумал, что начинаю понимать, что та–кое семимильный шаг.
Я оглянулся и внимательно посмотрел на Кислого. Я видел его страх как нечто отдельное и самостоятельное – он походил на мохнатый ощетинившийся ком в его груди. Я протянул к нему руку, хотел потрогать его пальцем, и ком вздрогнул, сжался и выпустил из себя черные шипы, мне даже показалось, что он зашипел. Кислый дернулся и отполз за ствол дерева. Я поду–мал, что теперь знаю, как выглядит злобная обезьяна прошло–го…
– Гвоздь! – Мара догнал меня и схватил за руку. – Ты так мо–жешь до Шымкента убежать. Давай вернемся.
Я смотрел на то, как Мара увлекает меня за руку, и видел, что рука вытягивается. Я решил, что в словах Мары есть резон, отстранил его пальцы, в один шаг вернулся на место и растекся по спальному мешку.
– Что ты чувствуешь? – снова спросил Мара.
– Мое тело… оно стало резиновым.
– Интересные ощущения, правда?
– Да. И еще… становится горячее.
– Я приготовил бутылку с водой. Когда захочешь пить, скажи.
– Дай мне глоток.
Мара приблизился и влил мне в рот немного воды. Но вода испарилась прямо на губах, сухость в горле осталась. Я сделал Маре знак, и он снова наклонил к моему рту горлышко бутыл–ки. После нескольких глотков я почувствовал, что вода все же добралась до желудка, но это никак не повлияло на мое состо–яние – мне по-прежнему было жарко.
