Телефонный звонок встретил Князева на пороге кабинета в его офисе, куда он вернулся около десяти часов вечера.
– Слушаю.
– Слушаешь?! – раздался гневный крик на другом конце провода. – Ты ничего не слушаешь! Ты меня не слушаешь! Я что тебе говорил, князь? Я о чем просил? Я же тебе человеческим языком объяснял, что мне не нужен труп твоего Власа! Мне душа его нужна! Слышишь, князь, ду-ша! Убийца несчастный! Мерзавец! Что ты наделал?! Ты куда его отправил?! Ты хоть понимаешь, что теперь мы его потеряли навсегда?! Почему, почему, вы все так меня ненавидите?! Почему вы меня не слушаетесь?! Я вас ненавижу! Всех! И тебя лично, князь, я ненавижу.
Князев не слышал последних слов. Он как‑то неестественно развалился в кресле, словно потерял сознание. Трубка, намертво зажатая в его побледневшей руке, продолжала говорить:
– Ладно, князь, оставим это теперь. Это уже прошедший день. Поговорим о дне наступающем. До утра закрывай все дела в Москве. Нужно срочно уходить. После сегодняшнего тобой всерьез заинтересуются органы. Билет для тебя куплен, тебе его привезут в офис. Вылетишь завтра в Нью-Йорк 315–м рейсом Аэрофлота из «Шереметьево-2». И, пожалуйста, думай все время о том, что ты должен, ты просто обязан меня любить.
Глава пятьдесят пятая.
Александр Алконост
Крупная, как град, слеза упала на лист бумаги, лежавший перед заключенным. Он вытер ее рукавом арестантской куртки кофейного цвета. Просидев еще с полчаса перед пустым листом, Александр зло сплюнул под ноги и принялся писать:
«Завтра утром, около пяти, когда еще темно, меня казнят на электрическом стуле. Сейчас вечер. Остались считанные часы… Нет никакого смысла все это писать, но нет смысла и не писать. Смысла вообще ни в чем нет. Как все глупо, Господи!
Кто прочтет эти строки? Кому это нужно? Вере? Сыну? Вчера получил письмо от жены. Бедная, страдает из‑за меня. Теперь будет страдать всю жизнь…
Вера, любимая моя, если ты прочтешь эти строки, то знай, я сделал все, что мог, чтобы сохранить себя для вас. Но все было бесполезно и теперь уже слишком поздно. Я подавал жалобы и прошения во все инстанции, но, видно, я слишком грешен, чтобы жить на этой земле. Вера, мне страшно, очень страшно. Мне стыдно тебе говорить такое, но если не скажу, то не знаю, дотяну ли до утра. Если бы я мог, то сейчас же покончил бы с собой, как Гриша-Армянин, про которого ты мне прислала заметку. Но он‑то дурак! Просто круглый дурак. Ему‑то жить нужно было. Он кажется решил, что я его сдам. А я и не думал. Меня мысль успокаивала, что вместо меня на земле хоть дружок поживет. Думал, пусть за нас двоих поживет, порадуется. Вот он и порадовался… Вышло, что я его пережил.
Вера, когда наш мальчик вырастет, обязательно расскажи ему, что папа был страшным и злым человеком. Не человеком даже, а зверем. И что получил свое по заслугам. Мои покойнички давно уже хором на меня Богу жаловались. Они ведь тоже жить хотели, любить, цветы выращивать, с собачками гулять, яичницу кушать, по музеям ходить. А папа Саша их в расход! В расход, не задумываясь.
Как гениально и глупо: контейнер ценных контрабандных грузов из России приходит по нашей договоренности в Штаты на какого‑нибудь америкашку. Груз растаможивают, и если все гладко, то тут появляемся мы с Гришей и забираем груз, а америкашка после этого просто-напросто исчезает. И нам не нужно ему обещанные проценты платить.
Казалось бы, сколько уже таких контейнеров получено! Мы с Гришкой озолотились. И нам, и нашим детям хватило бы. Нужно остановиться было, так нет ведь! Кстати, перед последним делом сидело во мне смутное предчувствие, что сгорим. И опять не остановился… Ну вот и остановили добрые люди. Не-на-ви-жу!!!
Так что в Джорданвилль ты теперь, Вера, без меня ездить будешь. Не знаю, правда, станут ли монахи за такого, как я, молиться. А могилу отца Василия ты от меня обязательно поцелуй, или как там это делается… Он добрый был, понимающий. Только мне от этого сейчас не легче.
Ну вот и все. Пропади все пропадом!»
Александр со злостью швырнул ручку, ударил по пластиковому столику кулаками, уронил на них голову и отчаянно зарыдал.
Тем временем к рябой решетчатой двери камеры молча подошли двое, надзиратель и заключенный. Надзиратель нажал кнопку, дверь автоматически открылась. Потом он смерил заключенного неприветливым взглядом и на плохом английском с пуэрто-риканским акцентом небрежно бросил:
– Hey, Russian, there’s a guest for you until morning. (Эй, русский, к тебе тут гость до утра).
Глава непоследняя.
Рукопись «Начальник тишины»
ХI. Блаженство
* Напрасно ставят капканы на пути тех, у кого есть крылья.
* Когда оканчивается земной путь христиан, за ними приходит Начальник тишины, Начальник покоя, и берет их в Свой блаженный покой, потому и зовут их «покойниками».
* «И тако сего жития изшед о надежди живота вечного, в присносущный достигну покой, идеже празднующих глас непрестанный…», – говорится в молитве после святого Причащения. Там, в жизни вечной, непрестанная молитва-просьба, молитва-плач, преобразится в непрестанную хвалу Богу, в непрестанный глас празднующих.
* В раю человек постоянно и бесконечно приближается к Богу и никогда не достигнет конца, потому что Бог неисчерпаем. Но разве это не мучение – вечно стремиться и никогда не достигать? Не лучше ли тогда предпочесть буддийское погашение сознания, растворение личности в некоем ничто (нирване), прекращение стремления к чему‑либо? Нет, не лучше.
Во-первых, потому, что эти буддийские идеалы не соответствуют реальности. Такое состояние ничем не лучше самоубийства, только это – узаконенное самоубийство. Самоубийца тоже хочет прекратить свое существование. Разница лишь в том, что буддист якобы достигает прекращения существования путем аскетического подвига, после многих «перерождений».
Во-вторых, даже самая первая, нижайшая ступень, на которую восходит спасенный в Царстве Небесном, есть блаженство: блаженство величайшее, неизреченное, ни с чем на земле не сравнимое – жизнь невечерняя, неувядающая духовная юность, исполненная благодатного сияния. Но это только самая низшая ступень. Человек уже блажен, и это блаженство начинает увеличиваться и непрестанно возрастать из силы в силу. Не стоит представлять блаженство в пошлой плоскости мусульманского рая с его чувственно-плотскими наслаждениями. В Царстве Небесном блаженство прежде всего духовное, ибо оно – от духовного источника, от Бога.
* А вот еще об одной заповеди Блаженства. Святой Дух открыл нам заповедь Блаженства, наиболее относящуюся к инокам, в безмолвии оплакивающим своего внутреннего человека, своего мертвеца, инокам, умершим для мира еще прежде смерти тела. Этим избранникам Божиим обещано блаженство в Господе. Возвещена была сия заповедь через святого апостола Иоанна Богослова, который так говорит: «И услышал я голос с неба, говорящий мне: напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Откр. 14, 13).
* Многие труды и подвиги положили многие и… не достигли бесстрастия, и не достигли святости, не пережили умиления. А иные, хотя и кратко, но познали бесстрастие, и святость, и умиление. Не за подвиги, не за труды были преподаны им эти дары Духа Святаго. За что же? Бог знает… Их касался луч Света Божественного так нечаянно, не обязательно в храме или келье, но иногда в странном месте в неожиданное время: в пути, на улице, на работе. Где бы ни случилось сие – сразу же сердце таяло от умиления и трепетало радостно, как бы в присутствии жениха, и душа умирала, не умирая, как лань, пронзенная желанной стрелой Божественной благодати.
* Умиление – от слова «милость» – это ощущение и осознание великой, бескрайней, беспредельной, неоглядной милости Божией к человечеству и к каждому человеку в отдельности. Целый полиелей радости. Такие светлые мгновения остаются в памяти на всю жизнь. Точнее говоря, они остаются с нами на веки вечные…
Таких мгновений в жизни может быть всего лишь несколько, а промежутки между ними окрашены, увы, серым цветом, исполнены борьбой, по виду борьбой бесплодной, но необходимой. И все‑таки, если за всю жизнь пережил хотя бы одно единственное посещение Божие, Боговселение, то жить стоило. И терпеть стоило.
* Истинная любовь преображает мир.
Джорданвилль, США
1999-2003 годы
