Для того ли Заболоцкий срок тянул,
для того ли был Столыпин дан Рассее,
чтобы как кому хотел, тому и вдул
посеред телеэкрана Моисеев?
Нет, козлы! Совсем не для того!
Кто не пидор, понимает сразу всяк,
Что совсем ведь для другого для чего:
Для того, чтоб был сплошной везде ништяк!
1997. апрель Также см в «Тюменской энциклопедии» статьи Семаковка, Пидарасы, Хайдарыч.
Стихотворение, конечно, отнюдь не является шедевром. Но оно имеет для автора историческую ценность, и вот она в чем. Оно сочинено весной 1997.
Стихов я к тому времени не писал уж около пяти лет: тиражировать всю оставшуюся жизнь однажды найденные приемы и принципы — и чем дальше, тем конечно, все более вяло и уныло — я полагал западлом — я не какой-нибудь Б.Гребенщиков позорный! — а писать как-нибудь по-иному у меня не получалось: инерция выработанной манеры любой замысел после первых трех строк сносила в набитую колею И я тогда решил это дело на фиг прекратить и стал заставлять себя направлять движение внешних импульсов в то, чтобы они текли по руслу прозаического построения, которое я стал упорно осваивать. И пять лет. с лета 1993-го, я исключительно этим и занимался, и написал, прямо скажем разного всякого — до хрена.
В результате к весне 1997 года дела мои обстояли следующим образом все мои прозаические сочинения оказались написанными в таких хитроумных и специфических жанрах, что продавать их каким-либо журналам или издательствам в обозримом будущем не представлялось невозможным никак, меже тем все бывшие до того источники денег иссякли полностью и совсем, и автор этих строк пребывал в состоянии полного отчаяния, описание которого см в сообщ «Знамя» И получалось в очередной раз совершенно верной известная мысль о том, что
И не захочешь романтизма — так жизнь заставит
И получалось так, что жизнь заставляла снова становиться на этот путь романтизма сочинять стихи, пусть и не являющиеся тем, что —, но зато на стихи-то я как раз отлично представлял, как прожить не Гельман какой-нибудь, так Сорос, не Сорос, так какой-нибудь Штутгартский или Амстердамский центр изучения русской литературы выдающемуся русскому поэту пропасть точно не дадут, нужно только почаще появляться пьяному в публичных местах, типа редакций и вернисажей и вопить погромче стихотворение тотального протеста
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй!
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй!
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй!
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй!
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
Хуй! Хуй! Хуй! Хуй
и тому подобные. (Стихотворение тотального отрицания и протеста!)
Уж если Бреннер с Осмоловским да с Ильей Китупом себе вполне на заграничную жизнь зарабатывают выдаванием себя за представителей искусство поэзии, то у ж я-то!
Тем паче, и друзья-художники меня именно к этому все последние годы подстрекали: брось ты, говорили, писать — бесплатно! — про тюменских дураков, так ведь и погибнешь в голоде-холоде, и твои, кстати, тюменские дураки и стакан похмелки не поднесут, да еще и нос сморщат — фу, пьянь — ибо любят тебя только пока и доколе ты известный московский автор; а иди ты, убеждали они к нам, сыт-пьян будешь, и нос в табаке. И делать нечего, подобно пресловутому горбуну Ричарду III, воскликнув
И я решил тогда стать подлецом.
и, с отвращением и стыдом, но деваться некуда, я, стоя на остановке троллейбуса «Боткинская больница», где как раз в это время в очередной раз лежала моя птичка со своей астмой, стал напрягать ум, чтобы что-нибудь в рифмованном виде составить. Причем это получалось нелегко за прошедшее время я весьма это делать отучился
Но составил — этот вот самый, про Моисеева. И взялся за следующий — и он пошел легче, а третий выскочил сам собой, и давай они получаться в огромным количествах, да притом еще почти совсем не такие, как прежде, а совсем другого» и достаточно странного и забавного вида.
Чему я чрезвычайно рад, и теперь занимаюсь этим в больших количествах — 27 октября 1997, понедельник, утро.
Ах ты, Кеннеди, ничтожный ты поганец,
думали мы, друг ты СССР,
Ты ж натягивал Мэрлин Монро, засранец,
во все дыры ёб её, как звэр!
Еб ее к тому ж впридачу хором —
чушканов её ебать своих водил! —
и перед исторьи приговором
ты козлиной себя полным проявил.
Ёб её, служебным положеньем
Ты притом воспользовавшись, гад!
Тут уж нет совсем тебе прощенья!
Ох ответишь, падла-бюрократ!
Женщину с нелёгкою судьбою,
нежную, хоть и кинозвезду,
что доверилась тебе как бы отцу! *
А ты взял и ну ебать её паскуда!
Ох за то тебе хуй в сраку, подлецу!
_________________
* В смысле — отцу нации.
Начало 1992, прочитав в «Советской России» статью, в которой в очередной раз изобличались США, и в частности, сообщалось о вышеописанных злодеяниях их президента, и неожиданно для себя действительно почувствовав себя этими безобразиями уязвленным.
Также необходимо заметить, что, несмотря на изобилие крепких выражений, стихотворение это на самом деле является чрезвычайно политически корректным, ибо выражает искреннее возмущение автора наличием еще неизжитых до конца явлений секшуал харрасмента, а уж тем более в исполнении правительственных бюрократов.
Вот некоторые соображения относительно жизни в Москве, высказанные М.Немировым в стихах, сочиненных в разное время. Например:
Москва — смирению учит.
Уже хотя бы размерами.
Уже хотя бы своею, зараза, толкучкой
троллейбусно блядь метрополитенной, —
— Москва, она учит смирению!
Своими расстояниями огромными
преодолевая нудно кои, равномерно —
быстрей конечно можно, но не по карману, —
— Москва, сей хуйтительный город,
отшибает она быстро вожделения!
Настолько всего тут по горло.
Красоток, например охуенных,
красоток, выставок, крутейших
чувачин, которых всех, короче
не переебешь, не пересмотришь, и, конечно,
не продемонстрируешь, что ты их круче, —
Москва, полумира столица, —
и т. д.
(август 1989, Москва + июль 1990, Надым)
Или:
Улица подобна конусу, подобна лестнице
улица подобна учебнику рисования;
осень выявляет сущность местной местности
лишние детали устраняя.
Сбывается мечта провинциала!
Вперед заплачено за месяц за квартиру,
закуплено супа в пакетах, сухарей, макаронов и риса,
машинка пишущая отремонтирована,
и сорок рублей еще есть, аж на тридцать
бутылок, если по рубль тридцать.
Сентиментальные прогулки
по закоулкам ее, по дырам, по щелям да лазам
различные секретные запрятанные переулки,
а после, за угол сверни только — сразу, блядь, разом
открывается площадь, огромная, точно праздник.
Долгожданная, точно праздник,
но и все же внезапная — как, говорю же я, праздник.
И мне уже нравится ихняя эта Москва, просто кошмар!
И я уже даже уже и люблю ее, но, конечно, не как сын,
а, скорей как влюбиться в мэрлин к примеру монро:
декадентство сплошное, туманы сплошные да сны
наяву, хотя и также и — наоборот;
(октябрь 1988, Москва)
***
Или вот о метро:
Когда совсем уж я от жизни охуею,
когда вконец меня измает белый свет,
в метра в таинственное я спускаюсь подземелье —
люминесцентный вечно здесь рассвет.
Змеятся гладкие здесь трубы переходов,
в пространства властно неизвестные влекут,
неумолимый, как державинские оды,
подземный сей сомнамбулический маршрут.
Повсюду месмеризм здесь густой,
повсюду сумрак серебристый разлит;
сплошной везде забвения застой;
позорные здесь бляди всюду лазят —
пленяться всячески собой они манят!
(осень 1989, Тюмень)
Впрочем, вот стихотворение, отображающее сложность отношения к Москве автора этих строк, все-таки урожденного провинциалом.
Сочинено осенью 1991 года, и правдиво описывает общую атмосферу жизни того периода:
Пала Москва, пала ебучая блудница, пала!
Что в твоих подземных хваленых чертогах?
Полтинник теперь за проезд!
Что в твоих гумах да цумах да блядь елисеях?
На рыло один только хуй!
А на хуя советской власти давала?
Вот расплату за все получуй.
Политбюровской подстилкою ты блядь себя проявляла?
Красной овчаркой ты сука-билядь выступала?
Весь блядь народ ты советский зараза билять обжирала?
Вся блядь в шелках понаграбленных ты фигуряла?
Так теперь вот иди потанцуй.
Так-то вот, сука, но это — лишь только начало!
Чурки теперь володеют тобою пускай, чечны, амкериканцы!
