— А что толку, что ты написала столько писем в земельное ведомство? — спросила Сюзанна. — Чего ты этим добилась? Когда Жозеф пальнул дробью в воздух, это произвело гораздо большее впечатление, чем все твои письма, вместе взятые.
Но мать не так-то просто было переубедить. Она только все больше и больше отчаивалась, что не может найти более веских аргументов в свою пользу.
— Как вы не понимаете? Пальнуть в воздух может кто угодно, а против негодяев нужно другое оружие. Когда вы это поймете, будет слишком поздно. Любой негодяй запросто обведет Жозефа вокруг пальца, и, когда я об этом думаю, мне кажется, лучше бы уж он умер.
— А каким оружием защититься от негодяев? — спросил Жан Агости. — Что вообще можно сделать, скажем, с землемерами?
Мать ударила по одеялу кулаками.
— Понятия не имею, но наверняка что-то сделать можно, и рано или поздно они свое получат. Землемеров в конце концов всегда можно пристрелить. Вот уж я бы порадовалась. Больше-то и радоваться нечему. Я бы даже с постели встала. — Она подождала немножко, потом выпрямилась на своей постели, глядя вперед широко раскрытыми блестящими глазами. — Ты ведь знаешь, знаешь, что я работала пятнадцать лет, чтобы иметь возможность купить эту концессию. Пятнадцать лет я ни о чем другом даже не думала. Я бы могла снова выйти замуж, но я этого не сделала, я хотела думать только о земле, которую я отдам своим детям. И ты видишь, что у меня получилось? Я бы хотела, чтобы ты как следует на это посмотрел и запомнил на всю жизнь.
Она закрыла глаза и в изнеможении упала на подушку. На ней была старая рубаха ее мужа. На шее на тесемке уже не висел брильянт, а только запасной ключ. Но и это тоже уже не имело никакого смысла: никаких воров она больше не боялась.
— И вообще Жозеф поступил правильно, теперь я совершенно в этом уверена. В постели я лежу не из-за него и не потому, что я больна, тут другое.
— Так из-за чего же? — спросила Сюзанна. — Из-за чего? Ты должна сказать.
— Не знаю, — отвечала мать тоненьким детским голоском, — мне просто нравится лежать.
Она изо всех сил старалась не расплакаться при Агости.
— А какой смысл мне вставать? Я все равно больше ни для кого ничего не могу сделать. — Она развела руками и беспомощно, с отчаянием уронила их на постель.
Немного подождав, Сюзанна сказала ей ласково:
— У них там на холме растут ананасы. Они хорошо идут. Может, нам стоит посмотреть…
Мать откинула голову назад, и помимо ее воли из ее глаз покатились слезы. Агости рванулся было к ней, словно испугался, что она упадет.
— Там у них сухо, — сказала мать, плача, — здесь ананасы не вырастут. — Разговаривать с ней стало бесконечно трудно. С какой стороны ни подступиться, все равно натыкаешься на старые болячки. Она была опутана своими несчастьями, как огромной паутиной, нельзя было коснуться ни одного из них, не задев остальные и не заставив ее страдать.
— И вообще, зачем мне выращивать ананасы? Для кого?
Жан Агости поднялся, подошел к ней и довольно долго стоял у ее изголовья. Она молчала.
— Я должен идти, — сказал он. — Вот деньги за брильянт.
Она внезапно выпрямилась и сильно покраснела. Агости вынул из кармана сколотую пачку тысячефранковых купюр и протянул ей. Она машинально взяла ее и так и держала в руке, не глядя на нее и не благодаря его.
— Не сердитесь на меня, — сказала она наконец мягко. — Но все это я сама давно знаю. Я думала об ананасах, я знаю, что камский завод хорошо за них платит и делает из них сок. Я сама знаю все, что вы можете мне сказать.
— Мне надо идти, — повторил Агости.
— До свидания, — сказала мать. — Ты, наверное, еще зайдешь?
На лице Агости появилась недовольная гримаса. Теперь он, наверно, понял, чего ждут от него: пусть самых неопределенных, но все же гарантий.
— Не знаю, возможно, зайду.
Мать, не отвечая, протянула ему руку, так и не поблагодарив. Агости вышел из комнаты вместе с Сюзанной. Они спустились по лестнице и вышли из бунгало. Вид у него был не слишком довольный.
— Не обращай на нее внимания, — сказала ему Сюзанна, — ей так все осточертело.
— Проводи меня до дороги.
Он все еще никак не мог прийти в себя. Шел рядом с ней, но думал о чем-то своем. Днем он был совсем другим и смотрел на нее так внимательно «У тебя потрясающая фигура», — говорил он. Сюзанна остановилась на полдороге.
— Дальше мне идти не хочется, я пойду обратно.
Он остановился, удивленный. Потом улыбнулся и обнял ее. Она осталась безучастной. То, что она должна была сказать ему, было очень трудно выразить словами. Ей еще не приходилось делать над собой такое усилие, это требовало от нее напряжения всех ее сил, и потому сейчас ей было все равно, что он обнимает ее.
— Тебе нечего бояться, — сказала она наконец.
— О чем это ты? — он немного отстранил ее, не выпуская из объятий, и теперь смотрел ей прямо в лицо.
— Я совсем не хочу выходить за тебя замуж. Клянусь тебе! Я вообще никогда не вышла бы замуж за такого, как ты. И давай покончим с этим раз и навсегда, и, что бы ни сказала тебе мать, не обращай внимания.
Он смотрел на нее с большим любопытством. Потом расслабился и засмеялся.
— По-моему, ты просто чокнутая, как Жозеф. Почему это ты не хочешь выйти за меня замуж?
— Потому что я хочу только одного — уехать отсюда.
Он снова стал серьезным. Возможно, даже немного растерялся.
— Я никогда не собирался жениться на тебе.
— Знаю, — сказала Сюзанна.
— Может, я вообще больше сюда не приду, — сказал Жан Агости.
— До свидания.
Он дошел почти до дороги, потом вернулся, догнал ее.
— Даже сегодня в лесу ты ни разу не подумала о том, что могла бы стать моей женой?
— Нет.
— Ни на секундочку?
— Твоей женой? Да никогда в жизни! Уж лучше мсье Чжо.
— Почему же ты не переспала с ним?
— А ты его видел?
Он засмеялся, и она тоже: наконец-то на душе у нее стало спокойно.
— Да уж! В Раме все за животы хватались, когда он приезжал вместе с тобой. Но ты хоть целовалась с ним?
— Ни разу! Наверно, Жозеф и тот не поверил бы.
— И все же это свинство.
Итак, теперь его победу не омрачало ничего. Агости ласково взял ее под руку.
— Мне очень приятно, что я у тебя первый. И все же боюсь, ты действительно чокнутая, как Жозеф, и лучше мне больше сюда не приходить.
Сюзанна пошла к дому, и на этот раз Агости не догнал ее.
Она потихоньку поднялась в комнату матери. Мать не спала. Когда она вошла, мать молча посмотрела на нее блестящими глазами. В руке, лежащей на груди, она все еще сжимала пачку тысячефранковых купюр, которые дал ей Агости. Наверное, она их даже не пересчитала. Видимо, все это время она размышляла, что ей теперь делать со всеми этими деньгами.
— Как ты? — спросила Сюзанна.
— Ничего, — слабо отозвалась мать. — А он не так уж плох, этот младший Агости.
— Спи, он самый обычный.
— Ты все же слишком разборчива, уж не потому ли, что Жозеф…
— Не думай об этом, — сказала Сюзанна.
Сюзанна отошла от кровати и взяла ацетиленовую лампу.
— Ты куда? — спросила мать.
Сюзанна снова подошла к ней, держа лампу в руке.
— Я бы хотела лечь в комнате Жозефа, чего ей пустовать?
Мать опустила глаза и опять сильно покраснела.
— Это верно, — сказала она мягко. — Чего ей пустовать, раз он все равно уехал?
Сюзанна ушла в комнату Жозефа и оставила мать одну в темноте, так еще и не уснувшую с пачкой тысячефранковых купюр в руках.
Она держала все эти бесполезные деньги в своих безвольных, омертвелых руках.
В комнате Жозефа ничего не изменилось со дня его отъезда. На столе, рядом с его кроватью, валялись пустые патроны, которые он не успел набить. Была еще начатая пачка сигарет, которую он в спешке забыл. Кровать была не постелена, и простыни еще хранили отпечаток его тела. Все ружья висели на своих местах. Сюзанна сняла простыни и стряхнула их, чтобы сбросить нападавших с крыши червей, потом аккуратно постелила снова, разделась и легла. Если бы Жозеф был здесь, она сказала бы ему, что переспала с младшим Агости. Несколько раз подряд. Но Жозефа не было, и ей некому было это сказать. Сюзанна стала в подробностях вспоминать, как все было у нее с Жаном Агости, и всякий раз, как она об этом вспоминала, в душе у нее рождалось умиротворяющее волнение. Она чувствовала себя исполненной какой-то новой безмятежной мудростью.
* * *
Последний приступ у матери случился днем, когда Сюзанны не было дома.
Агости, изменив своему решению, вернулся на следующий же день после их первой прогулки. «Я не смог удержаться», — объяснил он. С тех пор он приезжал каждый день после обеда на своем «рено». Но к матери больше не заходил. Они сейчас же уезжали вместе в Рам и шли в его комнату. Мать знала об этом. Наверно, она думала, что для Сюзанны так лучше. И она была права. Именно в течение этой недели, которая началась с прогулки на ананасовой плантации и кончилась смертью матери, Сюзанна отучилась наконец от дурацкой привычки поджидать машины с охотниками и избавилась от бесплодных мечтаний.
