Мать сказала ей, что вполне может без нее обойтись и сама примет таблетки, пусть только Сюзанна оставит их на стуле возле кровати. Возможно, она принимала их нерегулярно. Возможно, именно из-за небрежности Сюзанны мать умерла немного раньше, чем должна была. Все это возможно. Но она уже так давно готовилась умереть и сама так часто говорила об этом, что разница в несколько дней уже не имела большого значения.
Возвращаясь вечером из Рама, они увидели капрала, он стоял прямо на дороге и делал им знаки поторопиться.
Агония уже заканчивалась, и теперь мать лишь изредка дергалась всем телом. Все лицо и руки у нее были покрыты фиолетовыми пятнами, дышала она с трудом, и из ее горла как бы сами по себе вылетали глухие крики; она словно лаяла от ярости и ненависти ко всему на свете и к себе самой.
Взглянув на нее, Жан Агости сейчас же сел в свой «рено» и уехал в Рам звонить Жозефу в гостиницу «Централь». Возле матери остались Сюзанна и капрал, который на этот раз уже тоже ни на что не надеялся.
Вскоре мать перестала даже дергаться и лежала совершенно неподвижно, без сознания. Она еще дышала, кома продолжалась, и лицо ее становилось все более и более странным; на нем как бы отпечатались два противоречивых чувства: с одной стороны, безграничная, невыразимая усталость, с другой — столь же безграничное, невыразимое наслаждение. Однако незадолго до того, как она испустила последний вздох, лицо ее опять изменилось, оно как бы обратилось уже не к себе, а к миру. На нем появилась едва заметная ирония. А я их обманула. Всех. Начиная с землемеров и кончая той, которая сейчас смотрит на меня и кто была мне дочерью. Возможно, это было именно это чувство. А может, она и посмеивалась над всем тем, во что верила всю жизнь, над той серьезностью, с которой отдавалась всем своим безумствам.
Она умерла вскоре после возвращения Агости. Сюзанна прижалась к ней, и ей тоже захотелось умереть. Некоторое время она желала этого с безмерной и трагической страстью ребенка, и ни Агости, ни совсем еще яркое воспоминание о пережитом наслаждении не могли этому помешать. Только на рассвете Агости силой оторвал ее от матери и отнес на кровать Жозефа. И сам лег с ней рядом. Он держал ее в своих объятиях, пока она не заснула. А пока она засыпала, он сказал ей, что, возможно, не отпустит ее с Жозефом, потому что думает, что по-настоящему любит ее.
Сюзанну разбудил гудок восьмицилиндрового «делажа». Она выбежала на веранду и увидела выходящего из машины Жозефа. Он был не один. За ним шла женщина. Жозеф махнул рукой Сюзанне, и Сюзанна бросилась ему навстречу. Как только он получше вгляделся в ее лицо, он понял, что мать умерла и он приехал слишком поздно. Он отстранил Сюзанну и бросился в бунгало.
Сюзанна следом за ним вбежала в комнату матери. Жозеф рухнул на постель, на тело матери. С тех пор как он вырос, она впервые видела его слезы. Время от времени он поднимал голову и смотрел на мать с неистовой нежностью. Он звал ее. Целовал. Но на закрытых глазах лежала фиолетовая тень, глубокая, как вода, а закрытый рот сковало такое молчание, от которого начинала кружиться голова. А главное — ее руки, сложенные друг на друге, вдруг превратились в пугающе ненужные предметы, они кричали о тщетности всего того, чем когда-то жила мать.
Потом Сюзанна вышла из комнаты в гостиную, там сидели Агости и женщина Жозефа. Женщина плакала, и глаза у нее были красные. Увидев входящую Сюзанну, она инстинктивно отпрянула, но потом успокоилась. Она явно боялась увидеться с Жозефом, боялась его упреков.
Агости, уверенный в себе и спокойный, казалось, тоже чего-то ждал. Возможно, он ждал Жозефа, чтобы поговорить о ней. Да, возможно. Но только сейчас это не могло иметь к ней отношения. Когда он будет говорить с Жозефом, это будет как бы уже и не о ней, сейчас он о ней уже ничего не знает. А ведь они занимались любовью каждый день целую неделю, и еще вчера. И мать это знала, она отпустила их, отдала его ей, чтобы она занималась с ним любовью. Но сейчас она была не там, где занимаются любовью. Это вернется к ней, конечно. Но сейчас она была по другую сторону, вместе с матерью, где все мысли о ближайшем будущем были просто невозможны и где Жану Агости просто не было места.
Она села в гостиной рядом с ним. Он стал сейчас для нее совершенно незнакомым человеком, как и эта женщина.
Агости встал, подошел к буфету и налил ей стакан молока.
— Выпей, — сказал он.
Она выпила молоко, и оно показалось ей горьким. Она не ела со вчерашнего дня, но у нее было такое чувство, будто она объелась какой-то тяжелой, как свинец, пищей и теперь уже не скоро снова захочет есть.
Было два часа дня. Вокруг бунгало собрались крестьяне, они пришли попрощаться с матерью. Сюзанна вспомнила, что видела их и ночью через оставшуюся открытой дверь гостиной, когда Жан Агости нес ее в кровать Жозефа. Женщина смотрела на них, не очень понимая, что они здесь делают. В глазах ее был все тот же страх.
— Капрал уехал, — сказал Агости. — Я посадил их в рамский автобус и дал денег. Он сказал, что больше не может терять ни дня и должен сейчас же искать работу.
Рядом с толпой крестьян в пыли играли совершенно голые дети. Крестьяне обращали на них ничуть не больше внимания, чем на мух, роящихся вокруг. Все ждали Жозефа.
Женщина, не в силах больше сдерживаться, заговорила.
— Во всем виноват Жозеф, — сказала она совсем тихо, — это из-за него она умерла.
— Никто в этом не виноват, — сказал Агости, — и Жозеф тут ни при чем.
— Жозеф будет думать, что это из-за него, — снова заговорила женщина, — и это будет ужасно.
— Он не будет так думать, не бойтесь, — сказала Сюзанна.
Женщина казалась совершенно подавленной. Она действительно была очень красива, очень элегантна. И ее лицо, без косметики, осунувшееся от усталости и волнения, все равно оставалось очень красивым. А глаза у нее были именно такими, как говорил Жозеф, очень светлыми, словно ослепшими от света. Она без конца курила и смотрела на дверь комнаты. Ее взгляд и сама она светились такой самозабвенной любовью к Жозефу, с которой ей, конечно, было уже не совладать.
Наконец Жозеф вышел из комнаты. Он окинул взглядом всех троих, не задержавшись ни на ком, и в его взгляде они прочли полнейшее бессилие. Потом, ни слова не говоря, он сел рядом с Сюзанной. Женщина вынула из портсигара сигарету, прикурила и протянула ее Жозефу. Жозеф с жадностью стал курить. Он не сразу заметил собравшихся вокруг бунгало крестьян. Наконец он встал и вышел на веранду. Сюзанна, Жан Агости и женщина вышли следом за ним.
— Если вы хотите посмотреть на нее, — сказал Жозеф, — входите. Пусть входят все, и дети тоже.
— Вы уезжаете? — спросил какой-то мужчина.
— Да, навсегда.
Женщина Жозефа не понимала местного языка. Она смотрела то на Жозефа, то на крестьян, растерянная, как бы явившаяся из другого мира.
— Они захотят забрать обратно вашу землю, — сказал другой мужчина. — Оставьте нам ружье.
— Я оставлю вам все, — сказал Жозеф, — и главное — ружья. Если бы мне пришлось остаться здесь, я сделал бы это вместе с вами. Но все, кто могут уехать отсюда, должны уехать. Я могу, и я уезжаю. Если же вы все-таки возьметесь за это дело, постарайтесь сделать его хорошо. Отнесите их тела в лес, повыше, за последнее селение, где положить их, сами знаете, на второй поляне — через два дня от них ничего не останется. Сожгите их одежду вечером на костре, да не забудьте про обувь и пуговицы, весь пепел потом заройте. Утопите машину где-нибудь подальше. Пусть буйволы дотянут ее до берега, положите большие камни на сидение и бросайте ее в топь, туда, где рыли, когда строили плотины, через два часа она полностью увязнет. И главное, не попадитесь. Упаси боже, чтобы кто-нибудь один явился с повинной. Пусть уж лучше тогда все примут вину на себя. Если вас будет сразу тысяча виновных, они ничего не смогут с вами сделать.
Жозеф открыл дверь в комнату матери, ту, что выходила на дорогу, а потом открыл и другую, что выходила во двор. Крестьяне вошли. Дети, обрадовавшись, принялись играть в салочки в комнатах бунгало. Жозеф вернулся в гостиную к Сюзанне и женщине.
— Надо что-то решать с похоронами, — сказал Агости Жозефу.
Жозеф провел рукой по своим волосам. Агости был прав.
— Я увезу ее в Кам этой ночью, — сказал он, — и там и похороню. Завтра.
Агости сказал, что лучше было бы похоронить мать здесь, сегодня же вечером. Женщина Жозефа придерживалась того же мнения.
Потом они оба уехали в Рам на «делаже». Жозеф, конечно, все понял про Агости. Оставшись наедине с Сюзанной, он тут же сказал ей, что уезжает в город и заберет ее с собой, если она захочет. Он попросил ее объявить ему о своем решении в последнюю минуту, когда он будет уезжать. Потом он пошел в свою комнату за патронташами и ружьями и свалил их кучей на столе в гостиной. Пока крестьяне спорили между собой, как им лучше все это спрятать, он снова сел на кровать к матери и все то время, которое у него еще оставалось, не отрываясь смотрел на нее.
