Мушуми предлагает заплатить половину, как она сделала в баре, но сейчас Гоголь настаивает на том, что платить будет он. Потом он провожает ее до дома, расположенного в квартале от бара, в котором они встретились. Дом старый, с обшарпанным крыльцом, терракотовым фасадом и кричаще-зеленым карнизом. Мушуми опять целует Гоголя в щеку, роется в сумке в поисках ключей.
— Не забудь свои пакеты. — Без них он чувствует себя неловко, не знает, куда девать руки, и, подогретый выпитым, вдруг выпаливает: — Ну что, осчастливим наших родителей? Увидимся еще раз?
Мушуми испытующе глядит на него.
— Можно попробовать. — Она провожает взглядом проезжающую мимо машину, потом опять вскидывает на него глаза. — Позвони мне, хорошо?
Она поворачивается и быстро идет к дому, размахивая пакетами, взбегает на крыльцо. У двери на секунду оборачивается, машет ему рукой и исчезает внутри.
Гоголь медлит на тротуаре, гадая, на каком этаже находится ее квартира, надеясь, что в одном из окон зажжется свет.
Он не ожидал ничего хорошего от этого вечера, думать не думал, что она может ему понравиться. Непонятно, кем же она ему приходится? Приятельница? Нет, это их родители дружат, а не они. Родственница? Нет, слава богу, нет. Гоголь вдруг понимает, что до сегодняшнего дня их с Мушуми связывали искусственные, ничем не подкрепленные отношения, которые их родители навязывали им с детства. Положим, он не испытывает родственных чувств и к своим двоюродным братьям и сестрам в Калькутте, которых ему навязывали точно так же, но там необходимость общения хоть оправдывается кровными узами. Но в случае с Мушуми? Просто ерунда получается… Если бы его мать не настояла на этой встрече, он бы никогда… Может быть, иллюзия того, что они давно знакомы, и делает ее такой загадочной и привлекательной? Гоголь доходит почти до Бродвея, потом вдруг передумывает возвращаться домой пешком и берет такси. Ничем не оправданная роскошь — сейчас не так уж поздно, и не так уж холодно, и дождь не идет, и он никуда не спешит. Но его внезапно охватывает желание побыть одному, чтобы без помех еще раз мысленно пережить этот вечер. Водитель такси оказывается из Бангладеш. Регистрационная карточка гласит, что зовут его Мустафа Саид. Он не переставая болтает на бенгали по мобильному телефону, жалуется на движение, на пассажиров — козлов и баранов и на дороговизну жизни в Нью-Йорке. Гоголю приходит в голову, что, окажись в этом такси его родители, они засыпали бы водителя вопросами: когда он приехал в Америку? Как ему здесь живется? Чем занимается его жена? Сколько у него детишек? Но Гоголь сидит молча, думая о Мушуми, и лишь у самого дома наклоняется вперед и говорит на бенгали:
— Вот здесь остановите, пожалуйста.
Водитель в изумлении смотрит на него, потом расплывается в улыбке:
— А я и не думал…
— Ничего удивительного. — Гоголь достает бумажник, дает водителю хорошие чаевые и выходит из такси.
В последующие дни мысли о Мушуми не оставляют его ни на минуту — ни за рабочим столом, ни на совещаниях, ни в душе, ни перед сном. Оказывается, он помнит о ней совсем не так мало, просто эти воспоминания хранились где-то в далеких закоулках его памяти. И теперь он с радостью извлекает их оттуда. Главным образом он помнит ее во время церемоний пуджа, на которые родители таскали его дважды в год. Мушуми, как и другие девочки, была одета в сари, длинный конец которого закалывался на плече булавкой. Соне тоже приходилось приезжать на пуджа в сари, но она при первой возможности переодевалась в джинсы и футболку, а ненавистную одежду яростно запихивала в полиэтиленовый мешок и просила Гоголя отнести его в машину. А Мушуми всегда оставалась в сари до самого конца церемонии. Все они частенько сбегали в «Макдоналдс» по соседству со зданием в Уотертауне, где обычно проходили эти церемонии, курили за углом, устраивались в чьей-нибудь машине с банками теплого пива, но Мушуми никогда не принимала участия в этих развлечениях. Как Гоголь ни старается, он не может вспомнить, когда впервые увидел ее на Пембертон-роуд, но он втайне доволен, что она была у него дома, пробовала материнскую стряпню, мыла руки в их ванной.
Зато он помнит, как однажды они с родителями ездили к ним в гости на Рождество. Они с Соней весь день бунтовали: им ужасно не хотелось туда тащиться, в конце концов, Рождество — семейный праздник! Однако родители заявили им, что для них бенгальские друзья — все равно что братья и сестры, это та семья, которая у них есть в Америке, и поэтому детям пришлось сесть в машину и отправиться в Бедфорд, где тогда жили Мазумдары. Мать Мушуми, Рина-маши, подала им фруктовый кекс и вкуснейшие, обсыпанные сахарной пудрой пышки. Ее шестилетний брат Самрат в ту пору был совершенно помешан на Человеке-Пауке и носился по комнатам в развевающемся черном плаще. Рина-маши организовала анонимный обмен подарками: каждой семье поручили привезти определенное количество подарков, потом была устроена лотерея. Гоголя попросили написать номера на листках бумаги, а другой ряд номеров приклеили скотчем к подаркам. Дети уселись на пол в большой комнате, а Рина-маши обошла всех, предлагая каждому вытащить номер из небольшого мешочка с завязками. А еще Гоголь помнит, что сидел у них в гостиной и слушал, как Мушуми играла на пианино. На стене над инструментом висела большая репродукция картины Ренуара — румяная девушка, держащая зеленую лейку. Мушуми долго отнекивалась и, только когда гости начали откровенно возмущаться, быстро сыграла одну из вещиц Моцарта, адаптированную для детей, но гости стали просить «Джингл беллз», а она снова засмущалась и затрясла головой. Однако ее мать строго сказала: «О, Мушуми прекрасно играет «Джингл беллз», она просто стесняется!» Мушуми подняла на мать негодующий взгляд, хотела что-то возразить, но передумала и заиграла простенький рождественский мотив. Она играла его снова и снова, каждый раз, когда очередной счастливый гость выкрикивал свой номер и получал подарок. Так она и просидела весь вечер спиной к залу.
Они встречаются через неделю — в этот раз Мушуми предлагает пообедать где-нибудь в районе его работы, и Гоголь приглашает ее зайти к нему в офис. Когда секретарь сообщает, что его ждут внизу, по спине Гоголя пробегают мурашки приятного волнения. Все утро он ждал ее прихода и никак на не мог сосредоточиться на фундаменте, который он сейчас рассчитывает. Минут десять он водит ее по холлам и коридорам, показывает фотографии проектов, над которыми он работал, знакомит с коллегами. Мужчины встают, пожимают ей руку, с интересом поглядывают на нее. На улице начало ноября, температура внезапно упала ниже нуля — первые в этом году заморозки. Пешеходы торопятся по своим делам, низко опустив головы, руками прикрываясь от пронизывающего ветра. Опавшие листья катятся по тротуару, ветер свивает их в мелкие вихри. У Гоголя нет ни перчаток, ни шапки, на улице он прячет руки в карманы куртки. А Мушуми одета в теплое шерстяное пальто темно-синего цвета, мягкий черный шарф закрывает ей горло, на ногах у нее высокие кожаные сапоги.
Гоголь ведет ее в итальянский ресторан, куда он время от времени ходит с коллегами отмечать дни рождения, повышения по службе или благополучное завершение проектов. Ресторан расположен в подвале, поэтому окна, находящиеся на высоте тротуара, затянуты кружевной тканью. Официант узнает его и расплывается в улыбке. Их ведут к маленькому столику в дальнем углу ресторана (обычно они с коллегами сидят вокруг большого стола в центре зала). Мушуми снимает пальто — в этот раз она одета в костюм из грубоватой ткани серого цвета — пиджак с большими пуговицами и юбка колоколом до колен.
— Я сегодня преподавала, — объясняет Мушуми, заметив удивление в его глазах.
Она совсем ненамного старше своих студентов, объясняет Мушуми, поэтому на занятия одевается строго. Ей кажется, что, если она придет в джинсах, ее авторитет сразу же пошатнется. Гоголь внезапно ощущает приступ зависти к студентам, которые имеют возможность встречаться с ней на совершенно законных основаниях три раза в неделю и глазеть на нее в свое удовольствие через стол, пока она пишет им задания на доске.
— Здесь хорошо готовят спагетти, — говорит Гоголь, передавая ей меню.
— Выпьем по бокалу вина? Я на сегодня закончила.
— Везет тебе! А мне придется возвращаться, у меня после обеда серьезная встреча.
Мушуми смотрит на него, закрывая меню.
— Тем более есть повод выпить, — говорит он весело.
— Да, пожалуй. Два бокала мерло, — говорит он официанту, возникшему у них за спиной.
Она заказывает то же самое, что и он: равиоли с белыми грибами и салат из руколы и груш. Гоголь опасается, что ей не понравится еда, но она ест с большим аппетитом, подбирая оставшийся соус корочкой хлеба. Гоголь не может отвести глаз от ее лица, поражаясь совершенству мягких линий ее щек, замечая то тень, которую ресницы отбрасывают на высокие скулы, то еле заметный пушок над верхней губой. Мушуми беззаботно болтает обо всем на свете: о своих глупых, но милых студентах, о теме будущей диссертации, о франкоязычных поэтах из Алжира, которых она сейчас изучает. Когда он рассказывает ей о том давнишнем рождественском вечере, на лице Мушуми появляется насмешливое выражение.
