— Ты чего — язык проглотил? — Слепнев подошел совсем близко.
— Стой!
— До брось ты, Толик! — искрение удивился Слепнев — с выводящим он был знаком.
— Стой, кому говорю! — Толик не шутил.
— Ладно, ладно, обурел совсем! Служака! — Слепнев отошел метра на два. — Леха, не отчаивайся! И за решеткой жить можно! Я тебе передачи носить буду, ха-ха!
— А ну прекратить разговоры! — заорал выводящий. — Вали отсюда!
— Все, все, — примиряющим тоном произнес Слепнев, отошел еще дальше, сунул руку в оттопыривающийся карман. — Лови!
Что-то блеснуло в воздухе. Суркоз машинально вытянул руку, и… в ней оказалось большое красное яблоко. Слепнев опрометью бросился по дороге назад, на ходу махая рукой.
Леха сунул яблоко в карман, виновато поглядел на выводящего — тот укоризненно качал головой, но молчал. И он не знал, разумеется, о чем сейчас думал его подопечный арестант и думал ли он вообще о чем-нибудь.
А Леха думал. Да еще как! Красный бочок яблока с розоватыми переливами ударил по глазам, всколыхнул память. И Леха уже не видел ни выводящего, ни пыльной дороги, ничего… Перед его мысленным взором стояла чарующе привлекательная девушка, совсем крохотная, почти ребенок. И были на той девушке лишь розовенькие ажурные чулочки да розовый бант в черных волосах.
Коридор в караульном помещении был длинный. Несколько дверей вели: к начальнику караула, в общее помещение, в сушилку, в столовую… По стенам в пирамидах стояли автоматы. Много ячеек пустовало.
Славка Хлебников застыл в самом начале коридора со шваброй в рухах. У ног его в зеленом ведре чуть покачивалась, отражая в себе тусклый свет лампочки, вода. Подсумок с тремя обоймами, как их называли здесь — рожками, Славка передвинул назад, за спину, чтобы не мешался. Пилотка под ремнем, так было удобнее — не надо ее каждую минуту сдвигать на затылок. Работать приходилось в наклон. Служба такая: ты и на посту с автoматом стой, ты и полы в караулке мой.
От двухчасового стояния на пoсту ныло плечо. Потирая его, Славка думал: "За два года мозоль нарастет!" Работа предстояла неблагодарная, как считали поначалу, не мужская. Но хочешь не хочешь, а мыть придется! Хлебников опустил швабру в воду.
Новиков уже дважды выглядывал из-за двери, все-то он контролирует! Не доверяет, что ли? Славка отставил швабру и неторопливо, аккуратно засучил рукава гимнастерки по локоть. "Теперь можно, пошел! Только успевай тряпку отжимать!" Швабра летала от одной стены к другой. Капля пота, стекающие со лба, смешивались с разлитой по полу водой. Подсумок назойливо стремился занять свое прежнее место, приходилось вновь и вновь сдвигать его назад — снимать не разрешалось: а вдруг нападение на караульное помещение?! Невероятно, но устав есть устав, куда от него денешься! Несколько раз Славка бегал в умывалку воду менять. Коридор казался бесконечным. Одно было хорошо — никто не мешался под ногами.
Через полчаса дело было сделано. Славка последний раз отжал тряпку, старательно разложил ее перед входом, чтобы вытирали ноги. Ведро и швабра заняли свое законное место в бытовке.
Из-за двери появилась голова Новикова.
— Годится! — сказал он. — Можете отдыхать, Хлебников.
Во дворе защелкали затворами, пришла смена с постов.
Славка встал у дверей, закурил. Улыбки на его лице не было. "Сейчас вся эта орава в минуту уничтожит плоды труда моего!" — подумалось ему с неотвратимой грустью.
Ребята приближались к входу в караульное помещение. Впереди шел Ребров, за ним Борька Черецкий, Леха, Мишка Слепнев и все остальные.
— Вытирайте ноги получше! — выкрикнул, не надеясь на успех, Славка.
Ребров старательно затоптался на разложенной тряпке, сбивая ее в комок.
— Ну ты чего застрял?! — возмутился Слепнев. — Освободи-ка проход!
— А в лоб не хочешь?!
Задние поднажали и протолкнули Сергея в караулку как пробку внутрь бутылки.
— Куда прете? Ноги вытирайте? — не вытерпел Славка.
— Ша! — пробасил Слепнев. — Ссокуха, поломойка ты наша!
Прямо на глазах вся наведенная им чистота исчезла бесследно: c сапог обсыпались комья глины, липкие листья ночью шел дождь. Славкин голос потонул в гуле. Еще бы, после двух часов вынужденного молчания все старались наговориться всласть. Им было не до Славки и его хозяйственных забот. Сергей прихлопнул по плечу:
— Ну ты молоток! Один и такую чистотищу навел!
Сейчас это прозвучало как издевательство — в коридоре была грязь, дальше некуда. Ответ застрял у Славки в горле. А пришедшие разносили сор по комнатам. На шум выбежал Новиков.
— А ну, на улицу сапоги чистить! — погнал он всех. Ребята неохотно поплелись к дверям.
— Самого-то на пост не загонишь — проворчал Слепнев под нос. — Постоял бы с наше!
Новиков уставился на Славку.
— Придется еще разок попотеть! — сказал он и захлопнул дверь.
Не было печали! Славка в сердцах поддел ногой валяющуюся посреди коридора тряпку. Та покорно взлетела к потолку, разбрызгивая по стенам черные капли. "Так-с, и ты туда же! Никакого просвета!" Он опять засучил рукава, сдвинул за спкну подсумок и пошел в бытовку, где его поджидали старые знакомые здоровенная деревянная швабра и ведро с двумя выведенными масляной краской буквами: КП — караульное помещение.
"Привет, Серега!
Пишу тебе от полнейшей безысходности и глубочайшей печали, так что не обессудь! Дела мои швах! Сессию я даже не сдавал, не допустили. Надежда на поддержку предков лопнула. На днях прилетел пахан — все разузнал, осерчал до посинения, говорит: "Крутась сам, как знаешь! А на меня не рассчитывай, тунеядец!" Ему тут напели: и соседи, и знакомые — все выложили, паразиты! Так что теперича можно прямо и смело сказать, что насчет губы не такой уж и пустой треп был. Отчислить меня, конечно, до будущей сессии хрен удастся, но мне от этого не легче — рано или поздно вышвырнут! А тогда одна надежда на тебя (ха-ха!). Короче, если не осенью, так уж будущей весной точно забреют. Пропади все пропадом тогда, сдохну я на казенной каше!
Матери твоей лекарство достал через отца, какое она просила. Но это все не главное, пишу тебе по другой причине. Любовь твоя экзамены тоже не сдавала, я ее в институте и не встречал. Раз видел на улице, дня три назад — не узнал: потухшая она какая-то стала, идет ничего не замечает, растрепанная. А ведь как за собой следила-то, а? В общем, что-то здесь не ладно. Меня аж совесть грызть начинает, — может, переиграл где? Палку перегнул? Но мне к ней подкатывать — бесполезняк. Приезжай сам! Вот такие дела. Гляди не опоздай!
Твои друг Мих. АН. Квасцов
7.07.199…Г.".
Сергей перечитал Мишкино письмо, сунул его в карман. Отвечать он не собирался, но что-то в этом послании поразило его. Может быть, непривычный для Мишки тон? Сергей не мог понять.
В сушилке было тепло, жар добирался до костей. От промокших в утренней росе сапог несло кисловатой кожей.
Над головами висел сизый табачный дым.
Сергей не вслушивался а разговор, сидел, помалкивал. Сурков, так здорово навредивший ему, сидел рядышком.
Он, казалось, и позабыл вро свой поступок, про губу, а о том, что подвел Реброва и не подозревал. Упрекать Леху Сергей считал пустым занятием, да и что толку после драки кулаками махать.
До следующего воскресенья оставалось пять дней. "Какнибудь дотерплю!" — решил он. Терпелось плохо.
— А ты чего заснул, служивый?! — обратил внимание на молчащего Слепнев.
— Да пошел ты! — отрезал тот.
— Не ласковый какой-то, — поддержал Мишку Черецкий.
— Сейчас приласкаю! — Сергей в шутку показал кулак.
Он понял, что многие обращают внимание на его угрюмость, чувствуют, что это неспроста. "Нет, вида показывать нельзя, — подумал он, — а то вообще заклюют".
Он встал, вышел из сушилки, надев вместо сапог тапочки на деревянной подошве. С сочувствием посмотрел на возящегося со шваброй Славку, но помощи не предложил, бочком, по краю коридора побрел к выходу.
С улицы пахнуло свежестью — после сушилки показалось даже прохладно. Сергей вышел, ирисел на скамеечку, закурил. И опять невольно вернулся мыслями к Мишкиному письму. Тот писал неспроста, это было ясно. Что же могло случиться с Любой? Сергей не знал. Спросить Новикова, ведь он часто бывает в увольнениях, наверняка виделись они? Ну уж нет!
Когда вернулся в сушилку, Славка сидел там и о чем-то вдохновенно рассказывал. "Опять он за свое!" — подумал Сергей, стал прислушиваться.
— Любава не знала, кого выбрать, — вещал Славка. — Оба хороши! И оба далеки. Парней в посаде почти не осталось, ушли со Святославом. Были и те, что несли сторожевую службу на границах. Еще — малая дружина. Но Любава старалась не засматриваться на молодых войной. Надо было ждать. Она за обоих клала жертвы перед деревянными богами в кумирне. Ходила и к большим идолам, стоящим за городом посреди площади, с восемью полукруглыми рвами. Смотрела в вечногорящий священный огонь, бросала в него горсть пшеницы, лила вино. Перун, Велес, Даждьбог, Стрибог и богиня Макошь должны были помочь воинам.
