Степка отряхнулся, вымыл в реке руки, купаться больше не стал, пошел домой. Мамы все еще не было. На столе не прибрано, бутылки пустые. Степка представил мать: когда у них бывают гости, а потом уходят, становится она грустной, молчаливой, ляжет, ничего делать не хочет, смотрит куда-то перед собой… Степка и сам прилег на диван: а то от всей этой сумятицы голова пухнет, как бабушка говорит. Но бабушка еще и говорит, что под лежачий камень вода не течет. Надо что-то делать. Есть захотелось. Картошки бы горячей с молоком! Встал, попил из крана холодной водички. Можно бы еще раз съездить к папе, но далеко это, и дома, пожалуй, его нет, в рейсе.
Степка вытащил из кармана оставшуюся мелочь, посчитал: мало на обед. Подумал, достал из шкафа полотняную сумку и стал складывать в нее пустые бутылки.
И та тетенька, за которой Степка встал в очередь, и другая, которой отдают в окошечко бутылки, приставали с расспросами. Но он придумал ответ заранее.
— Мама лежит, болеет, а денежки у нас кончились. Послала меня.
Тетя-бутылочница выдала Степке большой круглый рубль. А когда он, размахивая пустой сумкой, пошел, появилась откуда-то та тетя, из очереди, сунула ему в руку денежку. Добрая, видно: целых двадцать копеек дала!
В столовой, куда он иногда ходил с мамой, съел тарелку пельменей! На вид, правда, они были не очень — мясо и тесто отдельно, — но такая вкуснятина! Насытился, даже спать захотелось.
Снова было пошел к реке, но звякнул на повороте трамвай, «восьмой», который ходит на вокзал. «Папа!» — осенило Степку. Папа сейчас мог быть там, на вокзале! Отправляться в рейс. Представил: папа как раз садится за руль, поправляет зеркальце над головой — и вдруг раз, он, Степка, входит… Побежал к остановке.
Автобусы стояли рядком. Много. Подъезжали, заполнялись людьми, отъезжали. Но папы не было. Не было и дяди Саши. Внезапно Степка наткнулся на взгляд дяди-милиционера. Как бы между прочим, зашел за автобус, притаился. Давно, когда папа только ушел от них, Степка с мамой поехали к бабушке. Мама была немножко выпивши, и два милиционера взяли ее под руки да куда-то повели. Степка тогда перепугался, заплакал, побежал вслед, стал умолять дяденек, чтоб маму отпустили…
Степка только хотел глянуть одним глазком из-за угла — милиционер появился с другой стороны автобуса.
— Ты, мальчик, что, потерялся?
— Нет…
— А с кем ты?
— С папой. Он там… — кивнул Степка в сторону здания объединенного автожелезнодорожного вокзала.
— Поезд ждете?.. А тебя отец не потерял? Иди-ка к нему. Найдешь?
— Найду, конечно.
В здании вокзала тесным-тесно. Очереди: у касс, у буфетов, у автоматов газводы… Заполнены скамейки, лежат люди прямо на полу, на рюкзаках. Толпится народ вокруг фонтана. Смеются. Степка залюбопытствовал, протиснулся — цыганята, босые, бродят в воде под струйками, собирают со дна монетки. Люди вокруг, взрослые, бросают. Цыганята стараются поймать на лету, достают из воды, один изловчился, взял монетку со дна зубами. Старается то же сделать и другой. Не получилось, нахлебался, закашлялся. Взрослые смеются. Степка тоже засмеялся и снова увидел милиционера. Напротив. Не того, другого, этот пока на него и не смотрел. Но Степка попятился, побежал, лавируя меж людьми. Мальчика охватил страх. Он и в самом деле ощутил себя потерянным. Столько народу — и он один, совсем один! Никому не нужен. Выскочил на перрон — перед ним поезд. Красные одинаковые вагоны. И запах… Как от крашеной бочки с водой, которая у бабушки на огороде. На поезде Степке ездить доводилось и нравилось: сидишь у окошка, смотришь, надоело, пройдешься, послушаешь разговоры, по проходам носят корзины с конфетами, лимонадом, а колеса стучат, едешь…
На поезде можно доехать до той станции, откуда пригородный автобус ходит в бабушкину деревню. А бабушка, конечно, волнуется, хотя и оставил он записку: «Поехал к папе».
Около одного из вагонов не было ни дяди, ни тети, проверяющих билеты. Не долго размышляя, в порыве, мальчик шмыгнул в тамбур, проскочил вдоль прохода и залез на третью полку в пустом пока еще купе. Забился в угол.
Под перестук колес укачивало. Мальчик лежал, боясь пошевельнуться, дыхнуть. Внизу одна тетенька хвалила другой своего послушного сына, который учится в какой-то специальной школе, в музыкальной, и еще посещает секцию фигурного катания. И все сетовала, что не достались билеты в купированный вагон.
Мальчик слушал, думал о папе, о маме, о бабушке… Хорошо что есть бабушка. Бабушка-то обязательно будет дома. Когда он, Степка, приедет, как раз пригонят коров. Бабушка, конечно, поругает его, но потом простит и нальет до краев банку парного молока…
Незаметно мальчик задремал. Девочка смеялась ему во сне, прыгала, а он шел навстречу по стволу. И когда лицо ее перекосилось, раздался крик… Степка вскочил. Темнота. Перестук колес. Чей-то храп внизу… Он все понял. Сердце стучало чуть громче колес. Но страха не было. Хотелось ехать. Куда-то ехать, куда-нибудь…
9
Михаил осаждал кабинет врача, пункт милиции — слезно выпрашивал разрешения позвонить. Звонил в магазин жене, пытался объясниться, умолял узнать про Степку. Та упрямо молчала, лишь вздыхала в трубку. Понимал сумасшествие своих просьб и слов. Но важнее всего был Степка! Злился: казалось, там, на другом конце провода, должны бы учитывать момент, пока Степка не найдется, приглушить личные счеты. Конечно, ошарашена, ну так что же?! Наконец, еще неизвестно, откуда эта зараза взялась. У него, у Михаила, всего лишь одна связь была — что это для современного-то мужчины! Скажи — не поверят! Михаил, естественно, и не думал в грешке этом признаваться. Кто знает, может, все наоборот, она, жена, виновата. В тихом омуте… Хотя как-то не вязалось в голове — Таня, с ее непроходящей притомленностью, аморфностью даже — и измена… С ее брезгливой неприязнью к любой житейской человеческой грязи?! И представить трудно. С другой стороны, как говорится, все мы люди живые…
И все-таки чаще Михаил был склонен обвинить Веру. Неземную, не от мира сего! Надуманную книжницу! Общежитская комнатка… Ломкий голосок… Поиграли в душевность и понимание! А дальше все как в жизни. Михаила еще в первые дни близости поразил быстро проснувшийся в ней бесененок. Понятно, Верочка больше навоображала, сделав обычный первый шажок в отношениях с мужчинами, представила себя разбитной да лихой. А в общежитии ухарей всяких полно, бог знает, что потом она себе позволяла… И не зря, видно, молчком, внезапно уехала. Узнала. Испугалась. Хороша-а… Женщина!
Долго ловил по телефону и Сашку — звонил в автопарк, в диспетчерскую автовокзала. И когда услыхал в трубке знакомый обыденный голос, заговорил в ответ бодряцки, поведал забавную в общем-то историю, как повязали его, упекли в БСР, и живет он теперь под охраной. Друг — есть друг! Всему внял, все услышал. И сломя голову станет Степку искать, и к нему, Михаилу, в больницу придет… Друг.
Вздохнула душа, полегчало чуть. Жизнь сдвинулась вроде с мертвой точки. Посидел с мужиками в курилке — то ведь не слышал, не видел никого. В волейбол на прогулке постучал: утром и вечером выпускали на часовую прогулку во двор.
После обеда вызвал доктор на очередную беседу — все разнообразие. Михаил стоял на своем: никаких там сторонних контактов, кроме известного. В минуты эти пришло ощущение невероятности чьей-либо конкретно вины, а, скорее всего, виноват случай. В самом деле, послушать: что люди творят! А тут… Злая нелепость.
Врач скучающе выслушал Михаила, побарабанил пальцами по столу, достал из шкафа стопку толстых альбомов.
— Посмотри.
В альбомах были фотографии женщин. Старых и юных, красивых и страшных, ухоженных и опустившихся… Есть чему дивиться! Общее одно — какая-то размытость в глазах. И еще — странная, необъяснимая притягательность. Будто они, женщины эти, даже с фотографии предлагают что-то, манят…
Один альбом, другой, однообразно, поднадоело, листал небрежно, с ухмылкой. Третий… И замер, впился глазами:
— Жена… — издал расползшийся звук, — б-бывшая.
Доктор взял альбом.
— Как же?.. — Михаилу казалось, будто и сам он весь расползается. — Мы же… три года…
— А ребенку от второго брака сколько?
— Два.
— Так… — врач снова постучал пальцами и стал что-то записывать.
— Что, может?..
— А как ты думаешь? — поднял врач голову. — За ошибки родителей расплачиваются дети.
Михаил видел на прогулке во дворе маленьких детей — находились дети с матерями в женском корпусе, но на время прогулки отцы их забирали.
— Нет, наверно, не должно… Я не сказал, неловко было, — лепетал Михаил. — Не три, около двух лет, меньше… С первой-то женой. Пришел как-то… Что говорить, к ложке одной и то человек привыкает, а…
Михаил даже себе не признавался, отгонял мысль, что отсюда, с этой стороны беда-то может идти. А теперь жена, Татьяна, если узнает!.. Ладно бы просто изменил, понять как-то можно, а тут… — себе и то не объяснишь!
