Они-то как раз и нужны были ему.
— Здрасте, — в нетерпении сказал он, обращаясь сразу ко всем. — Скажите, пожалуйста, а где тут у вас живут Воркуевы? Они москвичи, но у них, здесь дом… Понимаете? Они купили здесь дом.
— А где же у нас Воркуевы живут? — спросила одна женщина у другой.
Никто не знал такой фамилии, и тогда Бугорков подсказал:
— У них дочь… красивая, молодая, и маленький внук… Ее Верой зовут, а сына Олегом, в Честь деда Олега Петровича Воркуева.
Женщины стали перебирать в памяти всех дачников, живущих в Воздвиженском, а молчавший до сих пор мужчина со школьным портфельчиком в руке переспросил с неожиданной злой усмешкой:
— Красивая-то? Красивая… Так это, — обозленно бросил он женщинам, не глядя на Бугоркова, — в Степанидином это доме они живут. У нее сын, верно, — жестко сказал он и шагнул в сторону, повернувшись ко всем спиной, словно ему был противен весь этот разговор. — Красивая, — проворчал он брезгливо.
Когда Бугорков нашел «Степанидин» дом и постучал, слабея от волнения, в окошко, на крыльцо вышла полная, с пышными, как у откормленной крольчихи, щечками, черноокая и очень приветливая молоденькая женщина. Бугорков даже с каким-то облегчением понял, что Верочка Воркуева не ходит в красавицах. Красавицей была именно эта толстушка с румянцем и с брусневеющими сочными губами. Она очень приятно удивилась, очень приятно и жеманно улыбнулась, но зато дала Бугоркову точный адрес Воркуевых, мимо дома которых он, оказывается, прошел.
Домик их стоял в самом начале села, неподалеку от старого парка. Из окон этой развалюхи видна была, наверное, заросшая осокой, мелкая окраина пруда. Перед избенкой росли две жидкие рябины с гроздьями неспелых оранжевых ягод. Тонкие их стволики были привязаны потемневшими бинтами к кольям: видно, посажены новыми хозяевами. А сам домишко уже почернел от старости; давно пришла пора менять прогнившие венцы, перестилать позеленевшую крышу да и вообще поправлять весь перекосившийся сруб, поведенные, пьяно-пляшущие наличники окон. Этот дом и продали-то, наверное, как хлам, хотя Бугорков и знал, по рассказам Верочки, что бывшая хозяйка вышла замуж и уехала к мужу в другую деревню — оттого и продала.
На веревке во дворе сушилось что-то голубое и розовое, шевелясь на ветру. К крыльцу был привален старый, облезлый и очень грязный велосипед. Валялась красная пластмассовая сабля.
«Да здесь ли это? — подумал Бугорков. — Тут ли она живет?»
Развалюха никак не вязалась с образом Верочки Воркуевой.
Бугорков вошел во двор и, поднявшись на истертую ступеньку крыльца, робко постучал в высокое оконце, в волнистое и чистое стекло, в черноте которого отражались белые облака… Дребезжащий стук остался без ответа. Он постучал еще раз, чувствуя слабость в животе, и — невольно изобразив на лице подобие улыбки, как бы опережая чей-то возможный взгляд со стороны, объясняя этой улыбкой добрые свои намерения, — инстинктивно оглянулся.
И увидел перед собой самое страшное, что он мог только представить себе в этот миг.
Увидел и сразу понял, что перед ним муж Верочки Воркуевой.
Он стоял под высоким кривым частоколом, в полосатой игре резких светотеней и внимательно смотрел на Бугоркова. В руках его была мотыга, которую сразу же с ужасом заметил Бугорков, пораженный неожиданной встречей… Одет он был в какое-то серое тряпье, из-под коротковатых брючин виднелись старые галоши, надетые, как тапки, на босу ногу.
Густые, рыжеватые полубачки придавали лицу злобную подозрительность.
Бугорков чувствовал, как силы оставляют его, и знал в эти мгновения, что если Тюхтин нападет, то у него не хватит их даже на защиту.
А строгие глазки хозяина как бы размылись вдруг, утратили всякое выражение, отразив внутреннюю борьбу и словно бы тоже какой-то неосознанный еще страх: Тюхтин тоже был ошеломлен этой встречей, тоже сразу же понял, что перед ним Бугорков, хотя ни разу не видел его в жизни, и теперь не знал, что ему нужно делать, защищаться или нападать, — для нападения у него еще не было злости.
Бугорков же испытывал омерзительное состояние униженности, глядя в свирепеющие, как ему казалось, мутно-злобные, вепристые глазки Тюхтина, который был тут полновластным хозяином и который спросил с мрачным вызовом в голосе:
— Вам кого надо?
Бугорков неловко шагнул, споткнувшись о порог, на землю и, поражаясь дикости своего ответа, не успевая мыслями угнаться за ним, услышал свой одеревеневший голос:
— Моя фамилия Бугорков… Я тут был… живу тут, в Лужках… узнал, что Анастасия Сергеевна и Вера здесь… А вы ее муж? Очень рад…
Слышал в каком-то шуме свой голос и панически боялся слов, которые без его ведома звонко звучали в усиливающемся, болезненном этом шуме, бегущем и струящемся в ушах, как Тополта… А он словно бы повис в невесомости на стрежневом ее течении, но вместо неба увидел над собой сильного и опасного мужчину, на лице у которого появилась теперь снисходительная усмешка.
Именно она-то и привела Бугоркова. в чувство.
— Ну и что? — услышал он вопрос Тюхтина. — Я сразу понял, что ты Бугорков. Но дальше-то что?
Это совсем отрезвило его, он собрался с мыслями и тоже с усмешкой ответил:
— А ничего… Я давно, как вам известно… раньше вас знаю вашу жену, вообще эту семью… А если вы знаете, кто я такой, то и все остальное должны… Но наши встречи на речке… Нет! Это, я вам клянусь, было совсем другое… Простые прогулки к родничку. Она рассказывала о сыне. А вы когда-нибудь купались у родника? Там чудесно! А это было… Нет! Я даже в мыслях не смел, честное слово! Но как интересно! Почему вы поняли, что я Бугорков? Главное, я сам сразу понял, хотя и видел вас однажды, мельком… я тоже сразу понял, что вы Верочкин муж. А где же она? Уехала? Ее нет дома? Простите, — я даже не знаю, как вас зовут…
Тюхтин, хмуро вслушиваясь в этот поток признаний и клятв, обескураженный младенчески чистым и светлым взором Бугоркова, блуждающей его доброй улыбкой, покраснел, смутился, даже пот выступил у него на лбу и на верхней губе от того жара, который вмиг охватил всего его.
— Постой, — сказал он. — Откуда ты взялся? Ты о чем? Что мне известно?
— Я ж вам говорю! Я живу в Лужках, в четырех километрах отсюда. У меня там дед старый… Мой отец тут родился, а я здесь в отпуске… в гостях… Ничего этого Верочка тоже не знала. Я тоже не знал, что вы здесь, а она очень удивилась, как и вы, когда увидела…
— Я удивился! — воскликнул Тюхтин. — А чего мне удивляться?
— Ну как же! — воскликнул и Бугорков, уже не чувствующий ни малейшего страха перед этим человеком, который был очень смущен и который показался ему очень симпатичным, добрым и застенчивым. — Ну как же?! — повторил он, чуть ли не смеясь от внезапной радости. — Я думаю, это естественно. Ошибки молодости, слезы — все было… И вдруг опять явился… Зачем? Просто так… Хотя, конечно…
— Постой, постой, — перебил его Тюхтин. — Ну, допустим… А что, собственно, все-то? Ах да… Это был ты? А-а, черт возьми… Не то… Не может быть…
— В каком смысле?
Тюхтин был так смущен, так мучительно искал сам в себе силы выйти из предательского смущения, что даже Бугорков с тоскою понял, что, наболтал лишнего, утверждая себя в праве прийти к Верочке, точно не муж ее стоял перед ним, а ее брат…
— Нет, но вы ведь сами понимаете, — сказал он и осекся, видя в покрасневших, набухших от стыда глазах Тюхтина истинное страдание и чуть ли не слезы. — Простите… Но почему же вы сказали, что вы сразу узнали… и поняли, что я… Я ведь тоже, поверьте, не хотел… Но вы сами… Я думал, так будет лучше…
— Ну что ты бормочешь тут? — брезгливо морщась, проговорил Тюхтин. — Что лучше?
А Бугорков в отчаянии бросился к нему, схватил его за плечи, обнял.
— Прости, — полушепотом сказал он. — Прости… Может, это… может, только это в моей жизни… Понимаешь? Я не знаю, что говорю… Зачем же обманывать друг друга?.. Она любит тебя… Ты счастливый… Прости меня, друг. Но я тоже…
— Ты что?! — услышал он у себя над ухом свирепое сипение, и тут же страшная сила вывернула ему руку, он почувствовал боль в запястье и толчок в спину, который отбросил его в сторону. — Ты что, гад козломордый! Тебе что здесь надо?! Вали отсюда немедленно! — уже не говорил, а ревел Тюхтин.
И Бугорков покорно и виновато пошел к калитке.
— Прости, слушай! — снова сказал он, остановившись. — Я не хочу тебе зла. Но почему-то мы все боимся… Все! Что же делать? Это ведь правда… Я ведь не испугался, я к тебе как к другу.
А Тюхтин, зверея, с такой силой метнул в него мотыгой, что, если бы попал, быть бы беде. К счастью, мотыга стукнулась о землю, вырвала черный клок дерна и, скользнув, врезалась с треском в городьбу.
— Зря! — сказал ему Бугорков, бледнея. — Зря, понимаешь?
