Фуко не интервьюировал благородных дикарей и не был склонен к наивности. Он был до мозга костей европейцем, его интересовала не столько культура вообще, сколько европейская культура. Он не работал с информантами, он работал в библиотеках и архивах. Не будучи профессиональным историком, он заявлял, что не принимает тексты, уже обработанные историками, его интересует только свежий материал, не прошедший через фильтр чужих концепций. Это редкость для философа, и за это Фуко очень уважали: за новый интересный материал. Материал был действительно интересный, но нов ли он был? Для кого?
Готовя комментарии к ивритскому переводу работы Бахтина «Формы времени и хронотопа в романе», я читала подряд тексты, которые были в распоряжении Бахтина. Все, конечно, прочитать я не смогла, но кое-что все-таки узнала — например, замечательную двухтомную монографию немецкого историка культуры Герберта Миша об античной автобиографии. Первое ее издание вышло по-немецки в 1913 году. Миш был неокантианец и во многом предвосхитил идеи Кассирера, а сам был довольно основательно забыт. Так вот, я заметила, что в книге Фуко «Забота о себе» очень многое взято из книги Миша — и материал и выводы. То-то античники удивлялись безграничной эрудиции Фуко — надо же, он цитирует сонник Артемидора, такой редкий эллинистический текст. А какая там эрудиция — Миш уже собрал весь материал и очень убедительно его проанализировал, внятно и логично, без напыщенности и зауми. Этому немецкому историку вообще не повезло: Бахтин в «Формах времени и хронотопа в романе» переписал из книги Миша несколько блестящих афористических абзацев (и теперь их восторженно цитируют как аутентичный бахтинский текст) и не сослался на источник. А Фуко в «Заботе о себе» сделал то же самое с другим куском текста Миша, и тоже не сослался. Но степень ответственности Бахтина за «Формы времени и хронотопа в романе» является проблематичной — редактурой и изданием его незаконченного труда занимались другие люди. Фуко же свои тексты и редактировал и издавал самостоятельно. Видимо, ему нравилась репутация первооткрывателя редких и экзотических текстов: дескать, он не принимает посредничество историков, которые их уже отпрепарировали. На самом деле он принимал посредничество, и даже не только от историков. Страшное описание казни, с которого начинается книга «Надзирать и наказывать», пересказывается в декадентских новеллах Ганса Гейнца Эверса, немецкого писателя двадцатых годов (автора «Хорста Весселя»), тексты которого Фуко, с его пристрастием к жуткому и маргинальному, наверняка знал. Для такого использования источников не надо работать в архивах, достаточно быть уверенным, что твои читатели не пойдут в читальный зал. Пусть лучше ходят на демонстрации.
Так для кого же были новы исторические разыскания Фуко? Именно для постмодернистских философов конца двадцатого века, у которых уже не было фундаментального филологического и исторического образования. Как только историк берется комментировать выводы Фуко, так сразу возникают вопросы датировки, и блестящие глобальные идеи тускнеют [9] .
История карьеры Фуко — это история заката академической науки двадцатого века. И становление новой научной элиты, которая держится за счет корпоративности и общих комплексов. Дидье Эрибон добросовестно перечисляет людей, входивших в номенклатуру высшей французской бюрократии, которые помогали Фуко в его академической карьере. Старшие коллеги (Жорж Дюмезиль, Жорж Кангийем) ценили яркий талант Фуко и считали его своим учеником, а потому отечески заботились о его продвижении. Некоторые из тех, кто его продвигал, были его сверстники и приятели.
В общем, этот ненавистник власти сделал очень неплохую карьеру именно во властных структурах — он был посланником французского Министерства иностранных дел в Швеции, Польше, Германии и очень хорошо справлялся с организационными делами. Оттуда он плавно спланировал в академию, где постепенно продвигался от одного престижного учебного заведения к другому, еще более престижному. Он заведовал кафедрами философии и пристраивал на них своего любовника Дефера. «Ему было наплевать на то, что он шокировал университетскую общественность, — с нескрываемым одобрением пишет Дидье Эрибон. — Когда один из членов совета факультета спросил его, по каким критериям был выбран этот кандидат и отвергнута дама старше его по возрасту и более именитая, Фуко ответил: „Просто мы здесь не любим старых дев”» [10] . В смысле: на любую «власть с ее ухищрениями» найдется еще более властная власть уже без всяких ухищрений.
В функции завкафедрой он умел быть безжалостным. Дидье Эрибон рассказывает, как Фуко выживал с кафедры философии в лицее Клермон преподавателя, принадлежавшего к коммунистической партии, которую Фуко ненавидел (он сам к ней принадлежал, но недолго), — Роже Гароди. Конечно, Гароди был невеждой и вообще малосимпатичной фигурой, но надо признать, Фуко травил его очень умело.
Фуко был блестящим преподавателем. Его лекции в Коллеж де Франс посещали, кроме студентов, сотни посторонних людей, так что приходилось переносить занятия на утро, на неудобное время, чтобы было поменьше народа. Его книги были бестселлерами. Он нравился не только профессионалам, он нравился более важной категории публики — «образованщине». Надо сказать, что такого рода «поп-философия» не была изобретена постмодернистами, такое бывало и раньше. В Иенском университете на лекции Гегеля тоже ломилась публика, как в театр. Видимо, в этих лекциях звучало что-то нужное и важное для «образованщины». Это была формулировка новой парадигмы. У Гегеля тоже были огромные историософские концепции, не всегда обоснованные текстами, — к «Эстетике» Гегеля даже нелепо предъявлять претензии на эту тему. Но потом наступила эпоха позитивизма. А вот уже ей на смену пришла эпоха «журнализма», как это называл Генрих Гессе. И в разгул этого «журнализма» впору с нежностью вспомнить позитивистов.
Юрию Тынянову его учитель Венгеров говорил: «Как, я собираюсь оставить вас при кафедре, а вы „Колокол” не весь читали?» Люди с таким образованием могли себе позволить ниспровергать академическую науку. Сам Фуко учился в «Эколь Нормаль», где нужно было корпеть над текстами (включая древнегреческие и латинские источники) очень и очень серьезно, иначе можно было вылететь в любой момент. Но когда сам Фуко стал заведовать отделением философии в лицее Венсенн, то там оказался такой набор курсов и оценки за них выставляли таким образом, что министр образования решил «лишить дипломы по философии, выдаваемые Венсенном, национального статуса». Трудившаяся под началом Фуко Жюдит Миллер, троцкистка (и, кстати сказать, дочка наимоднейшего психоаналитика Жака Лакана), по простоте душевной рассказала журналистам, что она ставит оценки за студенческие работы в автобусе и наугад, и вообще «университет — это островок капиталистического общества,
и потому она делает все возможное, чтобы дела там шли все хуже и хуже». Когда ее интервью опубликовали, разразился громкий скандал, студенты вышли на баррикады, начались столкновения с полицией… Но к тому времени Фуко уже подготовил свой уход из Венсенна. «Он не выпускает из виду Коллеж де Франс, совершает визиты к профессорам, осваивает ритуалы, которые это престижное учебное заведение навязывает тем, кто хочет переступить его порог», — пишет Эрибон [11] . Alaguerrecommeаalaguerre, «ухищрения власти», знаете ли…
Набор курсов по философии в Венсенне действительно был скроен по последней моде 1968 — 1969 годов: «Теория второго этапа марскизма-ленинизма: сталинизм», «Третий этап марксизма-ленинизма: маоизм», «Введение в марксизм XXвека: Ленин, Троцкий и большевистское движение», «Диалектика марксизма» и т. п. Среди преподавателей — Жюдит Миллер, Ален Бадью. Когда венсеннским преподавателям сделали замечание, мол, нельзя так однобоко преподавать философию, они очень возмутились, что их притесняют за политические взгляды, тогда как они имеют право преподавать студентам современную философию. На самом деле это была не совсем современная философия (в современной философии было также многое другое, была логика, философия науки и т. д.).
Античную философию тоже надо было все-таки учить, сам Фуко учил.
Это была модная философия. А мода проходит. Вот она схлынула, и мы остались с кучей недоучек, имеющих в голове салат из троцкизма-ленинизма на фоне приятных воспоминаний своей боевой студенческой юности. В предисловии к книге Дидье Эрибона С. Фокин говорит о том, что в французской философии со смертью последних могикан кончилась целая эпоха. И все — на смену им никто не пришел. Ясное дело — чтобы кто-то пришел, надо его сначала чему-то научить. А кто будет учить? Кто мог бы, те не знания дают, а проблематизируют те самые знания, которых у студентов и так-то нет…
