— Угрызения совести не мучают? — поинтересовался я, когда мы осушили по баночке «Баварии» на кухне.
— Иди-ка ты! Не вспоминай, — отверг эту тему Автономов. Он был, как ни странно, настроен бодро, оживлен, деятелен, — и вскоре ушел в моих джинсах, которые едва прикрывали ему щиколотки, в моем куцем свитерке и в своей ветровке. Домой, конечно, отправился. КАЯТЬСЯ И ИЗВИНЯТЬСЯ? Наверно, так. ОТКУДА ОН МОГ ЗНАТЬ РАННИМ УТРОМ, КАКИМ БУДЕТ ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР?
А я мог ли предполагать, что бзик Наташи — так я называл ее бегство — более серьезен, чем спонтанная вспышка ее чувств? Я позвонил ей домой сразу после ухода Автономова. Откликнулся ее сын Сергей сонным еще голосом.
— Маме дай трубку, Сережа! Или она уже ушла на работу? — попросил и спросил я.
— А ее и не было, — зевнув, отвечал молодожен. — Она что, зайти должна?
— Да, собиралась перед работой заглянуть к вам, — испуганно проговорил я. — Но, видимо, раздумала. Извини, что разбудил. Как дела?
— Отлично.
— Ну, будь здоров! Жене передавай привет, — сократил я разговор и положил трубку в полном смятении.
ЭТО КАК ЖЕ ПОНЯТЬ, НАТАЛЬЯ ГЕОРГИЕВНА? ГДЕ ЖЕ ВЫ ИЗВОЛИЛИ НОЧКУ НОЧЕВАТЬ? И вдруг страшно разозлился на Автономова. Это он, несомненно, он со своими бытовыми неурядицами воздействовал, как черная бесовская сила, на мою жизнь. С ним нельзя общаться. Он несет гибель и разруху всему, к чему прикоснется… да, именно так.
Я взглянул на себя в зеркало, и там отразилось напряженное страховидное лицо, в которое мне вдруг захотелось смачно плюнуть. ДОБРАЯ, УМНАЯ ЖЕНЩИНА ПРИШЛА К ТЕБЕ НА ПОМОЩЬ ПО ТВОЕМУ ЗОВУ, А ТЫ КАК ЕЕ ОТБЛАГОДАРИЛ?
Но звонить в поликлинику я не стал и не поспешил туда. Может быть, потому, что не захотел уподобляться своему дружку, который в такой ситуации схватился бы за телефон, а верней — ринулся бы в Рыбвод, чтобы посчитаться со своей Миленой. ПРИДЕТ. НИКУДА НЕ ДЕНЕТСЯ. ПРИДЕТ И ОБЪЯСНИТСЯ.
И все-таки я, наспех позавтракав, позвонил, по не в поликлинику, а в офис фирмы «Зевс», коммерческому директору. Его телефон безмолвствовал, и я набрал квартирный номер. Тот тоже не отвечал. Ну, ясное дело! Автономов не застал Милену дома и поспешил в Рыбвод, чтобы пасть перед ней на колени, слюнтяй.
А вот Сочинитель не слюнтяй. У него есть сила воли. Я расчистил свой рабочий, то бишь кухонный стол, за которым привык творить, и уселся за него. Но уже через десять минут отбросил в гневе свою любимую ручку, попав точно в мусорное ведро. КАКАЯ, К СВИНЬЯМ, РАБОТА! Как можно включиться в жизнь героя и геройчиков, когда своя собственная трещит и рвется по швам?
На улице моросил дождь. Северный ветер дул прямо в лицо. Конечно, дождь. Конечно, ветер. Странно было бы, чтобы в такое утро стояла ясная солнечная погода. Вороны… их было сегодня особенно много: и на деревьях, и на мусорных контейнерах… предвещали очередные беды. В их карке слышалось: «КР-РОВЬ!.. КАР-РА! КОР-РУП-ЦИЯ!.. КР-РЕМЛЬ!».
Я направился в издательство и вскоре пришел туда, не угодив под машину. Деятельный, моложавый директор Саша Смирных оживленно сообщил мне, что деньги из фирмы «Зевс» поступили на их счет. «Теперь дело за вами», — сказал он, а я ворчливо ответствовал, что по ряду причин задержу рукопись еще на месяц, а может, и на полтора. Затем я посетил местную писательскую организацию, где в сигаретном дыму бездельничали и прогнозировали исход предстоящих президентских выборов два поэта и один прозаик… отсюда я вновь позвонил на службу Автономова. А ЗАЧЕМ ОН МНЕ, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, СДАЛСЯ? На этот раз он ответил, и голос его был под стать погоде за окном — неблагоприятного медицинского типа.
— Где ты шляешься? — дунуло из трубки холодным ветром и дождем.
— А ты?
— Я работаю. Работаю я. Сначала дома переодевался, а потом ездил в Рыбвод к Милене. А теперь работаю.
— Ну и что? Объяснился? Обцеловал ее туфли? — засмеялся я, но смех вышел и невеселым, и недружеским. Автономов тут же справедливо послал меня на… и тут же закричал: — Погоди, не бросай трубку! Встретиться не хочешь?
— Зачем?
— Да не работается мне, хоть убей. К тому же, кажется, заболел. В горле першит, сопли, башка горит… продуло, наверно, у тебя на полу.
— Ну так иди домой, ляг в постельку, прими аспирин. Закапай луковой выжимки в нос, помогает.
— И тяпнуть полстакана «Столичной» с перцем?
— Это уж как знаешь. А лучше вызови Милену. Она облегчит твои страдания.
— Нету ее! — проскрежетал Автономов. И заперхал, закашлял.
А и где же она?
— На каком-то региональном совещании. Только к вечеру освободится.
— Так ты ее видел или не видел?
— Говорю, на совещании. Как я мог ее видеть? А ты свою видел? — осведомился он.
— А зачем мне ее видеть? Придет — увижу.
— Ну, Милена придет — я тоже увижу. А ты не навестишь больного на дому? — устало прокряхтел он. А ведь несколько часов назад был свеж и деятелен!
— Извини, Костя, я тоже что-то неважно себя чувствую. Не по себе мне. Похоже на отравление… («чем?»). Забрел вот в писательскую, а сейчас пойду домой и залягу.
— Ну, давай. Звони, если что. Домой.
— И ты звони, если что.
Так мы распрощались, отчужденно, в общем-то, каждый занятый своими внутренними катаклизмами…
В четыре часа, в обычное время прихода с работы, Наташа не появилась. В шесть тоже. В седьмом часу я позвонил ей на квартиру. Опять ответил Сергей, ее сын, но на этот раз он закричал:
— Мама, тебя! — И через минуту-другую она взяла трубку.
— Да. Слушаю. Але!
— Внимательно слушаешь? — уточнил я, и наступила пауза. Затем она спросила, зачем я звоню и что я хочу ей сказать.
— Ну, собственно, мы могли бы побеседовать у меня, — ответил я. С придыханием получилось. — Ты разве не собираешься сюда?
— Пока нет.
— Как это понять, Наташа?
— Я должна успокоиться и все обдумать, — донесся до меня ее слабый голос.
Вот как! А ночью у тебя не было для этого времени?
— Ночью я ухаживала за своей подругой.
— Что ты делала? Повтори, пожалуйста.
— Моя подруга заболела. Она живет одна. Я за ней ухаживала, — исправно объяснила моя собеседница.
— И как зовут твою подругу? Иваном? Борисом? Аполлоном? — назвал я первые пришедшие в голову мужские имена.
— Ее зовут Ольга.
— Хорошее имя. Старославянское. Познакомишь меня с ней?
— Не думаю, что это необходимо. У меня может сбежать молоко на кухне.
— Хочешь, чтобы я положил трубку? Сейчас положу. Но скажи все-таки, когда мне тебя ждать?
— А ты не жди. Так будет легче и тебе, и мне. И не звони, пожалуйста, некоторое время, хорошо?
— Постараюсь, — пообещал я. — А ты сегодняшнюю ночь тоже проведешь у подруги?
— Нет, я буду дома, — не приняла Наташа подтекста этой фразы. Ту-ту-ту! — пошли гудки отбоя.
ЧТО Ж, ВСЕ ПРАВИЛЬНО. В МОЛОДУЮ И ЗРЕЛУЮ ПОРУ Я ПЕРВЫМ УХОДИЛ ИЗ ДОМА, А ТЕПЕРЬ МЕНЯ БРОСАЮТ НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ. Подруга, ха-ха! Знаем мы ваших так называемых подруг! А собственно говоря… разве я не тосковал в последнее время по своему привычному образу жизни? Чего же, спрашивается, мечусь по комнате и бешусь, подобно неразумному Автономову?
… который позвонил мне в девять часов вечера и совершенно осипшим голосом сообщил, что его Милена до сих пор не пришла домой. Впору бы захохотать от таких совпадений, от аналогичности наших ситуаций, но я сдержался и спросил, звонил ли он родителям Милены — может быть, она там?
Да, он звонил. Он звонил, просипел простуженный Автономов, и родители сказали, что Милена заходила около шести, привела дочку и оставила ее у них, а сама — так она сказала — поспешила к заболевшей подруге.
Тут уж я задохнулся от смеха — еще бы! Но Автономов его не услышал, ибо я захохотал внутренне. А вслух успокоил его:
— Ну, пошла и пошла! Какая в этом трагедия? Как ты себя чувствуешь?
— Слышишь, хриплю? Глотку дерет. Температура тридцать восемь и пять. А она, видишь ли, подругу лечит! Какая подруга? Кто она? Нет у нее настоящих подруг. Вранье это!
— А может, и не вранье, Костя. Подожди, не паникуй. Лекарства у тебя есть? Жаропонижающее, к примеру?
— Есть, есть, да что толку!
— Ну, хочешь я приду? Поухаживаю за тобой.
— Так твоя тебя и пустит! Как же!
— Пустит! Почему не пустит? Наташа! — крикнул я как бы в сторону, как это иногда делают артисты в спектаклях. — Автономов заболел. Я схожу проведаю беднягу, ладно?
— Ну вот, разрешила, — сообщил я в трубку. — Она у меня покладистая, не то что твоя Милена. Жди. Скоро буду.
— Спасибо, Аиатоль. А то я тут испсиховался.
— Держись, Костя. Приеду, и будем вместе психовать, — пообещал я.
На дорогу понадобилось тридцать пять минут. Я проделал весь путь пешком, чтобы сэкономить на автобусе. Зато потратился в ларьке на бутылку «Столичной» местного производства (апробированная!) за двенадцать тысяч рублей.
