С той поры мужчины в деревне прекратили, по крайней мере вслух и при Марцине, обсуждать его сексуальную жизнь. Ну а женщины перестали это делать спустя полгода.
Владек, старший сын Зютека Гонсеницы, праздновал крестины первого ребенка. Пригласил он всю деревню. Марцин не слишком симпатизировал Гонсеницам: уж больно они хвастались своим богатством. Все они должны были иметь первыми, все у них должно было быть самое большое и самое дорогое. Если б могли, они бы на машине краской вывели ее цену, а на крыше дома – сумму кредита, который взяли на его строительство. В семействе Гонсениц это было наследственное. Видно, тщеславие передается из поколения в поколение.
Марцин не собирался идти, но когда Секеркова в нарядном платке и новых башмаках постучалась к нему и объявила, что «без него не выйдет из этой кухни до праздника Божьего Тела», что «Гонсеница решит, что Марцин загордился, а когда протрезвеет, будет по всей деревне кричать, что Марцин не пришел к нему, потому что завидует им», Марцин в конце концов дал себя переубедить.
– Хватит того, что я был в костеле и подарок принес. Что мне там делать, пани Секеркова? Слушать чушь пьяного Гонсеницы?
– Ты мне про Зютека Гонсеницу не говори худого слова. Он культуру полюбил, оперы Казика вместе со мной слушал, да еще и сейчас, когда встречает меня, спрашивает, когда я снова приду к ним с операми. Ладно, мой руки, завязывай галстук и веди меня к Гонсеницам, а то, пока мы туда доползем, там всю водку выпьют.
Выпить всю водку никому бы не удалось. Даже если б крестины отмечали неделю. Такая уж традиция была у Гонсениц – ящики с водкой демонстративно стояли у стены комнаты, в которой сидели за столом гости. От пола до потолка. Чтобы никто, избави Боже, не подумал, что ее может не хватить. Перед ящиками стоял покрытый белой скатертью стол с выставкой подарков Агнешке Гонсенице, которую сегодня утром окрестил ксендз. И все важные люди присутствовали здесь. Во главе стола на почетном месте сидел ксендз Ямрожи. А рядом с ним войт с женой. Гонсеница пригласил и Вальчакову, но, чтобы не возбуждать ненужных подозрений, посадил ее подальше от ксендза. Рядом с войтом было место для Секерковой, которая тут же потребовала от Гонсеницы, чтобы он передвинул всех гостей и поставил рядом с ней стул для Марцина, чтобы «она могла с ним чокаться. И пить за его здоровье». Она не особенно огорчалась, что он пил только официальные тосты, и весь вечер чокалась со всеми, у кого была полная рюмка. Вальчакова очень быстро захмелела и, всех перекрикивая, с подколом поинтересовалась у Марцина:
– А когда ж мы будем пить у вас на крестинах? Хотя сначала надо будет выпить на свадьбе. Пан Марцин, вам уже самое время жениться.
Он не обращал внимания на ее подколы, но слышал, как она обсуждала его. Секеркова тоже обратила внимание на это. Она повернулась к Марцину и шепнула:
– А ты, Марцинек, не молчи как рыба и ответь ей. Все знают, что Вальчакова глупей банки с повидлом. И как только ксендз Ямрожи может с ней ночевать в одном доме? Видать, уши у него отказывают и он лишь глазами на нее лупает.
И вот когда в очередной раз Марцин услышал, как Вальчакова кричит через весь стол кому-то: «Потому что ненормально, когда здоровый мужик без бабы ночью мучается!» – он решил, что пора ответить. Он встал со стула и начал со всеми прощаться. А когда благодарил Гонсениц за угощение, за столом стало тихо. Мало кто в Бичицах уходил так рано с крестин и уж тем более такой трезвый. Тишину нарушил ехидный голос Вальчаковой:
– А куда ж это вас так тянет, пан Марцин? Не в пустую же постель?
В комнате не только замолчали, но и замерли. Марцин знал: все смотрят на него. Он обернулся к Вальчаковой и спокойно произнес:
– Пора мне, а то из женщины воздух выходит. Не держит она его. Обязательно нужно перед сном подкачать.
Зютек Гонсеница фыркнул в рюмку, которую поднес ко рту, обрызгав ксендза Ямрожего. Иоася Гонсеница, сестра Владека, истерически захохотала и, держась за живот, заверещала: «Ой, люди, держите меня, ой, не могу!» У Секерковой, уже крепко подпившей, начался такой приступ кашля, что она потеряла равновесие и вместе со стулом упала на пол. Войт и ксендз Ямрожи бросились ей на помощь, пытаясь поставить стул с лежащей на нем с задранными ногами Секерковой, а жена войта отчаянно натягивала рубашку и юбку, которые после падения закрыли лицо Секерковой, открыв взорам ее чулки и белье. Секеркова же вовсю смеялась, хриплым голосом повторяя: «Нужно перед сном подкачать ее…»
После этих крестин и женщины в Бичицах не осмеливались больше при Марцине громко обсуждать, что происходит или же не происходит у него в спальне.
***
Нет, он не испытывал фрустрации, но временами чувствовал беспокойство. Его беспокоило и даже раздражало, что у него случаются приступы неконтролируемого желания. Он был уверен, что в такие моменты женщина, являющаяся объектом желания, сразу замечает, о чем он думает, и либо порицает его, либо мысленно насмехается над ним. Впрочем, поводы так думать у него были.
Когда он начал работать в музее, то по дороге в Сонч останавливал машину на въезде в город и в маленьком магазинчике на окраине покупал газету. Вечером после ужина он читал ее матери вслух. В магазинчике торговали две женщины. Они были похожи, и он решил, что это мать и дочь. Мать примерно в его возрасте, а дочери было не больше двадцати пяти. Обе были не столько привлекательные, сколько вызывающие. Обе независимо от времени года загорелые и с низким декольте. Младшая – он заметил это, когда ему случалось стоять в очереди, – не носила лифчика, и если ей приходилось, обслуживая клиента, наклоняться за товаром, взору открывалась ее большая грудь. Как-то он засмотрелся ей в вырез и не сразу среагировал на ее вопрос. Когда она громко рассмеялась, его бросило в краску, и он схватился за галстук, чтобы расслабить узел. Поспешно расплатившись за газету, Марцин выскочил из магазинчика. И только вечером дома обнаружилось, что газету-то он не взял. На следующий день за прилавком была старшая женщина. Закончив обслуживать старушку, стоявшую перед ним, она вышла в служебное помещение. Через несколько секунд появилась ее дочка. Она стояла перед Марцином в розовой обтягивающей блузке. Первая застегнутая пуговица блузки находилась ниже груди, последняя – над открытым пупком. Он попросил газету. Девушка, несмотря на то что кипа газет лежала перед ней, намеренно наклонилась и принялась искать под прилавком, чуть ли не встав на колени. И тут он понял, что они затеяли. Он демонстративно отвернулся, глядя на свою машину, стоящую перед магазинчиком. А когда выходил, его провожал смех обеих женщин. Со следующего дня покупать газету он стал в киоске рядом с музеем. Марцин до сих пор помнит этот случай. Главным образом оттого, что не может забыть чувство стыда, которое тогда испытал. И впервые встревожился, так как понял, что эти приливы желания вовсе не обязательно остаются его тайной.
Ему припомнился разговор с Блажеем трехдневной давности. Брат называл это вообще эмоциями, но то была понятийная аббревиатура. Не только его великоученому и великоумному брату, профессору по молекулам эмоций, было известно кое-что на эту тему. Марцину тоже. Штудируя в библиотеке толстые тома, пытаясь узнать хоть что-то о своем страхе, он очень часто встречал описания, в которых страху – особенно проявляющемуся в виде внезапных приступов паники – сопутствовало сексуальное желание. Быть может, это внезапное возбуждение является чем-то вроде запоздалого эха либо приступом икоты после страха, который он испытывал постоянно и интенсивно в течение долгого времени?
В одном из учебников психиатрии его заинтриговало описание неординарного эксперимента, который провела молодая доктор психологии. Кажется, из Чикаго, но в любом случае из Штатов. На эксперимент этот он обратил внимание только потому, что главе предшествовала фотография автора, абсолютно не вписывающаяся в этот научный кирпич, – поразительно привлекательной блондинки, которая куда больше походила на девицу из каталога женского белья, чем на ученого. Она детально описывала, как, стоя на сходе с моста, раздавала мужчинам социологическую анкету. В первой части эксперимента – одетая в мини-юбку и пиджак, намеренно расстегнутый так, что он едва прикрывал черный лифчик, – она стояла у типового моста в центре города, во второй части – у подвесного моста через глубокий каньон в парке развлечений. В обоих случаях она просила мужчин заполнить анкету и переслать ей по указанному адресу. Поскольку она очень привлекательна, мужчины ей не отказывали. В обеих фазах эксперимента она говорила, что, если возникнут вопросы, они могут позвонить ей, и вручала свою визитную карточку. И что же оказалось? Мужчины с подвесного моста, переход через который был связан с чувством страха, звонили гораздо чаще, чем мужчины с обычного железобетонного моста, который не вызывал испуга. Как правило, вопросы анкеты были всего лишь поводом. Большинство позвонивших мужчин – из испугавшихся – пытались пригласить ее выпить кофе или поужинать, а многие так даже хотели прийти «обсудить анкету» у нее дома.
