Тележурналистка же Настя Пичалько, что принуждена была задавать господину Гвоздеву наводящие, загодя оговоренные вопросы, напротив, была лицом не то чтобы бледна, а даже зелена. Последнюю фразу она едва смогла из себя выдавить, после чего замолкла окончательно, участвуя в происходящем одними лишь взглядами.
– Вы спрашиваете, как обстоят дела с субподрядчиками? – прозорливо уточнял Гвоздев, глядя на экран телесуфлера.
Настя быстро кивала, вытаращив круглые от ужаса глаза.
– Мы уже не раз напоминали комбинату силикатного кирпича о недопустимой задержке, и это было последнее предупреждение, за которым последует обращение в суд… Хотите знать, что мешало сделать это раньше?
Настя отрицательно замотала головой. Гвоздев слегка потерялся, но от сценария отступать не рискнул.
– А я все равно скажу, – продолжал он. – Мы надеялись на трудовую совесть наших партнеров, памятуя долгую историю плодотворного сотрудничества… – Здесь депутат слегка замешкался, потому что и вправду вспомнил некоторые картинки былого. О том, как бывшего директора комбината повязали прямо в личном кабинете, на первом же допросе он выложил всю правду и неправду, к самому Гвоздеву в возглавляемый им комитет тянулись не ниточки даже, а канатные дороги с фуникулерами, и лишь чудо, да еще, пожалуй, заступничество в верхах уберегли всех причастных от вынужденного отпуска в солнечной Сибири. – Могу всех заверить, что этот вопрос мы непременно порешаем.
Настя Пичалько жалобно хрюкнула. Затем поднялась с места, что никакими правилами эфира не предусматривалось, и на подсекающихся ногах покинула студию.
– Твою-то мать! – прошипел Амстердамский и вылетел в коридор на перехват.
– Пускаем рекламу, – распорядился оператор.
Депутат Гвоздев, не сориентировавшись в обстановке, какое-то время продолжал говорить, уставясь на опустевшее кресло собеседника. Появление в студии другого человека, причем не хрупкой блондинки, а небритого здоровяка в джинсах и футболке с сомнительным принтом нерусского содержания, все же не прошло незамеченным.
– Селифан Лукьянович, сохраняйте спокойствие, – шепнул незнакомец. – Сейчас закончится реклама, и мы продолжим.
– А где девушка?
– Ей внезапно стало стало дурно. С девушками такое бывает. На чем остановились? На кирпиче?
– Нет, на трубах.
– Ну и прекрасно. – Здоровяк солнечно улыбнулся в камеру, на которой зажегся красный глазок, и сообщил незримой аудитории: – Мы продолжаем передачу «Лицом к народу», в студии Парфентий Глазенюк, а мой гость, как и прежде – Селифан Лукьянович Гвоздев… – И джинсовый без запинки перечислил все Гвоздевские регалии.
– Трубы большого диаметра, – с облегчением подхватил гость студии.
В коридоре редактор Амстердамский добивался от рыдавшей Насти Пичалько внятных объяснений ее непрофессиональному поступку.
– Я не могу-у! – повторяла та в перерывах между спазмами. – Он же врет, все врет! Как такое возможно? Взрослый же человек, а прикидывается…
– А ты у нас кто? – вопрошал Амстердамский. – Дитя малое? Первый раз замужем? У человека работа такая…
– Какая работа? Людей обманывать?
– Не обманывать, а успокаивать. Чтобы не вызывать сомнений в генеральной линии. Что все будет хорошо, а завтра еще лучше.
– Так ведь не будет же!..
– А об этом мы подумаем завтра.
– Маргарет Митчелл, – сказала Настя.
– «Унесенные ветром», – кивнул Амстердамский. – И что?
– И то, – сказала Настя, шмыгая носиком. – «И постарайтесь сказать мне правду. Увидите, это сработает не хуже, чем ложь».
– Это откуда? – слегка потерялся Амстердамский.
– Оттуда же, – сказала Настя. – Ну зачем он врет? Если бы он говорил правду, это было бы хотя бы интересно…
– Постой-ка, – сказал Амстердамский. – Тебя что, тошнит от его брехни?
– Нет, – энергично помотала головой Настя. – Хотя и от этого тоже… – Она подумала. – Не знаю… наверное… от скуки. Я не хочу его слушать. Не хочу видеть его перекошенную от вранья… его лицо.
– А чего же ты хочешь, дитя? – шепотом вскричал Амстердамский.
– Музыку послушать хорошую, – виновато сказала Настя. – Книжку почитать умную. – Взгляд ее заметался, натыкаясь повсюду на серые безрадостные стены студийного коридора. – Книжку бы мне… книжечку…
Дверь студии с грохотом распахнулась, и оттуда вывалился джинсовый Парфентий Глазенюк. Лик его был ужасен, глаза закатились, а сам он держался за живот обеими руками.
– Клепать-колотить! – возопил Глазенюк. – Какой идиот устроил сортиры так далеко? Не добегу же!..
– Что, что такое?! – всполошился Амстердамский. – С тобой-то что, Паня?
– Живот скрутило, – кинул тот на бегу. – Думал, обосрусь прямо под софитами… и сейчас еще не уверен, что пронесет… в смысле, наоборот…
Амстердамский дико огляделся. Напротив него, зажавши ладошками рот и выпучив глазенки, маялась подающая надежды, то есть изначально тупая как пробка телевизионная девочка Настя Пичалько. В сортире исходил на дерьмо закаленный годами эфирного полоумия циник и туфтарь Глазенюк. А депутат и бизнесмен Гвоздев был брошен на употребление публики в безысходном одиночестве. Привычный мир осыпался и рушился в тартарары.
«Уволят, – подумал Амстердамский безрадостно. – К гадалке не ходи, выпилят из профессии. Я бы и сам так поступил».
В кармане брюк зажужжал телефон. Эразм Рахмильевич с трудом выудил трубку негнущимися пальцами и поднес к уху.
– Слушаю, Меркурий Савельевич, – сказал он, с громадным трудом сообщив голосу несовместный с ситуацией оптимизм.
– Уволю, – прозвучало в трубке мертво и беспросветно.
Амстердамский выждал с полминуты, ожидая развития темы, понял, что перспективы очерчены с бескомпромиссной однозначностью, и шагнул в приотверстые врата ада. То бишь в студию.
Всеми забытый бедолага Гвоздев обрадовался его явлению, как потерявшийся в тайге странник припадает к внезапно разметавшейся от горизонта шестиполосной автостраде. Он даже привстал с места, словно бы собираясь кинуться новому собеседнику на шею.
– Уважаемые зрители, – прекрасно поставленным баритоном возговорил Амстердамский, на лету восстанавливая утраченные с годами навыки диктора новостей. – Мы приносим извинения за преследующие нас технические проблемы. Вероятно, причиной всему стали магнитные бури либо пятна на солнце, а против природных катаклизмов защиты пока не придумано… Селифан Лукьянович, ведь вы, я полагаю, уже закончили изложение консолидированной позиции возглавляемого вами комитета по волнующей всех жителей нашего города проблеме, не так ли? – спросил он с интонациями, исключающими отрицательный ответ.
Гвоздев, который только начал, оказался неплохим эмпатом:
– Да, я думаю, позиция в целом донесена…
– Что ж, давайте подождем звонков в студию, – сказал Амстердамский, втайне надеясь, что на этом весь ужас и закончится, как всегда происходило с программой «Лицом к народу», да и со всеми передачами сходной общественно-политической направленности, то есть с нулевым рейтингом.
Но не тут-то было.
– Говорите, вы в эфире, – сказал он уныло.
– Меня зовут Нестор Наумович Указательный, я педиатр, – зазвучал напоенный ядом голос.
«Вот и лечил бы детишек, а не торчал подле ящика», – злобно подумал Амстердамский. Вслух же сказал, покосившись на мигом вспотевшего сверх всякой меры Гвоздева:
– Ваш вопрос, Нестор Наумович.
– Вопросов, собственно, два. Что случилось с предыдущими ведущими… ведущими предыдущими… гм… не связано ли это с эпидемией странной формы желудочного гриппа, которая наблюдается в городе в последние несколько дней? И хотелось бы все же знать точную дату открытия детской больницы, это меня заботит как специалиста и как родителя.
– К сожалению, я не располагаю информацией о каких-либо эпидемиях, – веско произнес Амстердамский. – Позвоните в горздрав… хотя вы как специалист, – здесь он не упустил добавить своим словам ответной иронии, – должны владеть темой лучше меня. Что же до ведущих… предыдущих… тошнота и диарея – от бобов и сельдерея.
