– Да это не пиво, дурак, – остановил Котик.
– А? А что это?
– Это я сделал…
– У‑у, животное.
– Животное бы тебе на башку нассало. Давай водяры хлопнем… Всё равно терять уже нечего. Матч пропустил. Целую неделю ждал – и пропустил. Ещё «Арсенал» вечером с «Портсмутом», но его нет на общедоступных…
– Поставь тарелку, – отозвался Максим, приподнялся, взял бутылку кока-колы и быстро влил в себя оставшееся – на пару глотков хватило.
– Сука, – бесцветно произнёс Котик. – А чем запивать теперь? Водки ещё полбатла.
– Отстань. Не хочу я пить.
Котик выпил один. Почесал голову, с отвращением закурил.
– Тарелку, говоришь, поставить, – сказал вроде бы как с угрозой. – А где деньги взять?
– Да копейки стоит…
– И копейки тоже. А? Зарплату – половину матери отдаю на хозяйство, половину с вами пропиваю. Да и зарплата-то… Двадцать три тыщи, это ж… И никакого, главное, просвета. Так и буду до пенсии стиральные машинки развозить, а в выходные здесь вот бухать. – Котик взял бутылку, покрутил её в руке. Максиму показалось, что сейчас он возьмёт и хлопнет её о подоконник или швырнёт в стекло, но Котик плеснул водки в стаканчик и осторожно поставил бутылку обратно. – А Ромарио вон до сих пор играет, ему сорок три уже. Андрюха Тихонов – лучший бомбардир в Казахстане. На год всего меня старше. В курсе? Мальдини играет, но он защитник. А мне каждую ночь снится, как я забиваю. Каждую, врубись только!
«И ему тоже одно и то же снится», – коротко удивился Максим. Удивляться долго не давала боль в голове, ломота в суставах, жажда.
– Как мяч принимаю, подбрасываю – и бью. И так, с‑сука!.. Мяч ногой чувствую, как я его… Эх-х, дурак я, дур-рак! Насрать надо было на ваши подколы и не бросать. В дублёры мне прямой был путь, все говорили. А оттуда – в основной состав. «Динамо», блин, это ж! – Котик поднял стакан и тычком отправил водку в рот; не закусывая, сипло выдавил: – Жа-алко-о!.. А может, – уже другим, вкрадчивым голосом спросил, – пойти к Кобелеву? А? Я же знаком с ним, он тогда в старшей группе был… Пойти, предложить, всё объяснить ему. А? Усиленные тренировки до начала второго круга и, может, в заявку. Попробовать? Вон Роналдо вообще развалина, бегемот, а в сборную его планируют. Я‑то в форме. В форме, Макс! Меня водяра закаляет только… Я иногда рывки делаю и сам удивляюсь. Смогу я, смогу! Главное, с Кобелевым встретиться, сказать, упросить, чтобы проверил. Пускай проверит, а? Как, Макс, реально? А?
– Попробуй, – вяло поддержал Максим, встал, покопался на подоконнике, поискал, что бы пожевать; не нашёл.
Поднял лицо, увидел своё бледное, почти растворённое в стекле отражение. Но главное разглядел – там было лицо немолодого, испитого мужика с морщинами вокруг рта, глубокими глазницами. А рядом такое же испитое и морщинистое лицо Котика… Крутись-вертись, пытайся всех обмануть, но тридцать восемь впустую прожитых лет не спрячешь. Ну, пусть не все тридцать восемь впустую, но двадцать – точно. Отпечатались они на лицах, ничем эти отпечатки не смоешь, не соскоблишь. И от новых таких же пустых не спасёшься. Вот так всё и будет ещё очень долго – очень долго, тяжело и пусто.
Анна Фёдорова
По крышам за облаками
Хорошо, что в нашем городке дома приклеены друг к другу. В тесноте, да не в обиде. Когда надо смыться из дома, крыши – настоящее спасение. Если умеешь скакать и карабкаться. Сегодня, когда за мной гналась разъярённая мамаша, я тысячу раз поблагодарила Вселенную за то, что родилась с длинными ногами!
Среда. По средам я возвращаюсь сама из школы. У меня четыре урока и лёгкий рюкзак. Пока все остальные сидят на религии, я скачу по улице, потому что моя мамаша подписала мне вольную. Я же иностранка, крещёная православная, зачем мне уроки католичества? Так говорит мама, а я повторяю. Сидеть лишний час в школе совсем неохота.
Я вышла за ворота, пошла по виа Кеннеди в сторону перекрёстка. Небо весеннее, густого синего цвета, хоть разбавляй. Если нарисую, училка по рисованию ни за что не поверит, что синий бывает такой жирный и насыщенный. Ей всё акварель подавай. Водяная размазня. А весной всё яркое, герани полыхают на балконах, анютины глазки подмигивают сочным фиолетовым цветом. Жёлтые и оранжевые герберы на толстых ворсистых стеблях смотрят прямо тебе в лицо и ехидно улыбаются: ну что, пешком? Ну иди-иди.
Обычно меня забирает мамашка. На машине. Боится за мою спину: учебники тяжёлые, больше двенадцати кг тащить, а я худенькая. Ровно в час дня она бросает все свои дела и прыгает в лягушачьего цвета машину и мчится, никому не уступая дороги. Ведь за две минуты она должна проскочить полгорода и долететь до школы. Да, она всегда опаздывает. С ней просто невозможно. Невозможно нормально жить.
Вообще, мамашка у меня мировая. Молодая, спортивная, умеет делать колесо и становиться на мостик, пять раз в неделю ходит в фитнес-клуб, переводит книги, пишет статьи, а ещё матом ругается, как настоящий военный. Мне почему-то кажется, что военные лучше всех матерятся. Но точно не знаю, никогда не слышала. Если бы не мамашка, плакал бы мой русский, а с ним и русский матерный. За три года в Италии многие слова из башки повылетали. Но мать мне покоя не даёт, говорит только по-русски, постоянно подпихивает книжки, фильмы, заставляет писать, как в первом классе. В этом и проявляется вся её любовь ко мне. Говорит: вырастешь, русский тебе пригодится. В крайнем случае пойдёшь в переводчики, будешь знать четыре языка.
Не хочу в переводчики! Занудство редкостное!
Но не в этом дело. Мамашка моя из тех людей, которые никогда не сидят на месте. У неё миллион проектов – то предвыборная кампания местных мэров, то новый перевод, то статья, то ученики, то фитнес. Если она дома, то её будто и нет. А как выборы – её вообще только по ночам можно застать, и то с компьютером в обнимку. Меня в её жизни практически нет. И это бесит. Раз родила, так воспитывай, считаю. Дети должны быть на первом месте, как у итальянцев. А всё остальное – потом. Если время останется. Но мамашка не понимает. У неё саморазвитие, творчество, спорт и фиг знает что ещё. Она требует от меня самостоятельности, которой я не хочу! Твердит: вот вырастешь, поймёшь, что приготовить себе пожрать – это очень полезная штука. Когда я вырасту, буду покупать себе пиццу. В Италии ленивый с голоду не помрёт. Хочу быть маленькой! Хочу, чтобы меня любили, как младенца! Когда насрёшь в памперс, и весь мир вокруг тебя!
В общем, я делаю всё, чтобы ей отомстить.
Как только я открываю дверь, сразу начинаются эти сюси-пуси:
– Привет, котёнок! Как дела? Что нового в школе?
Ну что там нового, чёрт, каждый день одно и то же!
– Привет, ма!
А дальше, как обычно: иди в магазин, я не успела. Или почисть картошку. Или накрывай на стол, или тысячу других дел, которые должна делать она, но приходится выполнять мне. Подростку тринадцати лет.
– Я тебя очень люблю, зайка. Иди сюда, я тебя обниму.
Хочешь обнять – оторви свою задницу и обними, а не сиди за компом.
– Котик, ну что ты молчишь? Нет настроения?
И это тоже. Постоянная трескотня и приставания, когда не просят, и полное отсутствие, когда она нужна. Всё наоборот.
Вот сейчас лучше оставить меня в покое. Но нет, ей приспичило поболтать.
– Что, обиделась? Скажи хоть что-нибудь. С тобой всё в порядке?
– Да.
Пусть отвяжется. А я пока что-нибудь придумаю. Это гораздо веселее, чем разговоры с мамашей.
Каждый день я изобретаю новый способ, чтобы её разбесить. Разбесить в отместку за то, что она плохая мать. Что она вечно занята собой, что она не печёт торты и печенья, не ходит на родительские собрания, не сидит со мной по вечерам, не ходит со мной в кино или хотя бы в музей, что ей всё равно, что я надеваю по утрам. Она покупает мне новые шмотки, но всегда говорит: выбирай сама. Она заставляет меня делать выбор! Ненавижу выбирать. Хочу, чтобы за меня выбирали родители.
