Знать бы только, где он, этот предел.
Комнаты Марины Штамм были пусты. В них не было ни мебели, ни пустых коробок, ни даже обычного при распродажах и переездах хлама – обрывков веревки, кусков упаковочной бумаги, тряпок, разных, оказавшихся ненужными мелочей: старых авторучек, сломанных карандашей, ключей от неизвестно каких дверей, гнутых заржавевших вилок и ложек, газет, проводов и проволочек, разнокалиберных гвоздей, скрепок, шайб и винтиков, сломанных аудиокассет, исцарапанных компакт-дисков, рваных домашних тапочек, расколотых цветочных горшков, вышедших из моды люстр и задохнувшихся от старости магнитофонов. Комнаты были идеально пусты и чисты. Из стены торчали телефонные провода – конец оборванного двужильного кабеля походил на гадючий язык.
Мы сидели на полу – я, Соловьев и Марина, – а над моей головой висел огромный портрет Сида Барретта в тяжелой раме: единственное, что осталось в квартире от так называемой обстановки.
Они уезжали. Не слишком далеко, но – навсегда.
Оказывается, Отец Вселенной знал Марину давно и дружил с ней, насколько он вообще мог с кем-нибудь дружить.
– А что тут такого удивительного? – ответил он вопросом на мои вскинутые брови. – Все, кто так или иначе занимается музыкой, знают друг друга. Или так, – он махнул рукой на Марину, – или через кого-то.
– Это называется «заочно», – сказал я.
– Да насрать, как это называется. Главное – все знают всех.
То, что они знакомы, было не самым интересным из рассказанного мне Отцом Вселенной.
– Ты знаешь, кто убил ее маму? – спросил Соловьев. Марина смотрела в стену.
– Ну откуда же мне знать? – Я пожал плечами. – Обвиняют меня – вот все, что я знаю.
– Да никто тебя не обвиняет. Пока ты ведешь себя хорошо, никто тебе слова не скажет.
– Это даже мне понятно, – сказал я. – А ты знаешь, кто убил на самом деле?
– Знаю. И ты его знаешь. И я знаю.
Отец Вселенной почесал стеклянный глаз, словно муляж мог что-то чувствовать.
– Я? Я его знаю? Уж не Карл ли Фридрихович?
– Да что ты! Нет, конечно. Карл в жизни сам мараться не будет. Аристократ хуев. Нет, это не он сделал. Это сделал Шатун.
– Кто?
– Шатун. Которого я нанимал в свое время для охраны концертов. И ты его прекрасно знаешь.
– Ты про него говорил, что он полный мудак. Но я его не знаю.
– Да. Мудак редкостный. Это он меня, кстати, уделал.
– М-да, – промычал я. Что тут еще скажешь?
– Он тебя возит. Это водитель ваш с Карлом. Витя.
– Витя…
Надо же. Вот так история. И тут я вспомнил того мужика в Красном Селе, который двигался мне навстречу. Я шел в ночной магазин. Или уже из магазина. А мне по дороге попался дядька – лицо уткнул в воротник, сам коренастый, ухватистый такой. Да, похож. Как это я сразу не вспомнил? Не сопоставил. Концы же явно были где-то совсем рядом – уж больно оперативно сработали менты. Оперативно и четко, минута в минуту. Все было рассчитано, все отрепетировано. Скоты.
Отец Вселенной наблюдал за мной, и, когда по моему лицу ему стало ясно, что информацию я усвоил, он сказал:
– А вывел тебя на Татьяну в ту ночь – я.
– Ты?
– Ну да. Я, правда, не рассчитывал, что на концерте тебя отметелят, то есть это как раз не было запланировано. Но от меня требовалось спровоцировать твою поездку к Штамм. А ты был в такой отключке, что и провоцировать ничего не понадобилось. Возможно, впрочем, Шатун настропалил своих ребят – мол, пусть они тебя уделают, чтобы подстраховаться. А может быть, они сами завелись. Кто их разберет.
Отец Вселенной вздохнул.
– Понимаешь, я же ведать не ведал, что они там удумали. Если б знал, что такое душегубство затеяно, отвертелся бы как-то. А со мной – втемную. Замутили, голову задурили – это они умеют, сам знаешь. Сказали: твоя задача привезти Боцмана к Штамм. Дальше – отваливай. Все про папу ее рассуждали, – он кивнул в сторону Марины. – Как им на него выйти. Как с ним подружиться, как международное сообщество умаслить. Умаслили. По уши теперь в говне.
– Папу? – спросил я.
– Ну да.
– У меня папа – эмигрант, – включилась в разговор Марина.
– Не просто эмигрант, – уточнил Отец Вселенной, – а большой человек. Профессор. Он с моим папашей дружил раньше, пока не отвалил. У тебя, кстати, детей нет, Боцман?
– Нет.
– Это хорошо.
– Почему же?
– Ты слабый. Нет, точнее, не слабый, а слишком добрый. И нерешительный. Гуманист ты, вот ты кто. А родители должны быть сильными и богатыми. И злыми. Тогда только они смогут помочь своим детям. А если родители будут слабые, бедные и гуманные, их дети либо вырастут бандитами – кто в душе, а кто и на деле, – либо вообще не вырастут.
– Это ты к чему?
– Это я к тому, что нас с Маринкой вытащили родители. Мои родственники постарались, хотя и напряжены были основательно. Долго меня терпели, уже думали добро дать на каюк – Карл-то с Рудольфом хотели меня замочить. Ну, а Шатуну это только в удовольствие. Однако сразу не вышло, а в больнице меня уже пасли. Решили выпихнуть за границу – и мне хорошо, и у них руки чисты. И взятки гладки. А тут еще Маринкин папа подключился – убийство Татьяны, все дела. В общем, вони много, а они этого не любят.
– Мама у меня еще тот фрукт была, – вставила Марина. – Нехорошо так о маме, но истина дороже.
– Да, мама твоя была фрукт, это точно, – согласился Отец Вселенной. – Стукачка всем известная. Что они там не поделили, этого уже никто не узнает. А тебя, – Соловьев ткнул меня пальцем в грудь – решили разыграть в своей партии. В министры культуры, веришь ли, хотят тебя протащить. А министр культуры у нас – это, сам понимаешь…
– И на фига им меня в министры?
– Ну, Рудольфа с его родословной в министры не возьмут. Между тем амбиции у него чисто президентские. Так что он поставит тебя, а управлять будет сам. Ты же не сможешь управлять? Скажи?
– Не смогу. Да и стараться не буду.
– Вот видишь, у них все правильно рассчитано. И отказаться не сможешь. Сломали они тебя. Ты и сам не заметил.
– Как это – не заметил? Еще как заметил.
– Ну, хорошо, раз так.
– У нас самолет через два часа, – сказала Марина. – Вот, просто решили с тобой попрощаться. Все-таки не чужой.
– Да уж, – я улыбнулся. – Не чужой. А с Шатуном-то что? Так и оставите?
– Нам, как знатным стукачам, это запросто, – сказал Отец Вселенной и добавил: – Шучу. Мне с ним разбираться нельзя, иначе не выеду отсюда. А мы с Мариной решили: важнее самим в живых остаться и на свободе. Что до Шатуна… Есть у меня тут пара-тройка пацанов. Извини, не скажу тебе, кто такие. На их совести все оставляем. Как они решат, так и будет.
– Кстати, Русанов тоже визу себе хлопочет, – вдруг сказала Марина. – Затрахался он тут читать стихи ваших рокеров.
– Да, – подтвердил Соловьев. – Дружок твой намылился за кордон.
– Мне-то что? Я не собираюсь.
– Да уж ясно. Куда тебе. Извини, я не в обиду.
– Ничего. Просто я привык тут уже. И годы… Пойду в министры. Или не пойду.
– Куда ты денешься? Пойдешь как миленький!
– Парни, давайте собираться, – сказала Марина. – На дорожку мы уже посидели. Такси сейчас придет.
– Какое такси? А твоя тачка? – Я посмотрел на Колю Соловьева.
Коля встал, опираясь на палочку, блеснул красным стеклянным глазом.
– Держи.
Он перехватил палочку левой рукой, а правой вытащил из кармана ключи и бросил мне. Я поймал.
– Подарок тебе. От меня. Мне-то она на хер теперь не нужна. Обстановку мы с Маринкой продали, а машину решили тебе отдать. Ты же без тачки всю жизнь… Пора уже.
– Спасибо, – сказал я. – Очень признателен.
– Брось.
– А это от меня, – Марина показала на портрет Барретта. – Снимешь сам?
Я встал на цыпочки и, приподняв раму, снял портрет с крючка, на котором он держался.
– Пошли, – буркнул Отец Вселенной.
Рядом с домом стояла соловьевская «Нива», а возле нее – черный «Мерседес»: частное такси. Я-то знал, что все частные такси на самом деле принадлежат специальному отделению полиции нравов. Тут тебе и прибыль, тут тебе и информация – очень удобно устроились наши полицейские.
– Ничего? – кивнул я на «Мерс», обращаясь к Отцу Вселенной.
– Да брось ты, а то я не знаю, чьи это тачки! Ничего они нам не сделают. Они только и ждут, когда мы отсюда свалим. А то Маринкин папочка такой вой на весь мир поднимет – мало никому не покажется. Зачем им это? Решат все по-тихому. Так что не волнуйся.
Мы пристегнули портрет на крышу «Нивы» – лицом вверх. С вертолета или с низко летящего самолета это, должно быть, выглядело достаточно забавно.
– Ну, пока, – сказал Коля Соловьев. – Может, когда-нибудь и увидимся.
– Счастливо тебе. – Марина Штамм обняла меня за шею и поцеловала в губы. Я ее поцеловать не успел – она отпрянула и пошла к такси.
