Сваха брел обратно вдоль берега Белль, потрясенный до глубины души. Аромат дикой мяты щекотал ноздри, а он вновь и вновь ворошил копну своих коммерсантских приемов и, хоть убей, не мог понять, где же он просчитался. Как можно отказать такой женщине? Это же просто немыслимо. И как, скажите на милость, ему теперь сообщить эту новость бедняжке Лизетт?
Час спустя сваха вновь сидел на вращающемся стуле, тщетно пытаясь придумать слова для утешения несчастной повитухи, и тут дверь в контору открылась. На пороге нерешительно мялся какой-то незнакомый старик. Гийом сунул ноги в сандалии и поднялся из-за стола. Поздоровавшись, он проводил гостя к креслу с облупившейся инкрустацией и предложил кофе, от которого тот вежливо отказался. Тогда Гийом Ладусет вернулся обратно за стол и представился.
— Да знаю я, кто ты, чудо ты в перьях. Это ж я. Пьер Рузо. Что, черт возьми, случилось с твоими усами?!
Только сейчас сваха узнал своего бывшего босса. Он снова вскочил, обежал стол и радостно расцеловал старика в обе щеки. А затем вернулся на место и сказал, что всегда считал, что Пьер Рузо уехал из Зеленого Перигора и потому столько лет не давал о себе знать. Старик положил руки — все в коричневых пятнах — на подлокотники кресла и рассказал своему бывшему ученику, как складывалась его жизнь в те годы, что они не виделись. Дела в парикмахерской шли неплохо — спасибо доходам от побочного бизнеса: продажа обрезков волос производителю матрасов давала неплохую прибыль. Пьер Рузо полагал, что и семейная его жизнь идет так же хорошо, — до тех пор, пока однажды за ужином жена не сказала ему, что теперь, когда их дети покинули родное гнездо, она тоже уходит. Слова Франсин сразили парикмахера наповал, ведь супруга ни разу не подавала даже намека на то, что жизнь с Пьером не оправдала ее надежд. Уже после она сказала ему, что о своей любви к ней муж говорил лишь в то утро, когда они объявили о помолвке, в день свадьбы и в ночь, когда был зачат их первый ребенок. Услышав эти слова, Пьер Рузо отложил вилку и нож и впервые за все время признался, что она подарила ему счастье, коего он прежде не знал. Но было уже поздно. Франсин доела голубец, напомнила мужу, что у них закончились мешки для мусора, и ушла, нагрузившись сумками, которые собрала заранее.
Каждый день в течение всего следующего года он ждал, что вот сейчас откроется дверь и войдет она. Он научился орудовать тряпкой и содержал дом в безукоризненной чистоте к ее возвращению. Холодильник ломился от ее излюбленных блюд, а радио всегда было настроено на ее любимую станцию. Каждый вечер он наполнял для нее теплую ванну и ставил свежий стакан с водой на тумбочку у кровати с ее стороны. Он даже заполнил ее гардероб красивыми летними платьями. Но Франсин так и не появилась. Не в состоянии более выносить замирания сердца всякий раз, когда открывалась дверь, и отчаянного разочарования, когда это оказывался кто-то другой, Пьер Рузо отошел от дел и уехал из Нонтрона. Но в душе парикмахер не терял надежды, что она разыщет его, и потому держал дверь незапертой — на всякий случай. Однако после серии ограблений пришлось вновь повесить замок, и, чтобы отвлечься от постоянной тревоги, как же она теперь попадет в дом, он решился-таки подать заявку на участие в чемпионате мира по парикмахерскому искусству в Иллинойсе. И хоть Пьер Рузо и получил золотую медаль «За выдающиеся достижения» в категории «полубокс», победа не значила для него ничего, ибо самую большую награду в жизни он упустил…
Закончив свою историю, Пьер Рузо поинтересовался у Гийома Ладусета, сколько уже детишек у них с Эмилией Фрэсс.
— Мы так и не поженились, — печально вздохнул сваха.
— Как это — не поженились? На ком же тогда ты женат?
— Ни на ком.
Оба сидели молча, уставившись в пол.
Через некоторое время сваха поднял взгляд и спросил бывшего босса, что привело его в Амур-сюр-Белль.
— Я только что вернулся в Нонтрон, так как очень скучал по этому городку, и мне сказали, что ты открыл брачную контору. Вот я и подумал: надо бы навестить моего любимого ученика, а заодно и воспользоваться его услугами. Я ведь еще не слишком стар, а?
После того как Пьер Рузо подписался на «Непревзойденную Серебряную Услугу», он еще раз напомнил свахе, что тому надо что-то делать с усами, открыл дверь своими артритными пальцами и удалился. Гийом Ладусет смотрел, как старик идет мимо окна, а затем сел за стол и еще долго сидел, глядя в одну точку. Радость от встречи с бывшим боссом смешалась с горечью от напоминания о том, что он так и не женился на Эмилии. Еще менее расположенный после визита Пьера Рузо встречаться с владелицей замка, Гийом решил закрыть «Грезы сердца» пораньше. Но опоздал. Он как раз укладывал авторучку в узкий выдвижной ящичек стола, как входная дверь вдруг открылась. Это была Эмилия Фрэсс собственной персоной, в старинном шелковом платье цвета миндаля, будто обрезанном по колено. Измотанный ночными скитаниями по бурным морям, сваха даже забыл сунуть ноги в сандалии и сообразил, что он босиком, лишь наступив на засохшую крошку от пирога. Усадив визитершу в кресло, он сел напротив. И уже приготовился к мучительным подробностям, слышать которые ему было невыносимо, но тут что-то насторожило его в лице Эмилии, и он спросил, все ли в порядке.
— Я почти не спала эту ночь, — ответила гостья.
Гийом Ладусет попытался перехватить ухнувшее вниз сердце, но не успел…
После того как почтальон пожелал хозяйке спокойной ночи и двинулся через двор, Эмилия Фрэсс не стала дожидаться, пока он прохрустит по подъемному мосту, и сразу закрыла дверь. Сбросив свои нелепые средневековые туфли, она присела на нижней ступеньке витой каменной лестницы, давно нуждавшейся в ремонте, и подперла щеки ладонями. Как можно полюбить человека, который не способен оценить красоту плесени, украшающей стены замка лучше самых бесценных произведений искусства? Эмилия подумала о потраченных зря усилиях — о цветах абрикоса в вазе; об угре, кожу которого ей пришлось сдирать; об экскурсии по замку, что она устроила своему гостю, — и тело ее пронзили сотни уже знакомых иголочек разочарования, причем на сей раз больнее прежнего — из-за открывшихся ран, что остались от жизни с мужем.
Заставив себя подняться, Эмилия прошла по коридору с выцветшими гобеленами и повернула массивную ручку на двери спальни. Стоя перед зеркалом в старческих пятнах, она сбросила с себя платье цвета корицы, которое второпях обрезала по колено лишь несколько часов назад, затем вытащила заколку из волос, и те пеплом рассыпались по обнаженной спине. Эмилия смотрела на свое давно не знавшее ласки тело и ругала себя за наивность — за ложную надежду, что она нашла-таки человека, который будет любить ее до самой смерти.
Откинув тяжелое хлопчатобумажное покрывало с кровати времен Ренессанса на четырех столбиках, Эмилия легла на спину, и пепел разметался по белоснежной подушке. Она смотрела на вышивку полога и думала о том, какой же глупой она была, представляя, как однажды Гийом Ладусет разделит с ней это ложе в качестве ее мужа. Она вспомнила о единственном мужчине, с кем когда-либо делила постель и который со временем стал поворачиваться к ней спиной, с каждым разом отодвигаясь все дальше и дальше. И когда мысли владелицы замка вновь вернулись к человеку, за которого она хотела и должна была выйти замуж, но который так и не ответил на ее письмо, тело ее вновь застонало под градом острых иголок, так что Эмилия не смогла даже пошевелиться.
Вскоре она отключилась, но посреди ночи вновь пробудилась от боли. Она спустилась по давно нуждавшимся в ремонте ступеням и направилась в сводчатую кухню. Медную утварь, облитую лунным светом, точно лизали языки пламени. Эмилия открыла холодильник, приготовила бутерброд с мясом и отнесла назад, в безжизненную постель. На миг она почувствовала облегчение, но иголочки одиночества вновь пронзили все ее тело, и она метнулась по холодной лестнице. Однако кухню уже так затопило лунным светом, что та полыхала точно геенна огненная, и владелица замка в ужасе понеслась обратно в постель.
Утром Эмилия Фрэсс проснулась со страстным желанием ощутить жар солнца на коже. Поднявшись на башню со скандальными бастионами, она села там, не замечая сарычей, что парили в небе, свесив свои огромные когтистые лапы. Потом глянула вниз на иссохший крепостной ров и с отчаянием поняла, что желтые ирисы мертвы.
Облившись из садового шланга, Эмилия прошла в столовую — закрыть ставни от ласточек, которые то и дело залетали внутрь, а потом перепуганно носились кругами по комнате в поисках выхода. В смятении Эмилия обвела взглядом остатки угря, вазы с абрикосовыми цветами, уже начавшими сбрасывать лепестки, покоробившиеся огарки свечей, две испачканные салфетки на полу — и в тело вновь впились сотни знакомых иголок.
