В общем, я выкопал ловушки, потом мы наскоро перекусили, собрались, искупались напоследок в ласковых водах Десны и оставили это чудесное место.
Обратный путь решили украсить петлей – проехать через Вязьму и
Сычевку; а там – по Минской трассе до Великих Лук.
На перекрестье дорог у села Новоспасское заметили указатель, который два дня назад по пути из Ельни второпях проскочили. Указатель извещал, что, повернув налево, пытливый путник попадет в музей-усадьбу Глинки. Я был ленив, но любопытен, а Капа вовсе без культуры извелась и жаждала припасть к истокам.
Мы свернули.
Усадьба была что надо – в два этажа, с осененным родовым гербом фронтоном и парой симметричных флигельков. Нам выдали из сундука тряпичные бахилы, и мы, повязав их поверх сандалий, ведомые благоухающей недорогим парфюмом провожатой, начали осмотр.
Что сказать – в былое время господа здесь жили широко. Усадьба
Мусоргского рядом с этим барством – сиротский дом, убежище анахорета.
Столовая с сервированным фарфором обеденным столом. Портреты на стенах в гостиной. Кабинет с роялем и двумя шандалами на крышке.
Личные вещи гения. Оказывается, он неплохо рисовал. Гипсовую маску с композитора сняли еще при жизни.
– А вот и сам Михал Иваныч, – сказала благоухающая смотрительница возле миниатюрного изваяния. – Заметьте – в натуральную величину. Он у нас был маленький – метр пятьдесят два, но, как известно, многие великие не могли похвастать ростом.
Маленький он у них был! Коза музейная, хранительница двухсотлетней пыли!..
Во втором этаже была просторная детская с игрушками и комната, поделенная надвое частой сеткой, за которой свиристели штук двадцать голосистых птах. Здесь композитор развивалвострил свой безупречный слух. С этой же целью, должно быть, выучил девять языков.
Вокруг дома раскинулся ландшафтный парк с вековыми дубами, липами и березами. Рядом – каскад прудов с фонтаном.
На отшибе, прикрытый небольшим срубом, бил чистый ключ – святой источник. В России так заведено: каждый третий родник тут – святой источник. Но этот и впрямь был благодатный – возле него по утоптанной дорожке полз, растопыря черные усы, крупный ивовый толстяк. Отличный экземпляр! Уж он-то не останется без дела – я давно задумал из особым образом расправленных усачей повторить матиссовский “Танец”. Конечно, в ином масштабе и не в сине-зелено-красной гамме, но в целом сохраняя пластику кружения.
Корпулентные ивовые толстяки подходили для этой цели как нельзя лучше.
Попили из ладони. Я знал, что родниковая вода бывает вкусной, а
Капа, городская детка, этому открытию изрядно удивилась.
За Дорогобужем свернули направо, снова переехали Днепр и по приличному асфальту довольно скоро и без приключений добрались до
Вязьмы.
Капа сказала, что проголодалась. Я сказал: херня, для того нам и даны чувства, чтобы их испытывать, – в том числе и чувство голода.
Капа надулась. Я подумал про нее, что Капа такой специальный человек, который отказался от событий, потому что однажды решил – если допустить в своей жизни приятные происшествия, вместе с ними непременно пролезут и дурные. Поэтому она позволяет другим решать за нее. Поэтому она и отправилась со мной в это странствие. Когда мы вернемся в СПб, как объяснить ей, что пестринка кончилась?
По лугам вдоль дороги бродили коровы. Бык с кольцом в носу посмотрел на “сузучку” пытливым взглядом – не покрыть ли?
За мостом через Вазузу свернули на проселок и, прокатившись краем поля по коровьим лепешкам, врезались в заросли ольхи. За ними открылся прибрежный низменный лужок, где мы и решили ставить палатку.
Впервые за время наших скитаний ночью мы расползлись по наглухо застегнутым спальникам.
8
День шестой.
Проснувшись, понял, что безделье больше не радует меня, что мир, в который я сбежал, вывалил меня обратно в мир, который я покинул, как плод из матки. Но почему это случилось? В чем причина?
Едва успели попить чаю, как на небо наползли грозовые тучи. В целом получилось красиво: на западе – зловещий свинец, на востоке – жидкое золото солнца. Величественная панорама – в духе героического романтизма, всякий миг готового на жертву.
Когда выезжали на большак, полыхнула первая молния и почти тут же, без задержки, ударил сухой оглушительный гром. Показалось даже, будто “сузучка” присела под упругой воздушной волной. Сегодня был мой день рождения, и Бог подарил мне гром и молнию.
Сказал это Капе. Та ахнула:
– Что же ты молчал, мерзавец? – и полезла целоваться.
Дело шло к расставанию, и меня ее ласки уже тяготили. Тем более – дорога была мокрой, стекло заливало так, что дворники едва справлялись, и над головой раскалывалось небо. Чуть не послал ее к черту. Я снова был в порядке. Ревность угасла во мне. Жест отчаяния, исчерпав себя, сделался вычурным.
Вазуза за Сычевкой была уже совсем другая – в такой и утонуть не стыдно.
Гроза понемногу утихла, гром стал раскатистым и отдалился. А вскоре вновь блеснуло солнце.
Над асфальтом курился пар. Вдоль дороги по обочинам стаями сидели какие-то черные птицы – не то грачи, не то галки. В детстве знал, кто из них кто, а теперь уже не вспомнить. В детстве вообще понятно, как устроен мир, – откуда взялись земля и солнце, сколько спичечных головок нужно соскоблить в поджигусамопал, где готовят самый вкусный молочный коктейль и почему летает самолет, хотя он тяжелее воздуха. А с годами все только запутывается.
Когда машина приближалась, галкиграчи взлетали и всей бандой меняли место. Внезапно одна птица рванулась к нам, ударила в лобовое стекло и исчезла, оставив в щетке дворника смоляное перо – зловещую черную метку. Это произошло так быстро, что Капа (а вестник шлепнулся о стекло с ее стороны) успела лишь бессознательно вскинуть к лицу руку. У меня в груди лопнул горячий адреналиновый пузырь, однако делать что-то было уже поздно. Птица явно должна была покалечиться – я посмотрел в зеркало заднего вида, но на дороге было пусто.
Капа с опозданием охнула и принялась скорбеть, мол, какие мы изверги – угробили небесную тварь, которая не сеет, не пашет… На этот раз я не удержался и послал ее к черту. Тот, кажется, услышал – глотнув из бутылки воды, Капа поперхнулась и закашлялась так, что из глаз покатились слезы. Я даже остановил машину и крепко дал Капе по спине.
Потом дважды переехали Волгу. Вид великой русской реки отвлек Капу от обрушившихся на нее переживаний. Волга – волглый – влага… Ока – аква… Такой этимологический ряд. Поговорили об этом. Заодно решили проблему лавки – это место, где свершается английская любовь.
Гроза давно осталась позади, но небо тем не менее имело дикий вид – кругом по горизонту оно было выложено плотными, клубящимися агатово-лиловыми тучами, а над нами висела точно по циркулю выведенная гигантская голубая блямба – этакий глаз бури, словно мы угодили в самый центр какого-то кромешного циклона. Такое же живое небо, но непосредственно над головой, я видел в ноябре, когда в окно
“Танатоса” влетела шаровая молния.
В Великих Луках поначалу хотели заглянуть в уже известную нам
“Расстегайную”, но потом в целях расширения кругозора решили поискать что-нибудь новенькое. Недалеко от набережной Ловати наткнулись на блинную. Оказалась ничего себе, вполне человеческая.
Гроза, птица, чудовищное небо – если это не знаки, то что же? А если знаки – как их толковать? Капитан, будь он неладен, в миг просек бы.
– Куда ты гонишь так? – спросила Капа.
Я посмотрел на спидометр – 155. Сегодня я хотел проехать как можно больше, чтобы завтра одним рывком вернуться в СПб. Но все-таки немного сбавил.
В Порхове остановились размять ноги. Капа пошла за мороженым. Если по совести, без личного, она была красивая – стройная и протяжная, как гриб на тонкой ножке. Себе Капа взяла “пьяную вишню”, а мне сливочное с орехами. Вокруг мороженого, как вокруг всякой хорошо сделанной вещи, витало вожделение, приглашающее его хотеть.
Прогулялись по рынку, где Капа приласкала облезлого кота, угодливо выгнувшего под ее рукой спину, – за эту изворотливость ему дали полизать кусочек “пьяной вишни”. Лоточники сворачивались – дело шло к вечеру, – нам тоже надо было спешить. Голубая блямба по-прежнему висела над самыми нашими головами, а окоем по кругу был темен и страшен, как будто буря неслась одним с нами маршрутом, подстроив под нас свой небесный шаг. Как и положено в центре урагана, вокруг царил гробовой штиль.
За Боровичами, свернув в сторону Киевской трассы, дал по газам – дорога была пуста до самого мглистого горизонта.
Капа болтала чепуху, мол, что за лохотрон – на Барочной улице, где она живет, нет ни одного барочного дома. Я сказал, что Барочная улица не имеет никакого отношения к барокко, а имя свое получила по питейному дому, называемому “Барка”. Капа очень удивилась. Что мне делать с тобой, простая душа? Как объясниться в своей нелюбви? Эх, сдать бы тебя, как пустую бутылку, в жертвоприемник американского черта, куда я сдал уже первую в этом сезоне зернистую жужелицу, и дело с концом. Ведь говорил же Капитан: осталась малость – закрепляющая жертва…
