Не закончив своей речи, она атаковала с быстротой молнии. Дон Хайме отступил, прикрываясь... Старые, такие знакомые движения понемногу возвратили ему потерянные достоинство и хладнокровие и вывели из ужасающего замешательства, в котором он пребывал всего минуту назад. Он отлично понимал, что своей учебной рапирой не сумеет нанести ни одного укола. Все, что было в его силах, это защищаться, отражая как можно больше нападений. Он помнил, что в противоположной части зала был запертый склад, где хранилось около полудюжины сабель и шпаг, но его противник ни за что не позволил бы ему туда добраться. У него попросту не было времени, чтобы повернуться спиной, открыть дверь и взять шпагу. Хотя кто знает? Он решил обороняться до тех пор, пока не удастся достичь другой части зала. У него еще оставалась слабая надежда.
Адела де Отеро словно угадала его намерения и наступала на него, пытаясь загнать в угол, где сходились два висящих на стенах зеркала. Ее замысел не укрылся от дона Хайме. Там, в этом углу, потеряв возможность свободно двигаться и отступать, он был бы тут же пронзен ее шпагой.
Она наступала яростно, нахмурив брови и так плотно сжав губы, что они превратились в прямую тонкую линию, и заставляла его защищаться сильной частью клинка, ближе к рукоятке, что очень ограничивало его движения. Дон Хайме был примерно в трех метрах от стены, твердо решив не отступать дальше, когда внезапно она нанесла ему короткий укол под руку, серьезно осложнивший его положение. Он замер, понимая, что не может ответить ей достойно, – так, как если бы в руке у него была настоящая боевая шпага; между тем их клинки скрестились, и в этот миг Адела де Отеро с необычайным мастерством сделала движение, известное под названием «круговая защита»: мгновенно изменила направление острия своего клинка и направила его к телу противника. Что-то холодное царапнуло рубашку дона Хайме и пронзило его правый бок, войдя между кожей и ребрами. В этот миг он отпрыгнул, сжав зубы, чтобы подавить отчаянное восклицание, которое готово было сорваться с его губ. Умереть вот так, от руки женщины, в своем же собственном доме было нелепо. Он снова парировал, чувствуя, как горячая кровь пропитывает рубашку.
Адела де Отеро опустила шпагу и остановилась, чтобы перевести дух. Злоба искажала ее черты.
– Неплохо, правда? – спросила она, и в глазах у нее зажегся хищный огонек. – Если вы не против, перейдем к уколу за двести эскудо. Итак, защищайтесь!
Раздался звон металла. Дон Хайме знал: не угрожая противнику обнаженным острием боевого клинка, отразить этот укол невозможно. С другой стороны, если он будет прикрываться только сверху, Адела де Отеро нанесет ему другой укол, снизу, и он станет смертельным. Это был тупик; за спиной, совсем близко он чувствовал стену; уголком глаза он уже видел висевшее слева зеркало. Он понимал, что остается одно – обезоружить соперницу или нанести ей удар в лицо, которое учебная рапира могла бы серьезно поранить.
Он выбрал первый способ, показавшийся ему более эффективным. Адела де Отеро нанесла укол в четвертый сектор, и тогда он взял рапиру за острие и, словно хлыстом, ударил ею по руке соперницы, в отчаянии убедившись, что она не дрогнула и не выронила оружие. Тогда он без особой надежды нанес укол в четвертый сектор, целясь в лицо. Укол был поспешным и слишком быстрым, но и его оказалось достаточно, чтобы она отступила на шаг.
– Вот как, – произнесла она со зловещей улыбкой, – маэстро хочет меня изуродовать... Значит, медлить нельзя.
Она нахмурилась, затем на ее лице внезапно появилось выражение первобытного восторга – она ложно атаковала, и дону Хайме пришлось сильно сократить дистанцию. Он мгновенно понял свою ошибку и, прежде чем она успела повернуть кисть и нанести решающий укол, выставил левую руку, чтобы оттолкнуть нацеленный в его грудь вражеский клинок. Он резко отбил ее шпагу, и лезвие обожгло ему ладонь. Она отскочила, боясь, что дон Хайме схватит шпагу и вырвет у нее из рук. На миг, прежде чем приготовиться к отражению новой атаки, он увидел свои окровавленные пальцы.
Внезапно в сознании дона Хайме блеснул робкий луч надежды. Он снова атаковал, целясь в лицо, и ей пришлось отразить его укол четвертой защитой. Пока она готовилась к новой атаке, инстинкт с быстротой молнии подсказал ему выход: перед ним появился зазор, незащищенный участок, на долю мгновения открывший лицо Аделы де Отеро. Эту крошечную брешь в обороне противника указало ему не зрение, а смутное безошибочное чутье. Чуть позже боевой инстинкт старого учителя фехтования руководил уже всеми его действиями с холодной четкостью часового механизма. Дон Хайме забыл о грозившей опасности и, вдохновленный внезапной надеждой, сознавая, что времени почти не остается, доверил всего себя этому инстинкту бывалого мастера. И снова, теперь уже в последний раз приготовился атаковать. Ему было совершенно ясно: сделай он ошибку в этот раз, исправить ее уже не удастся.
Он набрал в легкие побольше воздуха и повторил свой предыдущий маневр. Адела де Отеро еще более решительно отразила его атаку. Теперь, по ее расчетам, дон Хайме должен был защищаться, но он лишь инсценировал защиту и, вытянув рапиру над ее рукой, откинул назад голову и плечи и устремил безопасное острие вверх. Клинок не встретил сопротивления, и венчавший его металлический наконечник вошел в правый глаз Аделы де Отеро и вонзился в мозг.
***
Четвертый сектор. Четвертая защита. Удвоенный перевод. Атака.
Светало. Первые лучи солнца проникли в щели закрытых ставен, отражаясь в зеркалах зала и повторяясь в них бессчетное количество раз.
Третий сектор. Третья защита. Батман с переводом.
На стенах висели старинные доспехи. Вечным сном спали заржавленные клинки, приговоренные к безмолвию. Нежное золотистое сияние, разливавшееся по залу, давно уже не заставляло сверкать покрытые пылью эфесы, потемневшие от времени, испещренные царапинами.
Атаковать в четвертый сектор. Полукруговая защита.
Надписи на дипломах в покосившихся рамах выцвели; годы превратили их в бледные узоры, едва различимые на пергаменте. На этих дипломах, выданных в Риме, Париже, Вене, Санкт-Петербурге, сохранились подписи людей, умерших много лет назад.
Четвертый сектор. Плечи и голова отведены назад. Укол вниз.
На полу лежала брошенная шпага с гладкой серебряной рукояткой, отполированной временем; гарду украшали изящные арабески и мастерски выгравированный девиз: «На меня!»
Укол в четвертый сектор с переводом. Парирование первой защитой. Глубокий укол в четвертый сектор.
На выцветшем ковре стоял масляный фонарь, в котором тускло дотлевал обгоревший фитиль. Рядом с фонарем лежало тело женщины, еще совсем недавно сказочно прекрасной. На ней было платье из черного шелка, возле ее неподвижного затылка, у волос, собранных перламутровой заколкой в форме орлиной головы, виднелась застывшая лужа крови, пропитавшей ковер, и в ней, в этой ужасной черной луже, робко отражался солнечный луч.
Укол в четвертый сектор. Защита в четверть. Атака в первый сектор.
В одном из темных углов зала на старом круглом ореховом столике поблескивала продолговатая хрустальная ваза, в которой стояла увядшая роза. Ее рассыпанные по столу сухие лепестки, потемневшие и сморщенные, напоминали печальный сюжет старинной картины.
Второй сектор, перевод. Противник парирует восьмой защитой. Ответ третьей защитой.
С улицы доносился далекий гул, похожий на отзвуки шторма, когда пенные волны с ревом обрушиваются на скалы. Из-за сомкнутых ставень слышалось приглушенное многоголосье; толпа приветствовала наступление нового дня, обещающего долгожданную свободу. Прислушавшись повнимательнее, можно было разобрать отдельные возгласы и узнать о том, что некая королева отправилась в изгнание, что издалека пожаловали справедливые люди, неся в руках чемоданы из тисненой кожи, полные обещаний и надежд <Речь идет о революции 1868 г.: войска королевы перешли на сторону восставших, королева бежала во Францию. В Мадриде было создано временное правительство.>.
Второй сектор дальше от руки. Парирование восьмой защитой. Укол в четвертый сектор с переводом.
А в фехтовальном зале, где время, приостановив свой бег, замерло и предметы безмятежно дремали в тишине, напротив высокого зеркала стоял человек, чуждый всему происходящему. Худой, спокойный, с орлиным носом, ясным лбом, белоснежной седой шевелюрой и серыми усами. Он был без сюртука. Казалось, человек забыл о большом багровом пятне крови у себя на боку. Статная, полная достоинства осанка; в правой руке он изящно и небрежно держал учебную рапиру с рукояткой итальянской работы. Его ноги были чуть согнуты, левую руку он держал под прямым углом к плечу, уронив кисть и не замечая глубокого рубца на ладони. В его позе угадывалась блестящая школа старого фехтовальщика. Сосредоточившись на движениях, он пристально смотрел на свое отражение в зеркале, а его бледные губы, казалось, что-то беззвучно шептали, словно перечисляя уколы и неустанно, с методичной последовательностью произнося название каждого из них. Полностью уйдя в себя, совершенно безучастный ко всему, что происходило во внешнем мире, он старался припомнить каждый шаг, каждое действие, с математической точностью связанные в единое целое; эти действия – теперь это было для него очевидно – предшествовали самому великолепному уколу, когда-либо рождавшемуся в человеческом сознании <Дон Хайме Астарлоа написал свой «Трактат об искусстве фехтования». Перес Реверте вскользь упоминает о нем в романе «Клуб Дюма, или Тень Ришелье», перечисляя названия старинных книг.>.
