В девяносто третьем году – я занялся рекламным бизнесом…
В семьдесят пятом – окончил школу…
В две тысячи первом – опубликовали мой первый роман…
В восемьдесят втором – у меня родилась дочь…
В девяносто четвертом – построил дом…
В двухтысячном – отдыхал…
В девяносто шестом – лишился дома…
В девяносто втором – сбежал из института…
В две тысячи первом – женился в шестой раз…
Когда мне стукнуло тридцать лет, мимо города Биш стали прокладывать автомагистраль и потревожили отчие могилы, то есть – окончательно разворотили. Тогда я пошел на бывшее кладбище, разыскал череп Иоганна Себастьяна Мошки и притащил домой, чтобы гладить его и приговаривать: «Мой бедный Йоган!» А когда за этим занятием меня застукал режиссер местного драматического театра, он почему-то решил, что я Гамлет. И предложил мне роль «второго фашиста» в третьей страже, но, к сожалению, без слов. На пару с «первым фашистом» мы появлялись на сцене и уводили партизан на расстрел во время поголовной эпидемии гриппа. Что вскоре нам надоело, и мы крупно повздорили с партизанами во время спектакля. Эти недостойные служители Мельпомены всячески нас унижали и говорили, что, если б не эпидемия гриппа – гнать надо со сцены таких фашистов до самого Берлина. И тогда мы вошли, извините, в роль и положили всех партизан в оркестровую яму. В связи с чем в труппе произошло резкое сокращение штата и всех «фашистов» уволили. А театральные партизаны уж больно хлипкие были, не в пример настоящим…
Да если хотите, я с детства мечтал о подмостках! Мы с Мошкой ходили по проволоке, ползали по канату и брызгались водой из велосипедных насосов, изображая клоунов. Для этого бабушка сшила мне специальную шапочку, чтобы я больше походил на полудурка. При встрече с прохожими мы дико хохотали, подпрыгивали и падали на спину, но малоподготовленные люди не слишком-то разбирались в цирковом искусстве. Особенно в вечернее время. Поэтому люди окрестили нас «попрыгунчиками» и перестали встречаться. «Надо поменять амплуа», – предложил Мошка после трех инфарктов, случившихся на нашей улице. И мы добровольно покинули гильдию клоунов и стали эквилибристами, чтобы подбрасывать в воздух разные предметы и ловко от них уворачиваться. Новая труппа «ДВА-МОШКА-ДВА» давала гастроли аж две недели, покуда не выбила все до единого стекла в радиусе километра от книгохранилища. Тогда возмущенные зрители ворвались в помещение библиотеки, нашли под моей кроватью потрепанный чемоданчик с журналами «Цирк», вынесли это добро на площадь и сожгли под общее ликование сограждан… Как бишь назывался этот город?! Как бишь?
Энотея села на кровать и, к вящему моему удивлению, продолжала оплакивать несчастную участь гуся, пока наконец не пришла Проселена с деньгами за жертвоприношение. Увидев убитого и расспросив жрицу о причине ее горя, она тоже принялась горько рыдать и причитать надо мной, точно я отца родного убил, а не общественного гуся…
Петроний Арбитр. Сатирикон
На четвертый день своего заточения я исчерпал все внутренние резервы. Разумные мысли закончились, и работа над «Реставрацией обеда» остановилась. «Густав Шкрета выпил пива и скончался некрасиво!» – Здесь я поставил восклицательный знак и понял, что муза дала дуба. Правда, еще оставалась парочка афоризмов про секс, но только чтобы застрелиться. А в итоге я исписал десять листов бумаги и мне требовались новые впечатления.
– Эй! Надзирательницы! – принялся я барабанить по запертой двери. – Мне надо сходить в библиотеку!
Анита и Янка тут же примчались, как папуаски на звуки тамтама. Выдавили пробку, что я засунул в дверной глазок, осмотрели меня по очереди и справились о самочувствии.
– Сколько будет, если четыреста двадцать восемь умножить на триста сорок семь? – спросили они.
– Вы что там, с ума сошли? – нахмурился я.
– А ты? – уточнили они. – В добром здравии? Зачем тебе надо в библиотеку?
– Потому что у вас нет никаких книг! – пояснил я. – Кроме пани Хмелевской в ассортименте. А там не содержится никаких сведений о Густаве Шкрете!
– В библиотеке их тоже нет, – сообщили они. – Мы проверяли! А книги пани Хмелевской нам нравятся.
Каждый писатель должен иметь адекватных читателей. Но когда они превращаются в персонажи и ведут себя как две паразитки из какого-нибудь криминально-юмористического романа, это ненормально. Во всяком случае – настораживает.
– Вы сумасбродные идиотки! – определил я. – Откройте дверь. И не читайте больше пани Хмелевскую на ночь! Это пагубно сказывается на вашей психике!
– Ну и сиди тихо! – обиделись они. – Он еще нам диагнозы будет ставить!
Тогда я решил воззвать к эстетическим чувствам.
– Вас могут привлечь за извращение! – намекнул я.
– За какое? – удивились они.
– Когда писателя держат как тигра в клетке – это скотоложство! – уточнил я.
Однако Янка с Анитой посовещались и пришли к выводу, что я не тигр, а скорее всего хомяк. И нет ничего предосудительного в содержании этих животных.
– Мне нужен «Сатирикон» Петрония! – разозлился я. – Чтобы освежить в памяти кое-какие моменты.
– Мы видели, как ты освежаешься, – съязвили они. – На пару с Петронием!
Тут мы затеяли нешуточный диспут о тлетворном влиянии античной литературы. Янка с Анитой утверждали, что здесь у меня все условия, как в медицинском вытрезвителе, а по пути в библиотеку я непременно зайду в бар к «Старому Эдгару», где, разумеется, напьюсь, и в таком неприглядном виде буду шляться по улицам, вместо того чтобы сидеть за компьютером и заниматься делом.
– Ля-ля-ля-ля-ля! – возражал я.
Словом, после долгих переговоров и моих заверений, что я не буду драться, когда они отопрут дверь, Янка с Анитой выпустили меня из комнаты.
– Как сейчас дам в ухо! – тут же сказал я. – Это чья квартира?
– Моя, – сообщила Анита.
– Стало быть, вам в первую очередь! – определился я и погрозил кулаком.
Но больше всего меня волновал вопрос – как подобные идиотки могли оборудовать видеонаблюдение?
– Мы не специально! – рассмеялась Анита. – Это устройство смастерил мне один приятель, чтобы я следила из комнаты за своими кастрюлями. А то вечно что-нибудь выкипает.
– Купи свисток для чайника, – сказала Янка. – И засунь его в носик.
– Делать мне больше нечего! – возразила Анита. – Себе засунь! А с камерой здорово получилось!
– Угу! – согласился я.
– Вдобавок, – сообщила Анита, – можно записывать на видеомагнитофон, сколько раз я открывала холодильник.
– Блеск! – оценила Янка техническую новинку. – А я оставляю себе записочки: «Положи ветчину на место, жирная сволочь!»
– Уф, – сказал я для поддержания разговора.
– В том-то и дело, – вздохнула Анита.
После чего мы мирно позавтракали, и я отправился в библиотеку, заверив Янку с Анитой, что для меня дело чести – довести эту историю до своего логического финала.
– Помни про Густава Шкрету! – сказали они на прощанье. – Ты скрасил нам первые дни без этого негодяя. Так что не пропадай!
– Тьфу! – пообещал я…
В библиотеке мне выдали «Сатирикон» Петрония под честное слово, что я не стану покидать читальный зал с этой книгой, кроме как – в горизонтальном положении и вперед ногами. Подобные сравнения появлялись у меня всякий раз, как только я вспоминал о печальной судьбе Густава Шкреты. Теперь же мне предстояло найти аналогии и в тексте романа.
– А вам известно, что некоторые люди боятся закрытых помещений? – намекнул я молоденькой библиотекарше.
– Известно, – сказала она. – Откройте «Толковый словарь психиатрических терминов» на букву «К».
– Для такого юного возраста вы очень образованны, – игриво заметил я.
Наверно, хотел наверстать время, бездарно потраченное в заточении.
– Ну, я во всяком случае знаю, что такое клаустрофобия, – сурово сказала библиотекарша. – У вас она есть?
– Развивается третий день, – подчеркнул я. – От замкнутых помещений без пива.
– К сожалению, ничем не могу вам помочь, – вздохнула библиотекарша. – Ни пивом, ни сексом. У нас совершенно другой профиль.
– А если порыться в абонементе? – уточнил я.
– Маловероятно, – покачала головой библиотекарша. – Там только старые грымзы, а вас это вряд ли устроит.
Я, кстати, тоже сомневался, что Густав Шкрета читал «Сатирикон» на языке Петрония, и подозревал, что за основу своих исследований он взял современный перевод с обширными комментариями. Сделал контрольный выстрел, а именно – улыбнулся библиотекарше как можно приятнее, но снова промахнулся. Она, живая и невредимая, достала «Толковый словарь психиатрических терминов» и принялась там что-то выискивать, время от времени поглядывая на меня как на учебное пособие. Тогда я выбрал себе тихое место в читальном зале, подальше от грамотной библиотекарши, уселся за стол и стал предаваться научным размышлениям. «Гай Петроний Арбитр или не Гай Петроний Арбитр?!» Листая «Сатирикон» со скоростью приличного банкомата, я бился над этой дилеммой и пытался понять, что думал садист, когда упражнялся в чистописании на голове у Густава Шкреты. Но многочисленные лакуны в тексте «Сатирикона» хранили свои загадки.
