— Вы не войдете в этот банк передо мной. Единственный способ войти в него вперед меня — это переступить через мое безжизненное тело. Вам это ясно?
Час «икс» пробил. Упитанная, закутанная в сари дама, стоявшая перед нами, как раз появилась в дверях банкомата. Не успела она переступить порог, как мой соперник сделал попытку просочиться внутрь. Однако я оттер его плечом и вошел первым. Когда он попробовал войти вслед за мной, я захлопнул дверь у него перед носом. Я победил. Ликуя и все еще на взводе, я вскинул к небу кулак, как человек, который отстоял свою позицию и добился своего.
Я набрал пин-код. Руки у меня дрожали, и, возможно, поэтому машина его отвергла. Скорее всего я просто ошибся. Я снова ввел цифры, медленно, тщательно, вдумчиво. Банк второй раз отказался обслуживать мою карту. И третий.
Все, что происходит в Индии, — это парабола, даже если смысл этой параболы неясен. В это мгновение я понял, что такой вещи, как пиррова победа не существует — есть только пирровы поражения.
Итак, я вышел наружу с пустыми руками, без денег. Индиец, пытавшийся проскочить передо мной, прошел следующим, все такой же безмятежный, ни в чем не раскаивающийся и не держащий ни на кого зла. Его жена осталась снаружи. Как и немец, который снова был не первым в очереди. Между ним и дверью успел втереться кто-то еще.
— Жалкая арийская тряпка! — прошипел я ему, прежде чем зашагать прочь.
Я поехал обратно в отель на велорикше. Пока мы, дюйм за дюймом, продирались через пробки, я с удивлением обнаружил, что вся эта история каким-то образом вернула мне хорошее расположение духа. Припомнив шокированное выражение лица и так уже порядком натерпевшегося немца, когда он услыхал мои последние слова, я рассмеялся в голос. Но то, как этот индиец, стремившийся пройти вне очереди, с улыбкой гнул свою линию, даже не пытаясь делать вид, что им движет что-то кроме собственного желания поскорее добраться до денег (к чести его, следует отметить, что он и не думал выдавать его за право), поистине восхищало. Стоило взглянуть на ситуацию под другим углом, и все, что тебя в Индии злило и нервировало, могло в мгновение ока стать источником удовольствия и уроком на будущее. Я вдруг понял, почему в раздражении, преследовавшем меня последние недели, было что-то странно знакомое и даже приятное: именно так я обычно чувствовал себя в Лондоне; то был заданный тон жизни, в которой тлеющая искорка раздражения, досады и поездок на метро в час пик была даже не подлежащей обсуждению нормой.
Все вокруг гудело и сигналило. Зной, шум и пыль сводили с ума, но разве это не здорово, что есть на свете место, где зною, пыли и шуму есть где развернуться? Какой стерильной и скучной стала бы Земля, если бы повсюду были пригороды Стокгольма, где граждане покорно стоят в очередях, а банкоматы выдают хрустящие, новенькие, защищенные от подделок крупные купюры, где нет слоноголовых богов, разъезжающих на мышах, где нет ни нищих, сующих тебе в лицо свои забинтованные, запятнанные гноем обрубки, ни привратников, прикидывающихся жрецами, ни величаво унавоживающих улицы коров, ни носящихся стаями обезьян, ни вымогающих деньги детей! Под любым раздражением и недовольством все равно скрывалось понимание того, что вымогательство денег было лишь прямым свидетельством неравенства экономических структур. Мы, туристы, были бесконечно богаты, а они, лодочники и попрошайки, массажисты и деляги, были неизмеримо бедны. Попрошайничество было докучливым, но все же добровольным налогом на роскошь. Ты можешь не платить. Ты можешь сказать «нет». Это «нет», разумеется, будет проигнорировано, но если ты снова и снова будешь повторять свое «нет»… его все равно будут игнорировать. Однако где-то с двадцатого раза тебя все же услышат. Либо так, либо оно уже превратится в «да». Принимая во внимание, что есть у нас и чего нет у них, удивительно, что тебя не грабят до нитки каждый раз, когда ты выходишь из отеля, что тебе не отрезают ноги, просто чтобы завладеть твоими сандалиями, что тебя не убивают и не съедают по кусочкам голодные дети — и что печень твоя не идет собакам на прокорм.
На запруженной машинами Шивала-роуд я увидал Изобель в линялой желтой футболке и джинсах, которая как раз собиралась перейти дорогу. Мы едва на нее не наехали. Она в испуге подняла глаза.
— Осторожно! — крикнул я ей, улыбаясь и махая рукой.
Она тоже улыбнулась и отступила на тротуар. В первый раз я увидал ее одну, и в первый раз мы осознали существование друг друга. В индуизме карма формируется и разворачивается на протяжении нескольких жизней, но мой скоростной западный ум был готов трактовать эту случайную встречу разве что как знак мгновенного кармического воздаяния. Пару дней назад — или буквально за час до того — я был в таком разладе с миром, что подобная встреча была бы просто невозможна. И даже если бы она случилась, я бы просто что-то буркнул; заметь она меня, она бы увидела лишь смутно знакомое лицо, хмуро взирающее на нее с высокого насеста своей колесницы. Но теперь, когда я снова обрел равновесие, она увидела перед собой мило улыбающегося человека, искренне озабоченного ее безопасностью.
Мы прибыли обратно на Асси-гхат. Когда я слезал с рикши, возница потянул меня за штанину и вывернул свою ногу так, что с нее свалилась сандалия, оголив подошву. В подъеме ноги была дыра, как если бы его только что распяли, хотя кровь из нее не текла. Напротив, цвет у раны был какой-то белесый, похоже, это было что-то вроде язвы. Я дал ему сто рупий, за которые он не выказал ни малейшей благодарности — да и кто бы стал его за это винить? Для человека, которому изо дня в день приходится крутить педали, это было ужасное увечье. Хотя и не намного ужаснее — а в чем-то даже более легкое, — чем некоторые другие раны, болезни и недомогания, поражающие здесь людей на каждом шагу. Боль, неудобства и даже агония, которые местные жители безропотно сносили, не ожидая ни малейших улучшений (не говоря уже об исцелении), без всякой надежды на то, что их боль может хоть как-то уменьшиться, были просто колоссальными. Значило ли это, что им не так уж и больно, что они не так уж и мучаются? У нас, на Западе, способность терпеть боль оказалась несколько завышенной в силу того, что ее стало возможным как-то облегчать. Мучительно терпеть боль, зная, что ее можно уменьшить, а болезнь — излечить. Мучительно испытывать бессильную ярость, оттого что ожидаемое облегчение наступает не сразу. Мучительны различные задержки, мешающие начать эффективное лечение, и ожидание того, когда лекарство наконец подействует. Мучительно само ожидание.
Здесь же, в Индии, западным людям редко приходится чего-то ждать. Мы ноем, что к нам пристают, что нам без конца предлагают лодки и рикши, но, когда нам действительно оказываются нужны лодка или рикша, мы ожидаем, что кто-то нам все это даст, немедленно и по самым низким ценам. Мы привыкли дома к бесконечным ожиданиям автобуса, а здесь ворчим, если приходится подождать чего-то хотя бы минуту. Тут даже самый бедный «бюджетный» турист пользуется привилегиями и льготами раджи.
Я отправился прогуляться вдоль гхатов. Ко мне подбежал и пошел рядом какой-то мальчишка.
— Школьная ручка! — воскликнул он.
Я улыбнулся, но продолжал идти.
— Школьная ручка! — снова повторил он. — Школьная ручка!
Ручка у меня при себе была — хорошая, шариковая, привезенная из Лондона. Я отдал ее мальчишке, и он тут же куда-то умчался. У воды, в тени пляжного зонтика, сидел святой человек и приветливо глядел на меня.
Когда я дошел до надписи «Я ЛЮБЛЮ МОЮ ИНДИЮ», то был счастлив ее увидеть.
— Что ты там читаешь? — спросила Лалин.
Я сидел на террасе и не слышал, как она подошла. Она была босиком, в чрезвычайно линялых джинсах и белой футболке, от которой веяло свежей стиркой. Я показал ей обложку: «Влюбленные женщины»[165], старое пингвиновское издание.
— Странный выбор.
— Кто-то оставил ее в отеле, поэтому я в нее и влез. Но тут, в Варанаси, и правда полно Лоуренса — все растворяющая река, корабль смерти[166]…
На этом я выдохся. Лал пододвинула стул и уселась рядом, выжидательно глядя на меня. Ногти у нее на ногах были выкрашены в розовый цвет, и там же, на одном из мизинцев, красовалось серебряное колечко.
— Это всего два.
— Знаю, но иногда и двух бывает много. В каких-то обстоятельствах и одного может быть много.
— А ноль, сэр, может быть всем, — изрекла она в чем-то очень индийскую мудрость. — Вообще-то «много» предполагает не меньше трех вещей.
— Ты, как всегда, права.
— Так что, Лоуренс был в Индии?
— На Шри-Ланке, которая Цейлон. Ему там страшно не понравилось. И об Индии он, в общем, судил по Шри-Ланке. Как жаль, однако, что он сюда не доехал. Его бы тут, естественно, все раздражало. В плане кастовости, он бы видел себя неприкосновенным брахманом. И утверждал бы, что Ганди проповедует ненасилие, так как втайне мечтает поразбивать всем головы кувалдой.
