узами тела в теле
не связанного, наконец.
“Бури жизни миновали,
страдания земные окончены,
бессильны враги с их злобою,
но сильна любовь, избавляющая от вечного мрака и спасающая всех,
о ком возносится Тебе дерзновенная песнь: Аллилуиа”.
Хвала Тебе, создавший утробу и своды дыханья.
Хвала Тебе, расцветивший всем спектром лучения радуг,
превращающий в пар кроветворную соль Океана.
Хвала Тебе, сливший всех нас в единое мощное сердце,
солнечным языком ударяющее в звонкий купол,
в колокол мира гигантским протуберанцем,
гуд его отдаётся в планетных орбитах,
остро рисуется в письменах зодиака
и лучистым пунктиром двух эллипсоид
нам обещает свершение метаморфозы.
Верим, бесхозное тело, что дышит личинкой
в братской земли перегное, — выпорхнет в пламя.
“Веруем, что недолгой будет разлука наша.
Мы хороним тебя, как на ниве зерно,
ты произрастаешь в иной стране”.
Ты, папа, любил формулы и разъясненья.
Брат положил тебе в гроб любимую ручку.
Если не станешь прерывистым пением солнца,
шелестом в ветре весны, расправляющей парус,
будет тогда чем записывать на иномирной
ломкой бумаге тебе иероглифы ритмов
жизни и смерти — теперь-то вполне очевидных.
В щёлочку только и видно нам, в почву укрывшим
сердце твоё, твои кости и ткани — замкнувшее сгустком
впавшее в некробиоз превращение воли;
в щёлочку только — нам, страшный посев совершившим.
Но прорастёт сильный колос, услышим твой голос,
в омоложении волос чело увенчает:
там, где уже шевелятся единые судьбы
в зримом бессмертии дня, в волнолучии света.
“...Какой благодатный переход в мир Духа,
какое созерцание новых неведомых миру земному вещей и небесных красот,
душа возвращается в отечество своё,
где светлое солнце,
правда Божия просвещает поющих: Аллилуиа”.
Се опаляющий жар —
многоколёсный огонь:
солнечный диск сквозь ладонь
просвечивает, она
разомкнута, чтобы в дар
принять всего спектра лучи,
раскаляясь в печи
воздушной, состав волокна
меняя, — теперь само
испускает жар и творит
пенье планетных орбит
эхом первоогня,
и солнцебуквой клеймо —
нет, не клеймо, а глаз
глядит, не моргая, на нас
с ладони всесветного дня.
10—13 апреля 2009. Ростов-на-Дону
БОРИС ЕКИМОВ
*
ГЛЯДЯ НА СОЛНЦЕ
Житейские истории
“Давай здесь останемся жить…”
Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Лауреат многих литературных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.
В один из будничных дней поздней, но теплой осени решил я устроить невеликий, но праздник для себя и для малого внука Мити; и вместо обычной прогулки рядом с жильем сели мы на автобус и уехали в соседний поселок, совсем небольшой, но с громким названием Пятиморск.
В поздний утренний час просторный, вместительный автобус, пробежав недолгие километры по голой пустынной степи, прибыл на место, высадив немногочисленных пассажиров на первой же остановке; к остановке конечной мы остались одни. И вышли одни, рука об руку, старый да малый.
Недолго погромыхав по щербатой асфальтовой дороге, автобус исчез из вида, истаяли звуки его, растворяясь в осенней глуши малого селенья: невеликих домиков, просторных садов, огородов, а главное, высоких, раскидистых уличных тополей, кленов, акаций да вязов. Тем и славен поселок, построенный полвека назад вместе с судоходным каналом — для его обслуги: домики под красными черепичными крышами, укрытые тенистыми аллеями, зелеными стенами листвы и ветвей. Когда-то, полвека назад, все это было посажено. Слава богу, и ныне от жарких ветров бережет, укрывает, радует душу: уютный ухоженный скверик в центре поселка, уличная зелень, просторный дичающий парк вдоль берега.
Сейчас, поздней осенью, деревья облетали, с тихим шелестом роняя и роняя листву. Земля была устлана мягким многоцветным ковром: тополевый лист да кленовый, дубовый, вязовый, желтый, багряный, пламенно-алый.
Поселок лежит на берегу просторного водохранилища. Летом здесь хорошо купаться, зимой — рыбачить. Проводив автобус, мы сразу же повернули к воде.
Обычно во время прогулок малый внук мой любит поговорить: о чем-то спрашивает, что-то рассказывает: “Почему?.. Это интересно! Не понимаю… Теперь понял! Это интересно!..” Словом, не молчит.
А здесь, в поселке, из автобуса вышли, он — ни слова: глядит по сторонам, обвыкается в новом месте.
От автобусной остановки и людского жилья мы выбрались к берегу, миновав светлый молодой тополевник. Возле воды Митя занялся делом для него любимым: камешки швырял, любуясь брызгами, или бросал в воду сухие палки и глядел, как волна выплескивает их на берег или уносит вдаль.
Наши обычные с внуком пешие прогулки — возле его жилья, пятиэтажного дома. Ближняя округа — дома, в основном двухэтажные; а между ними — дощатые, почерневшие от времени сараи да сарайчики с погребами для картошки и прочих запасов; а еще — гаражи. Все это тесной толпой, плечом к плечу. Гаражей с каждым годом все больше, как и легковых автомобилей, которые полоняют округу: не только улицы, но и дворы, тротуары. Они газуют, рычат, сердито сигналят, прогоняя с пути тихоходов, старых да малых, вроде нас. Митя машин боится, прижимается ко мне всем телом, когда они проезжают рядом. Спокойно гулять можно лишь во дворе музыкальной школы, за железным забором, который пока еще цел. Да еще — в прогалах между сараями и гаражами, порою брошенными, с пустыми дверными проемами и черными ямами подвалов, до которых малыш любопытен; побаиваясь, но пытаясь заглянуть туда, он спрашивает, крепче сжимая мою руку:
— А что там? А кто там живет? А почему?..
Бродячие кошки да собаки порой отвечают прежде меня.
Есть и еще одно развлеченье. “Кран”, “мусорка”, “мульда”, “мусоровоз”, “свалка” появились в числе первых слов Мити. Потому что рядом целые три “мусорки” с железными баками-“мульдами”. Одно из любимых зрелищ для малыша — подъем и опрокидывание баков с мусором в просторное чрево мусоровоза. Натужное гуденье подъемника, грохот — разве не развлечение?
А здесь, в дне сегодняшнем, была просто осень. И ничего более. Обычный погожий денек с редкими тучами, солнцем. Просторная вода, прозрачная у песчаного берега, словно летняя. Только ракушек нет. Они ушли в глубину, на зимовку.
Осень царила в задичавшем просторном парке или просто береговом лесистом займище, где всего понемногу. Могучие раскидистые осокори да серебристые тополя в редкой уже лимонной листве, на ветвях, а в подножьях — ее мягкие золотистые россыпи. Рядом — молодые еще, всего в полвека дубы в темном и светлом янтаре листвы с черной прожилью ветвей да веток.
Шумит верховой ветер. Шуршит и падает, кружась, листва, украшая густые черные терновые заросли. Ветер, листопад, запах коры, палых листьев, пресной воды — и никаких машин. Для меня, старого, это понятное облегчение. Но и малый внук мой не думал скучать. Он ходил да бродил сам по себе. Бороздил листву, сгребал ее в высокие кучи ногами, руками, словно маленький бульдозер. И падал на эту кучу, лежал, отдыхая. На лице блаженная улыбка. А потом взрыв: охапками листья вверх летят, разносятся ветром — метель многоцветная. Тоже радость.
Иногда, отыскав особенно яркий красивый лист, он прятал его в кармашек, сообщая: “Это — маме, это — папе…”
Так мы и шли, неторопливо, без видимой цели. Порой забавлялись, нарочито теряясь в чащобе, аукаясь. Редкую в наших краях белку увидели, поглядели на нее, порадовались; и снова продолжили свой тихий поход, стараясь держаться ближе к воде, к ее теплому пресному дыханью, плеску волн.
