— А дочка где? — спросил Чарли.
Мелки, карандаши и книжка-раскраска лежали на полу.
— Уже за полночь, Чарли. У вас все в порядке? Садитесь. — Священник махнул рукой в сторону дивана.
Чарли повернулся к дивану и осмотрел комнату. Свет здесь шел только от лампы у кресла-качалки, и какая-то ползучая тьма, казалось, присела в дальних углах. Потолок был такой низкий, что Чарли представилось, что сам он — огромный гриб, только что выросший в сырой и затхлой среде этого дома. Детский свитер и пара красных башмачков валялись рядом с ним на полу. Тающий снег с подошв его ботинок потихоньку подвигался к свитеру, и Чарли отошел к другому концу дивана и сел на самый краешек, засунув руки в карманы. Он был бы совсем психом, если бы стал рассказывать этому человеку про женщину в Бостоне, и надо вообще с ума сойти, чтобы сказать ему, что он боится идти домой. Поэтому он произнес:
— Пожертвования могут сократиться.
Тайлер стоял, свободно держа руки на бедрах.
— Рано предсказывать, верно? — возразил он. — У нас времени — до конца года.
Чарли приподнял одно плечо, как бы слегка пожимая плечами:
— Может, и так. Только слушок пошел. — Так как Тайлер не ответил, Чарли добавил: — Да я сам на это всегда насрать хотел. Только в городе говорят, у вас что-то с этой бабой — Конни Хэтч.
— Но это же смешно, — ответил Тайлер почти без всякого выражения.
— Говорят, вы ей кольцо подарили.
Тайлер ничего не ответил, только снова сел в кресло-качалку.
— А где она?
— Я не знаю, что сейчас затевает Конни, — сказал Тайлер.
— А что ваш лучший друг Бонхёффер говорит о похоти?
Чарли высоко поднял голову и выставил подбородок. Ему показалось, что на лице священника появилось такое выражение, будто он собирается обороняться. Но тот взглянул на Чарли, прищурив глаза, и Чарли отвернулся.
— У вас какие-то неприятности, Чарли?
Чарли откинулся на спинку дивана, вытянул ноги. Устремил взгляд в потолок:
— У меня — нет. А у вас могут быть.
— Почему же? — наконец спросил Тайлер. — Из-за слухов?
Чарли закрыл глаза:
— А как же. У людей зуд в одном месте появляется. Им надо во что бы то ни стало наброситься на кого-то, особенно если они слабость почуют там, где сила предполагалась.
После довольно долгой паузы Тайлер наконец сказал:
— Обычно людям нужен повод, чтобы на кого-то наброситься.
Чарли открыл глаза и фыркнул от отвращения:
— Ну так вы и дали им повод. После того, как были Мистер Замечательный. Вы же вели себя как зазнайка самодовольный. А теперь они услышали про кольцо, которое вы своей экономке подарили, — и хоп! — они бросаются в погоню, и не важно, верят они, что вы спутались с Конни Хэтч, или нет, они просто рады, что есть повод на вас наброситься.
Чарли поднялся на ноги. Его горе после телефонного разговора с женщиной в Бостоне было столь глубоко, что ему казалось — он просто тяжко болен физически. Он направился к двери.
— Что за беда у вас стряслась, Чарли?
Чарли резко повернулся и подошел к священнику. Встал прямо перед ним. Наклонился к нему так, что его лицо оказалось совсем близко к лицу Тайлера, и громко спросил:
— Вы что, не заметили, Кэски? Мы говорим о вас.
Тайлер откачнулся назад в своей качалке.
— Ох, — произнес Чарли, отворачиваясь и отходя. — Бедный вы, бедный сукин сын. Несчастный, подставляющий другую щеку, затраханный сукин сын! — Чарли неожиданно вернулся и шагнул поближе к священнику; тот смотрел на него снизу вверх с напускным спокойствием. — Держу пари, я мог бы сейчас дать вам хорошего раза по башке и вы бы сказали: «Ладно, Остин, давай-ка еще разок!» Ведь сказали бы, да? — Он отошел, взглянул на собственные ботинки. — Господи, Кэски, вы можете человека с ума свести. — Он поднял голову. — Вы небось свою жену до сумасшествия доводили, нет?
В глазах Тайлера едва светились усталые крохотные, словно наполовину ушедшие под землю, огоньки.
Чарли покачал головой:
— Да от вас еще и воняет. У вас что, горячей воды в доме нет? — Он оглядел комнату. — Это не дом, а нужник.
Минуту спустя Тайлер сказал:
— Отвечаю на ваш вопрос. Бонхёффер полагал, что похоть уводит нас прочь от Бога.
Чарли чувствовал себя слишком больным, чтобы стоять на ногах. Он вернулся и сел на подлокотник дивана.
— Уводит нас прочь от Бога? Понятно.
— А это очень страшное место.
— Что за место?
— Вдали от Бога.
— Ну, Кэски, я могу поделиться с вами маленьким секретом. Вы можете проповедовать до скончания века, да только весь наш проклятый мир теперь находится вдали от Бога.
Тайлер задумчиво кивнул.
Чарли чувствовал, что его дыхательное горло словно превратилось в губку: через минуту его дыхание может прекратиться. Ему была неприятна тьма в углах этой комнаты, но страшнее было выйти снова в уличную морозную тьму. Ему не хотелось возвращаться домой. В мозгу взрывались мрачные образы, из шеи человека потоком лилась кровь.
— Кто придумал всю эту религиозную муть? — услышал он собственный голос. — О, я скажу вам, почему это так всем пригодилось, точно. Это позволяет людям чувствовать себя выше всех, и, господи, людям это так нравится! — Чарли рассмеялся. — «Я настолько лучше всех, что даже не собираюсь никому говорить, что я лучше!» Господи, да меня тошнит от этого. Негодяи паршивые!
В голове у Чарли возникло тихое жужжание. Он заглянул в дверь столовой. На стене там висела картина — олененок. Его пятнистый задок был нацелен прямо на Чарли.
— Итак, Кэски, что можете сказать? Ну-ка, ты, муж премудрый?
Он снова посмотрел на священника и увидел, что Тайлер сидит, спокойно положив руки на деревянные подлокотники качалки. Какое-то время Тайлер смотрел на собственные колени, потом ответил:
— Скажу только то, что уже говорил раньше, Чарли. Что нет вины Иисуса Христа в том, что христианство или любая другая религия может быть использована как средство насмешки над Богом.
— Цветистые речи. Вы — любитель щегольнуть. Есть еще кое-что, Кэски, чего я в толк не возьму. Эта ваша дешевая благодать и дорогая благодать — вы нас ими так часто угощаете. — У Чарли дрожало колено. Он крепко прижал ступню к полу. — Это все для меня сплошная абракадабра, а вы все толкуете и толкуете об этом, вроде все это имеет какой-то смысл.
Тайлер ответил очень холодно:
— Это имеет какой-то смысл, если считать, что то, как мы проживаем свою жизнь, имеет какой-то смысл.
— Ага. Ну, мне не понять. — Чарли хотелось заорать. Он сказал, стиснув зубы: — Дурацкая галиматья. — Изо рта у него брызнула слюна.
Тайлер отозвался спокойно, гораздо более добрым тоном:
— Вопрос вот какой: как я проживаю свою жизнь? Живу ли я так, будто моя жизнь имеет смысл? Большинство из нас верят, что имеет. Что наши отношения с Богом, друг с другом, с самими собой — имеют смысл.
Чарли скрестил на груди руки, посмотрел на свои ботинки, потряс головой.
— А если все это имеет смысл, — продолжал Тайлер, — тогда сказать: «О, я грешил, но Бог возлюбил меня, поэтому я прощен» — это будет дешевка.
— Почему же? Что в этом плохого? А знаете, что я думаю? Что вы, ребята, просто любите нам яйца защемлять.
— Да потому, что это ничего не стоит. Дорогая благодать — это когда вы платите за нее своей жизнью.
— Как ваш дружок Бонхёффер, мистер Мученик?
— Да нет. Покаяние и цена ученичества могут принимать самые разные формы. — Тайлер раскрыл руки, приподняв ладони. — Вы, например, учите молодежь красоте языка…
— Ох нет. Меня уж избавьте от этой гребаной хренотени! Я просто спросил, и все тут.
Тайлер кивнул, поднял к лицу руки и сильно потер щеки ладонями.
— На заседании диаконов вчера вечером мужчины много говорили, — раздумчиво начал Чарли. — Сидели там и говорили о машинах и о зимних шинах и о кубинской революции и сколько стиральных машин производит Россия. А женщины, насколько я знаю, обычно сидят и толкуют о том, возможно ли, что священник трахает свою экономку, или нет. И та и другая беседа для меня не имеют никакого смысла.
— Так что же имеет для вас какой-то смысл, Чарли?
Вопрос показался Чарли вызывающим. Он уже не помнил, что только что сказал сам, помнил только, что говорил слишком много. Он устремил на Кэски жесткий, холодный, пристальный взгляд:
— Выяснить, почему вы такой ограниченный и самодовольный болван. Вот это имело бы для меня какой-то смысл. — Чарли встал. — Надо мне уходить отсюда, пока я не дал вам такого раза, что у вас последние мозги вышибет.
Впервые с самого переезда в фермерский дом Тайлер запер обе двери. Он подобрал свитер, валявшийся на полу гостиной, поглядел на лужицы, натекшие с ботинок Чарли, зажег в гостиной еще одну лампу. Стены комнаты засияли двумя розовыми кругами. То, что он остался в этом доме один, то, что Кэтрин ночевала сегодня у Медоузов, создавало странное ощущение чего-то нереального, будто в гостиной на бесшумных черных крыльях носится огромная летучая мышь. До этого момента он даже представить себе не мог, насколько он зависит от дочери, от ее молчаливого присутствия, ее осторожных взглядов. Завтра утром он позвонит ей, еще до того, как она уедет в школу с детишками Медоузов.
