— Ну, Контарелло, сейчас ты получишь, — процедил он сквозь зубы.
Добравшись до дома, он бросил Поппи на землю. А потом прицепил к трактору веревку и взвел катапульту.
Он прекрасно знал, где расположен дом Контарелло.
Говорят, что Контарелло со всей семьей сидел в тот момент в гостиной, все смотрели телевизор, шоу «Сюрприз-сюрприз!».
Там как раз встретились два близнеца, которых разделили в детстве, они обнимались и плакали, и все семейство Контарелли, сопереживая им, хлюпало носом. Сцена была душещипательная.
И вдруг над их головами раздался взрыв. Что-то обрушилось на дом и пробило его до самого основания.
Телевизор погас, весь свет погас.
— Господи, что это? — вскрикнула бабушка Октавия, вцепившись в дочку.
— Это метеорит! — завопил Контарелло. — Черт возьми, на нас свалился метеорит!!! В журнале «Кварк» о них писали, мать твою. Такое бывает.
Свет загорелся. Они с ужасом поглядели друг на друга, а потом подняли головы. Потолочная балка покосилась, штукатурка осыпалась.
Притихшее семейство поднялось по лестнице.
Наверху все выглядело нормально.
Контарелло распахнул дверь в спальню и рухнул на колени. Зажав рот руками.
Крыши не было. Все было бурым. Стены. Потолок. Стеганое одело, сшитое бабушкой Октавией. Оконные стекла. Все было бурым.
Ошметки Поппи (внутренности, кости, дерьмо, куски шкуры) валялись по всей комнате вперемешку с кусками штукатурки и черепицы.
В тот момент, когда синьор Морони запустил труп при помощи катапульты, на улице было пусто, но если бы кто-нибудь там оказался, он увидел бы осла, пролетевшего по небу, описавшего идеальную параболу над дубовым лесочком, речкой, виноградником и пробившего, словно баллистическая ракета, крышу дома Контарелло.
Эта шутка дорого обошлась синьору Морони.
На него заявили в полицию, его задержали, обязали возместить ущерб, и только безупречная репутация спасла его от тюрьмы за попытку убийства. Теперь у него появилась судимость.
Ах да, его обязали также демонтировать катапульту.
69
Ни о чем не думать очень тяжело.
Это первое, чему ты должен научиться, занимаясь йогой.
Ты пытаешься, напрягаешь извилины и принимаешься думать о том, что не надо думать ни о чем, и это провал, потому что это тоже мысли.
Да, это непросто.
Но у Грациано Бильи это получалось легко и естественно.
Он сел в позу лотоса посреди комнаты и очистил сознание за каких-нибудь полчаса. Потом принял горячий душ, оделся и позвонил Рошо, сообщил, что насчет Сатурнии все в силе, вот только он не сможет пойти с ними поужинать. Они увидятся прямо на месте, у источников, в половине одиннадцатого — в одиннадцать.
В общем, первый день в одиночестве прошел не так уж плохо. Большую его часть он провел дома. Смотрел теннис по телевизору и ел в постели. Депрессия вилась вокруг него, как назойливое насекомое, готовое в любой момент ужалить, но Грациано, будучи человеком опытным, погрузил себя в сон. Ел, смотрел спортивные передачи в состоянии полного безразличия, неподверженный душевным порывам.
Теперь он был готов к встрече с учительницей.
Он в последний раз оглядел себя в зеркале. Решил не наряжаться как провинциальный джентльмен. Ему такой стиль не шел, кроме того, рубашку и пиджак он обблевал. Он предпочел вид небрежный и в то же время элегантный. В стиле ранних «Spandau Ballet».
Черная шелковая рубашка со стоячим воротничком. Красный жилет. Черный бархатный пиджак, застегивающийся на три пуговицы. Джинсы. Сапоги под змеиную кожу. Желто-коричневый шарф. Черная резинка для волос.
А под джинсами — фиолетовые плавки.
Он надевал пальто, когда из кухни вышла мать, что-то мыча. Даже не пытаясь понять, чего она хочет, он сказал:
— Нет, мама, сегодня я не буду ужинать дома. Вернусь поздно.
И вышел.
70
Мытье было непростым делом.
И Флора Палмьери чувствовала, что матери этого совсем не нравится. Она видела по глазам. («Флора, дорогая, зачем в ванну? Мне не хочется».)
— Знаю, мама, это неприятно, но всем приходится это делать.
Процедура предстояла непростая.
Флоре следовало быть начеку: голова матери могла в любой момент оказаться под водой, и она бы захлебнулась. Обогреватель включался не позже чем за час, иначе мать могла простудиться, что привело бы к большим неприятностям. Насморк лишал ее возможности дышать.
— Мы почти закончили. — Флора, стоя на коленях, намылила мать и начала поливать из душа ее белое тельце, ссохшееся и свернувшееся у края ванны. — Еще минутку, и я тебя отнесу обратно в постель.
Невролог сказал, что мозг ее матери — как спящий компьютер. Достаточно одного щелчка по клавиатуре, и экран снова загорается и жесткий диск начинает работать. Проблема в том, что у ее матери не было клавиатуры, а значит, и способа вернуть ее к жизни.
— Она вас не слышит. И не услышит. Вашей матери нет. Если можно так сказать. У нее совершенно ровная электроэнцефалограмма, — объяснил невролог с мягкостью, свойственной его профессии.
Флора считала, что синьор доктор совсем ничего не понимает. Ее мать была, еще как была. Между ней и миром существовала стена, но слова Флоры проникали сквозь эту стену. Флора замечала это по многим мелочам, незаметных постороннему человеку, в том числе и доктору, который ориентируется на электроэнцефалограмму, магнитно-резонансную томографию и прочие научные штучки, для нее ничего не значащие.
Движение брови, морщинка на губе, взгляд чуть менее бессмысленный, чем обычно, дрожь. Таковы были ее едва заметные способы самовыражения.
Однажды здоровье матери ухудшилось, она тогда нуждалась в постоянном уходе днем и ночью. Флора в один прекрасный момент не выдержала и по совету врача наняла медсестру, которая обращалась с ее матерью как с куклой. Никогда не поговорит с ней, не приласкает, и, вместо того чтобы улучшиться, здоровье матери стало все больше ухудшаться. Флора отказалась от услуг медсестры и стала заниматься матерью сама, и той тут же стало лучше.
И вот еще что. Флора ясно ощущала, что мать общается с нею. Она все время слышала голос матери, вторгавшийся в ее мысли. Нет, Флора вовсе не сошла с ума, не превратилась в шизофреничку, просто она была ее дочерью и прекрасно знала, что сказала бы мать в той или иной ситуации, знала, что ей нравится, что ей неприятно, что бы она ей посоветовала, когда следовало принять решение.
— Ну, вот и все. — Она вынула мать из ванной и отнесла в комнату, где было уже готово полотенце.
Она начала быстро вытирать ее и уже присыпала тальком, когда зазвонил домофон.
— Кто там еще? О боже мой!
Встреча!
Она назначила утром в баре встречу сыну лавочницы.
— О боже, мамочка, я совсем забыла. Дырявая голова. Один тип попросил меня помочь ему написать резюме.
Она увидела, что мать поджала губу.
— Не беспокойся, я за час от него избавлюсь. Я знаю, это занудно. Но он уже здесь. — Она накрыла мать одеялом.
Домофон зазвонил снова.
— Иду, иду! Минуточку. — Она вышла из комнаты, сняла передник, в котором обычно мыла мать, и мельком глянула в зеркало.
«Зачем смотришься?»
И открыла.
71
Учительница ждала в дверях.
Она была в той же одежде, что и утром.
«Значит, ей не важно, что я приду?» — подумал Грациано и протянул ей бутылку виски:
— Я вам принес небольшой подарок.
Флора повертела ее в руках:
— Спасибо, не стоило.
— Бросьте. Не за что.
— Входите.
Она проводила его в гостиную.
— Вы подождете минутку? Я сейчас вернусь. Располагайтесь, — смущенно сказала Флора и скрылась в темном коридоре.
Грациано остался один.
Взглянул на свое отражение в окне. Поправил воротничок рубашки. И неспешным шагом, держа руки за спиной, прошел по комнате, изучая ее.
Квадратная комната, два окна выходят на поле. В одно виден кусочек моря. В небольшом камине теплится ленивый огонек. Маленький диван, обитый синей тканью в розовый цветочек. Старое кожаное кресло. Табуретка. Шкаф с полочками, небольшой, но забитый книгами. Круглый стол, на котором аккуратно разложены бумаги и книги. Маленький телевизор на столике. Две акварели на стене. На одной бурное море. На другой вид пляжа с деревом, принесенным прибоем, похоже на пляж в Кастроне. Простые картинки, не самые удачные, но цвета светлые, сдержанные. Оставляют грустное впечатление. На каминной полочке расставлены фотографии. Женщина, похожая на Флору, сидит на парапете, за спиной у нее Неаполитанский залив. Фото молодоженов, выходящих из церкви. И прочие семейные воспоминания.
Вот ее нора. Тут она проводит вечера в одиночестве…
В этой гостиной была своя уникальная атмосфера.
