Ознакомительная версия.
– Ты могла бы хоть посоветоваться, прежде чем ставить меня в такое положение.
– А в какое такое особое положение я тебя поставила?
«Ну точно, прикидывается. Просто театр одного актера».
– В такое, что я не могу отказаться.
Губы Натки растягиваются в широкой улыбке, в глазах появляются задор и лукавство, она подмигивает Марте и победоносно произносит:
– Не можешь – вот и прекрасно. Марточка, жизнь одна. Надо использовать все шансы.
– Да с чего ты взяла, что я хочу воспользоваться этим шансом?!
Лукавство в глазах подруги сменяется неодобрением:
– А у тебя есть другие? Может, ты давно уже разработала свой гениальный план? Или тебе позвонили известные продюсеры и объявили, что у тебя через неделю концерт в Опере «Бастилия»? Я не пойму, ты в Париж хочешь или нет, о сцене мечтаешь или это так – пустые разговоры были?
– Боже мой, Ната! Ты вспомни, когда я говорила об этих мечтах в последний раз!
Натка молчит, потом произносит упрямо:
– Замолчать – вовсе не означает перестать мечтать.
Марта неохотно соглашается:
– Возможно. Только мечтать можно по-разному, понимаешь?
– Нет.
– Ну как бы тебе объяснить? Можно, например, витать в облаках, думая о том, что все еще будет и времени достаточно, а можно просто представлять, как бы это могло быть, и испытывать от этого удовольствие. Но понимать, что в реальности это уже невозможно.
– Да почему?
– Да потому что мне сорок лет!
– Звучит как «сто».
– Для начала музыкальной карьеры это приблизительно одно и то же. Что-то я не заметила, чтобы ты собралась бросить маникюр и писать полотна.
– У меня двое детей, – возмущается Натка и тут же хватает Марту за руку: – Ой, прости! Прости, пожалуйста!
Марта отмахнулась: детьми ее уже не прошибешь. Это та рана, что давно покрылась коростой. И ни к чему Натке об этом переживать.
– Проехали, – говорит она и добавляет: – Все-таки ты должна была мне сказать.
– Ты бы отказалась участвовать, – насупившись, ответила Натка. «Вот и все. Игра окончена. Конечно же, она не сказала специально. Интриганка!»
– Конечно, отказалась бы! Дался мне этот конкурс? Сижу себе в квартире, никого не трогаю, пишу музыку и пою в свое удовольствие. И к чему выставлять все это на всеобщее обозрение?
– А Париж? – обиженно тянет Натка, продолжая намекать на то, что хотела как лучше. – Главный приз – исполнение желания победителя.
– Для этого еще победить надо.
– Так ты и победишь!
Уверенности Натки, как всегда, не занимать. Марта улыбается против воли, потом говорит почти весело:
– Знаешь что? Если я не выиграю, придется тебе оплатить мне Париж с продажи дачи.
– Заметано, – ни секунды не медля, отвечает Натка, и подруги хохочут. Мир восстановлен, хотя на душе у Марты по-прежнему мрачно. Она давно уже научилась разделять мечты и реальную жизнь. Это в воображении она посвятила себя музыке, а на деле у нее и желания нет смешивать сказку с пустыми надеждами. Один раз она уже попыталась. А чем закончилось? Нет, спасибо, повторения пройденного ей не надо.
– Ты станешь великой певицей, а я твоим продюсером. – Егор, как обычно, смотрел на Марту с восхищением и делал громкие заявления. Восхищение присутствовало в его взгляде, обращенном на девушку, постоянно: были ли они дома или в школе, одни или в компании, жарко ли, почти до драки, спорили о третьем законе Ньютона или самозабвенно целовались, тесно прижавшись друг к другу. В зависимости от того, что именно Марта репетировала, Егор называл ее то Рихтером (если она просто играла, чуть прикрыв глаза), то Марией Каллас (если пела арии), то Шостаковичем или Шнитке (если она пыталась импровизировать). Ну а если Марта вдруг исполняла французский шансон, то Егор непременно принимался рассуждать о совместном будущем. Сначала просто шутил, что с таким исполнением в Париже они точно не пропадут. Правда, для этого ему придется научиться крутить шарманку, но «он освоит, и тогда они смогут успешно побираться на Елисейских Полях». Потом начал говорить, что Марта вполне может конкурировать с кем угодно: «и с Мирей Матье, и с Далидой, и с этой, как ее, новенькой, Каас. С такими данными надо срывать аншлаги в местечке покруче парижского проспекта». А теперь Егор, похоже, и вовсе вознамерился помочь девушке в такое местечко попасть. Похвально, конечно, но, с точки зрения Марты, довольно самонадеянно:
– Продюсером? – она осторожно попробовала на язык новое слово. – Дурацкое какое-то занятие. Не нравится мне. И слово, не знаю, противное, что ли? Скользкое какое-то.
– Нормальное слово. Словарное, между прочим. Значит, литературное. Вот сама посмотри, – Егор протянул девушке французско-русский словарь, изданный за границей.
– Ну, может, у них и есть эти, как ты их там назвал, а у нас пока как-то негусто.
– Ну, это пока. Они просто называются по-другому. Ты думаешь, у Пугачевой или Толкуновой директоров нет?
– Есть, конечно. Пугачева, кажется, даже замужем за своим.
– Ну а я о чем говорю? Это же просто наш случай.
– Так то директор.
– Ой, от перемены названия смысл не меняется. Вспомни Дягилева.
– А что Дягилев?
– Великий импресарио, которого сейчас назвали бы продюсером, и никак иначе.
– Да? – Марта все еще сомневалась.
– Ну конечно. Я буду твоим Дягилевым, а ты моей Анной Павловой.
– Не хочу я быть Павловой, – упрямилась Марта уже просто для того, чтобы подразнить юношу.
– Не хочешь? Ну, тогда будь Нуриевым, – ответил Егор не моргнув глазом, и девушка сдалась: засмеялась, обняла его, чмокнула в щеку и благосклонно ответила:
– Ладно. Будь моим Дягилевым.
Шутки шутками, но они не были так уж далеки от реальных планов. Марта серьезно готовилась к поступлению в консерваторию. Егор собирался штурмовать экономический факультет МГУ, чтобы потом, как он сам выражался, «успешно экономить семейный бюджет, продавая голос жены на самых выгодных условиях».
– Как ты собираешься меня продавать? – пыталась съязвить Марта, но Егор шуток на эту тему не принимал, всегда отвечал серьезно:
– Не так уж это и сложно. Главное – правильно угадать с рекламой, и люди к тебе потянутся.
Реклама, только недавно появившаяся в печати и на телевидении, у большинства людей, кроме раздражения, ничего не вызывала. Но Егор относился к редкому меньшинству, считающему слоган «Реклама – двигатель торговли» не просто красивыми, но и чрезвычайно дельными словами.
– Притом что без грамотной рекламы можно так и простоять на Елисейских Полях. Нам это надо?
– Нет, – соглашалась Марта, – но…
– И никаких «но»! Твое дело петь и играть, а остальное – моя забота. Договорились?
– Ага.
Марте нравился такой расклад. А какая девушка не пришла бы в восторг от того, что кто-то, пусть пока только на словах, собирался взять на себя ответственность за ее счастливую жизнь? Хотя в Егоре сразу же чувствовалась та сила и целеустремленность, что не должны были позволить его словам разойтись с делом. К этому не было никаких предпосылок. Напротив, все говорило как раз о том, что этих славных ребят впереди ждет обязательно счастливое и непременно совместное будущее.
Роман вспыхнул, как говорится, сразу и навсегда. Стоило Егору, преодолев смущение, открыть свои чувства, как признания Марты не заставили себя ждать. И после первого накала страстей, наплыва эмоций, горячих объяснений, поцелуев до дрожи и первого, робкого шага в совсем взрослую гавань как-то очень быстро наступила пора удивительного спокойствия и безмятежного счастья. Между ними было все решено и все ясно. И так же ясно было это и их друзьям, и одноклассникам, и родителям Егора, и Ритуле.
– Хороший мальчишка, – говорила она Марте. – Правильный, цельный. Держись за него!
А Марте и говорить не надо было. Она держалась, держалась изо всех сил. Не удержала… И как-то не нужны ей сразу стали ни мировые подмостки, ни даже Елисейские Поля. Оставила им закуток где-то в глубинах подсознания, иногда заходила туда – обычно после снов об удивительной пианистке. Но сны снами, а явь явью. И к чему ей наяву какие-то конкурсы?! Но теперь уже пути назад нет. Нет конкурса – нет Наткиного повышения. А нет повышения – здравствуй, прежняя жизнь. Этого Марта никак не могла позволить, а потому, в последний раз тяжело вздохнув и отпустив ситуацию, попросила подругу:
– Ладно, рассказывай. Где ты откопала этот конкурс?
– Откопала? Скажешь тоже! Да о нем везде только и говорят. По всей Москве плакаты развешаны: «Новый год – пятнадцатого января».
Ознакомительная версия.
