– Выражаю глубочайшие соболезнования. Ваша дочь была гениальна. Не в том смысле, что писала стихи, хотя стихи у нее тоже были хорошие. Понимаете, есть такой особый талант – быть. Выражать самим своим обликом, самим фактом присутствия на этом свете нечто прекрасное. Я должен сказать вам, что Алина так мало прожила, но полностью состоялась на этой земле.
Слова его резко отличались от обычных охов «как же она, и не успела пожить, бедняжечка», рвущих родительскую душу. Игорь хотел было оскорбиться, но внезапно заинтересовался:
– А вы, позвольте узнать, литературой занимаетесь?
– В некотором роде. Не пишу – преподаю. Читаю курс французской литературы XIX века…
Игорь вгляделся в него повнимательнее. Видел он все, как сквозь запотевшее стекло: не следовало бы надираться с утра, но как тут себе запретишь, когда такое горе? И все-таки что-то из увиденного подсказало ему следующий вопрос:
– Это вас… это в тебя Алинка влюбилась?
– Да, – очень просто и безо всяких экивоков ответил блондин. – А это вы – отец, у которого было нехорошее предчувствие?
Все завертелось у Игоря перед глазами. Показалось, что сейчас сделает что-то неприличное: наблюет на пол или даст блондину в морду. Но взял себя в руки. Почему-то он понял, что лгать не стоит. В данном случае – не стоит. Что-то – то ли обостренная алкоголем интуиция, то ли проницательность, образовавшаяся в результате сверхъестественных событий, – подсказывало, что у этого необычного и слишком откровенного с ним человека есть свои тайны. Тайны, которые, возможно, знала только Алина.
Вдруг – до дрожи в руках – захотелось поделиться своими тайнами. Теми, которые он почти год уже тащил на закорках, как тяжкий груз. Именно с ним, с этим человеком. Имени блондина спрашивать не стоит: так проще. Анонимность предполагает откровенность, ведь правда?
– Это не предчувствие. Я знал, что моя дочь скоро погибнет.
Блондин кивнул:
– Ну да. Такое четкое предчувствие, что фактически знание, правда? Предсказатели именно так и описывают…
– Не-ет! – Игорь мотнул головой, болезненно ощутив, как предыдущая порция спиртного прощально ударила по мозгам. – Я это видел, понимаешь? Я это заранее просмотрел! Ну вот представь очень подробный цветной фильм… Или нет, только сцену из фильма… Короче, я угодил в очень странную историю. Кому рассказать, не поверят…
Блондин не уходил; и то, что собеседник пьян, его не пугало. Он смотрел на Игоря бледно-голубыми глазами с докторской участливостью:
– Я – поверю. Когда разбираешь биографии французских романтиков, натыкаешься иногда на очень странные истории. Трудно представить, что они могли произойти на самом деле. Некоторые из писателей, которые их пережили, вставили их в романы и рассказы, потому что, расскажи они их друзьям просто так, им бы тоже никто не поверил…
Игорь уже прикидывал, с чего начать. Со Сценариста? С Сашки? С Андрюхиного самоубийства? Но тут как раз бывшая супружница позвала гостей к столу. За столом блондин оказался далеко от Игоря, где-то на самой обочине, на поставленной специально для него крутящейся табуретке от рояля. А потом и вовсе ушел, не дожидаясь окончания поминок: кто-то позвонил ему по мобильному, он сделал озабоченное лицо и, скромно откланявшись, испарился. А Игорь, так и не рискнувший рассказать таинственному незнакомцу то, что его тяготило, подумал о том, что, наверное, это и к лучшему. Неизвестно, что сказал бы этот таинственный человек в ответ на его исповедь. А если он вдобавок знаком с Инниными друзьями и передаст им этот разговор – можно представить их милую реакцию.
Иннины друзья и особенно подружки начнут галдеть: «Ну, ясное дело, допился! Уже и «белочка» прискакала. Вовремя ты с ним развелась, Инна! Обрати внимание, как он раньше сдерживался, чтобы не пить. Верный признак, по которому можно определить завзятого алкоголика. Сдерживался, потому что боялся сорваться с катушек. И вот сорвался…»
Прыгающей в воздухе рукой Игорь наполнил свой бокал, предназначенный для вина, водкой до самого верха. Если и так приобрел дурную репутацию алкоголика, зачем сдерживаться? К тому же теперь, когда Алинка мертва, наплевать ему на все в мире репутации! Гори все синим пламенем – он обязан выпить!
* * *
Три дня подряд были утоплены в слезах и водке. На работу Игорь не ходил: никто из фирмы и не решился бы потревожить начальника в его горе. Да если бы он даже вышел на работу – что бы он там делал? С необычной в его теперешнем состоянии трезвостью мысли Игорь порой задавался вопросом, сможет ли он хоть когда-нибудь руководить фирмой так, как раньше… Если он хочет, чтобы фирма процветала, то, пожалуй, должен уйти со столь ответственного поста. Или подобрать себе мощного заместителя, на которого можно свалить большую часть ответственности… Трезвая мысль вспыхивала и гасла. Сейчас у бизнесмена Гаренкова не то состояние, чтобы интересоваться, что будет дальше с фирмой. Впору спрашивать, что будет дальше с ним самим. Но даже это Игоря не волновало. Он жил ближайшими целями. Достать из холодильника бутылку с маслянисто-прозрачной жидкостью. Наполнить ею чашку с танцующими поросятами-тирольцами. Влить водку в себя. Повторять процедуру до тех пор, пока не упадешь в пропасть, на дне которой поджидают тягостные видения – все-таки и вполовину не такие тягостные, как действительность. А дальше – снова все сначала.
Теперь он понимал свою мать. Водка – не средство развлечься: водка – анестезия, способная если не убрать, то хоть чуть-чуть приглушить жизненную боль. А чем придется за это платить – другой вопрос. Те, у которых болит по-настоящему, его обычно не задают.
Что касается диска с фильмом, он до сих пор валялся на дне сумки, с которой Игорь ездил в Озерск, и, честно говоря, достать его оттуда рука не поднималась. В сущности, зачем ему теперь нужен этот диск? Что еще Сценарист способен показать Игорю такого, что вызвало бы у него нервное потрясение? После того, как Игорь увидел смерть дочери, которую не сумел предотвратить, он может считать, что видел все самое страшное…
Нет. Еще не все. Он не видел собственной смерти.
Игорь Сергеевич Гаренков тихонько, точно ребенок, оставшийся без матери, всхлипывал, сидя на кухне собственной квартиры, которая теперь больше напоминала не жилища надежды и опоры российского бизнеса, а вертеп бомжа – столько пустых бутылок валялась повсюду. У самого хозяина даже мысли не возникало все это прибрать, а домработницу он рассчитал. Да что там рассчитал – просто выгнал бедную женщину, наорав на нее ни за что, ни про что. В Игоре как будто поселились две личности, одна из которых была ему полностью незнакома. Во время опьянения вторая личность подменяла первую, которая возвращалась, едва спирт переставал циркулировать в крови; эти два сиамских близнеца-Игоря никогда не встречались. Что-то подобное было и с его матерью. Неужели он тоже спивается, как она? Ну что ж, тем лучше. Значит, терять нечего.
Значит, он имеет полное право посмотреть сцену собственной смерти. Заключительную в фильме. По крайней мере, если увидит нечто ужасное, чего не сможет перенести, то сможет уговорить себя, что это всего лишь пьяная галлюцинация.
Сначала у Игоря никак не получалось достать диск из коробки, и он уже испугался, что сломает его неловкими пальцами. Потом вдруг выяснилось, что он забыл, как обращаться с пультом. Словно что-то внутри его – или все-таки вне? – препятствовало просмотру… Что это значит? Неужели предостережение: «Не смотри!»? Вот еще глупости! Не умрет же он раньше времени от взгляда на экран?
Но вот все трудности преодолены. Снова название «Игорь Гаренков», снова крик рожающей женщины… Игорь поспешно прокрутил все, что уже просмотрел ранее. Он просто не мог и не хотел погружаться заново в мутные воды, способные, он знал, накрыть его с головой и затянуть в прошлое. Не надо! Все, что с ним было, уже прошло. Со смертью Алины оно потеряло ценность.
Игорь боялся, что повторится случай эпизода аварии: перед событиями, принадлежащими будущему, возникнут помехи, диск начнет сбоить… Но нет, напротив, перед самым концом фильм обрел такую кристальную ясность, будто режиссер открыл в себе дыхание гения. То была ясность заснеженного солнечного дня на кладбище. Из сугробов торчали гранитные и мраморные памятники. Лица покойных, выступающие на медальонах из-под снеговых шапок, приобрели какое-то необыкновенно светлое и восторженное выражение. Как будто истинная реальность, встреченная ими на том свете, превзошла самые смелые надежды.
Игорь узнал знакомый участок на четыре могилы. На всех четверых теперь стояли памятники, крайний справа – Алинин, с его самой любимой дочкиной фотографией. И эта черная, скрюченная на снегу, точно обгорелая спичка, фигура была ему болезненно знакома… И опустошенная бутылка водки, которая валялась рядом в снегу… Но даже если бы подвело узнавание, он обо всем узнал бы из разговора скопившихся на участке могильщиков:
