Глава тридцать седьмая
Остатки здравого смысла, не до конца утерянного Кандаром, подсказывали, что, сбежав с хутора, не дождавшись Алена, он поступил неразумно и только чудом сможет вернуть утраченную власть и “остановить безумие”. Впрочем, что удивительного в том, что здравый смысл изменил бывшему Диктатору, если все происходящее вокруг никак не укладывалось в это понятие?
Быть может, именно надежда на чудо помогала Кандару скрывать от себя, что, направляясь в охваченный бунтом город, он устремляется к собственной гибели.
Однако, поскольку здравый смысл покинул его все-таки не полностью, Кандар избегал людных мест и вошел в город не со стороны шоссе, а через полуразрушенную, заросшую травой триумфальную арку, воздвигнутую в честь необычайно удачной охоты какого-то давно забытого властителя.
За аркой начинался квартал городской бедноты – неказистые, покосившиеся домишки с крохотными, неухоженными двориками. Он шел по тихой, немощеной, совершенно пустынной улочке, как вдруг откуда-то выскочил взъерошенный толстяк с выпученными глазами и с радостным воплем поволок его в распахнутые ворота.
Посреди поросшего редкой травой двора стояли ведра, а вокруг толпилось несколько человек с раскрасневшимися лицами.
Две дебелые девицы, похожие друг на друга, по-видимому близнецы, босые, голые по пояс, поили всех из черпаков какой-то мутноватой жидкостью.
На каменных ступеньках крыльца сидел старичок, похожий на сморщенный гриб, и отбивал на чатаре знакомый Кандару танец – чатарку. Несколько ребятишек прыгали возле него и весело смеялись.
– Угощай, Куца! – крикнул толстяк, таща за собой растерявшегося Кандара.
Одна из девиц расплылась в широченной улыбке и протянула Кандару полный черпак. В нос ударил сивушный запах ракуты.
– Пей, старик! – крикнула Куца, держа черпак перед самым носом Кандара. – Пей во славу Великого Вэлла!
Кандар откинул голову, спасаясь от нестерпимого запаха, и тут же почувствовал всеобщее неодобрение.
– Не хочешь пить во славу Вэлла? – угрожающе приблизился к нему толстяк и стал медленно засучивать рукава.
Остальные смотрели недобро и выжидающе. Тут взгляд Кандара упал на валявшегося возле забора человека в разодранной одежде, с запекшейся на губах кровью. Кандар понял: этот не захотел пить во славу Великого Вэлла.
– Братцы, – неожиданно крикнул кто-то, – старик-то – вылитый Диктатор!
Наступила тишина. Все разглядывали давно не бритое, заросшее седоватой щетиной лицо Кандара.
– Не-ет… – с сомнением протянул толстяк. – Откуда Кандару взяться… С того света, что ли? Разве не знаешь, Гельбиш его самолично прикончил…
– А вот увидим! Выпьет с нами – значит, не Диктатор. Тот на дух не переносил ракуты, – рассудила Куца.
Дальнейшее колебание могло его погубить. Кандар взял черпак из рук Куцы и большими глотками выпил до дна. Внутри у него заполыхало, глаза чуть не выскочили из орбит, дыхание оборвалось. И все же, собрав всю свою волю, он преодолел мгновенное потрясение и даже нашел в себе силы улыбнуться Куце.
– Молодец, старик! – захохотала Куца. – Дай я тебя поцелую!
Прижавшись к нему голой грудью, она обхватила его своими мясистыми руками и залепила ему рот толстыми, необъятными губами. От нее несло ракутой. Кандара едва не вырвало. Он слегка пошатнулся, что вызвало всеобщий смех – Куца была на голову выше Кандара и раза в два шире. Казалось, она его просто раздавит.
– Твой черед, Мица! – крикнула она, отпуская свою жертву.
Кандар еще не опомнился от могучих объятий Куцы, как с ужасом увидел перед собой еще один черпак, поднесенный второй девицей. Он зажмурился и выпил содержимое с закрытыми глазами.
Раздался радостный вопль, и он снова оказался в богатырских объятиях, на этот раз Мицы.
– Свой! – решительно сказала не то Куца, не то Мица. – Никакой он не Диктатор!
Кандар почувствовал сильные толчки в плечо и спину и решил, что начинается избиение, но тут же догадался, что выдержал испытание и удары, сыпавшиеся на него, не что иное, как проявление дружественных чувств. Ему стало необыкновенно весело, и все эти люди показались милыми, симпатичными, даже девицы. Они по-своему даже красивы, решил он.
Кандар чуть не объявил, что награждает их всех орденом Сана третьей степени, но вовремя спохватился, вспомнив, что для них он вовсе не Кандар. Некоторое время он мучительно соображал, что он тут, собственно, делает. Может быть, так ничего бы и не вспомнил, если бы не увидел снова валявшегося у забора человека с окровавленным лицом.
Он вдруг понял, что свободен и может продолжать свой путь. Он повернулся к девицам и хотел их, на всякий случай, поблагодарить, но неожиданно девицы, а с ними и ведра, и старичок с чатарой, и все вокруг сделало поворот на сто восемьдесят градусов и повисло вверх ногами. Небо почему-то оказалось внизу. На мгновение все застыло в таком неестественном положении и вдруг исчезло.
Кандар, потеряв сознание, рухнул на землю.
– Смотри-ка, – удивилась Куца. – Видать, непривычен к ракуте.
Мица, отбросив черпак, нагнулась над Кандаром. Она расстегнула рубашку и увидела на его груди золотой медальон. В медальон была вделана миниатюра на эмали – портрет молодой женщины.
– Какая красивая! – проговорила Мица.
– Покажи-ка, – взяла у нее медальон Куца.
Приглядевшись к лицу, показавшемуся ей знакомым, она протянула медальон старичку:
– Похоже, Лиллиана…
Старичок отложил чатару и поднес миниатюру к близоруким глазам.
– Лиллиана. Она! – сказал он уверенно. – Выходит, и вправду – Кандар!
Сомнений не оставалось. На земле, возле ведер, опьяневший от двух черпаков ракуты, лежал их бывший Диктатор.
То, что он должен быть предан смерти, тоже сомнений не вызывало. Однако возникли некоторые разногласия. Наиболее решительные рвались повесить его тут же, немедленно, на единственном каштане, стоявшем во дворе, причем обязательно вниз головой. Более разумные возражали, полагая, что такое редкое зрелище, как повешение самого Диктатора, должны видеть все. И нельзя лишать этого удовольствия остальных жителей столицы. К тому же надо дать ему слегка очухаться – что за удовольствие вешать вдребезги пьяного! Он даже не почувствует, что его вешают.
Старичок своим авторитетом окончательно решил судьбу Кандара, присоединившись к тем, кто настаивал на публичной казни. Доставить Диктатора на площадь перед резиденцией решили на осле, которого Куца вывела из стойла. Осел грустно поглядел на лежащего на земле Кандара, вздохнул и подергал ушами. Ему, как принято говорить в России, все было до лампочки.
Однако усадить пьяного Кандара на осла оказалось делом почти неосуществимым. Он заваливался то на один бок, то на другой. Наконец Мица догадалась притащить из дома стул, водрузила его на ослика и привязала Диктатора к спинке. Кто-то из ребятишек принес ржавую кастрюлю и нацепил ее на голову всадника.
Шествие двинулось со двора. Впереди шел старичок с чатарой, за ним, вопя и приплясывая, двигались ребятишки, за ними – Куца и Мица вели осла, придерживая бесчувственное тело Кандара. За ослом следовали остальные.
По мере того как шествие приближалось к центру города, оно делалось все многолюдней. Узнав, кто восседает на осле, прохожие забрасывали Кандара гнилыми апельсинами, каштанами, комками грязи. Кто-то выплеснул на него ведро с помоями, что вызвало неудовольствие со стороны девиц, поскольку часть помоев попала на их обнаженные торсы.
Кандар ничего этого не видел…
…Он качался на качелях в залитом весенним солнцем саду и мать молодая в розовом почти воздушном платье шла к нему с протянутыми для объятия руками он соскакивал с качелей и бежал к ней навстречу а она поворачивалась и смеясь убегала но он догонял ее потому что она только делала вид что убегает а на самом деле хотела чтоб он догнал ее и он догонял а мать опускалась на землю смеялась он тоже смеялся уткнувшись в ее теплые нежные колени а откуда-то с той стороны где стоял похожий на сказочный замок дом с башенками и разноцветными стеклами шел отец – высокий статный красавец с длинными пушистыми усами и вел за собой маленькую лошадку пони подарок о котором он давно мечтал отец сажал его на лошадку и вот он уже ехал по утопающей в желтых красных оранжевых листьях широкой аллее обсаженной кленами а рядом на серой в яблоках лошади со звучным именем Роксана ехала мать с кленов падали сосновые шишки это было немного больно смешно и непонятно потому что шишки растут на соснах а сосен в аллее не было но самое удивительное то что он видел себя маленького в белой матроске с синим в полоску воротником веселого и счастливого оттого что рядом мама и у него есть живая лошадка такая маленькая и красивая и ему хотелось чтобы он всегда оставался таким маленьким и чтобы рядом с ним была его мать молодая ласковая почему-то чуть-чуть грустная и ее запах неуловимый нежный неповторимый…
