Судья. Мнение Ответчика.
Ответчик. Это мой стих, просто мой стих, вот и все. У меня есть тетрадь, мне нравится, когда в ней появляются слова. Я думаю и пишу. Иногда я хочу написать что-то красивое и тогда пишу не то, что думаю. Я никому не показываю свои стихи и ничего от них не хочу. Я отказываюсь стыдиться.
Судья. Кто-нибудь из Свидетелей хочет высказаться?
Свидетель Т. Я хочу, с вашего позволения. Однажды я лежал дома на диване и думал о том, чтобы покончить с собой. Мне было очень плохо, умерла моя маленькая болонка. Я взял лезвие и тазик с теплой водой. Опустил в него руку и занес над запястьем свою смерть. Вдруг пошел дождь. Он стучал по листьям и тротуарам, собирался в шумные потоки и стекал по асфальтовым дорогам. Вместе с новыми реками уплывали опавшие осенние листья. Я вышел на балкон и зачарованно смотрел на внезапное чудо природы. Вода в тазике остыла, лезвие я уронил с балкона, и оно унеслось вместе с водой. Как видите, я жив и здравствую, я токарь-фрезеровщик. Я читал стихи обоих: Истца и Ответчика. Истец ничего такого не написал, отчего я заплакал бы. А от стихотворения Ответчика я рыдал, испытывая чувство узнавания. Я написал ему маленькую рифмованную благодарность (разворачивает тетрадный листок и читает вслух).
Тебе спасибо, дорогой,
Навсегда я твой.
Давай пойдем туда с тобой,
Где звучит прибой…
Судья (прерывает Свидетеля Т.) . Спасибо, свидетель Т., но процесс не касается вашего творчества, вы можете поговорить с Ответчиком в приватном порядке по окончании заседания, если время вам это позволит. Есть другие мнения?
Свидетель В. Я считаю стихотворение Ответчика графоманским говном и полностью присоединяюсь к мнению Истца. Свидетель Т. такой же графоман, а подобное, как известно, тянется к подобному...
Судья. Свидетель В., в зале суда нецензурно не выражаться! Это может быть расценено как неуважение к суду.
Свидетель В. А никто у нас суды не уважает!
Судья. В заседании объявляется перерыв для составления протокола административного правонарушения в отношении свидетеля В. за неуважение к суду.
Кости падают. Ответчик снова выигрывает.
Перерыв.
На столе Судьи лежат тетрадные листы в клеточку. Все они датированы 1995 годом. Сквозняк роняет листы на пол один за другим, текстом в потолок. Свидетели подходят по оче-
реди и читают стихи.
Свидетель М.
Что лучше — жить и улыбаться,
Но не имея ни гроша,
Или за деньгами гоняться,
Миллионами дыша?
Дрожать всю ночь над сундуками
Иль спать спокойно, видя сны,
Все делать ловкими руками
Иль просто жить трудом слуги?
Работать, в кровь стирая мысли,
Но быть счастливым тем трудом
Иль проводить все дни без смысла,
Гордиться толстым животом?
Свидетель Я.
Я хочу, чтоб оковы и цепи
Превратились в горные реки,
Я жажду свободы, я жажду свободы,
Я жажду природы, свободной природы…
Свидетель К.
Юнец спросил у старика:
“Прав я или нет?
Счастливая течет река,
Прекрасен жизни свет!”
Старик ответил, морща нос:
“Река иссохнет, друг;
И свет, тот, что тебя принес,
Потом погаснет вдруг”.
Свидетель-старик. Старость (задумывается). В тринадцать лет о старости? Впрочем, о старости только в старости не странно, а в остальном — хоть в тринадцать, хоть в сорок пять...
Когда я стану маленькой старушкой
И кровь моя остынет навсегда,
Не будет больше ни прекрасной дружбы,
Любви не будет больше никогда.
Лицо исчезнет, и исчезнут руки,
Я буду жизнь тихо доживать.
И, зная, что чем дальше — больше муки,
Кричать я буду: “Мне не нужно умирать!”
Бессмысленным все станет, безнадежным,
И от беспомощности зло узнаю я.
Все будет мрачно. И лишь только книги
Сумеют в тот момент спасти меня.
Третье лицо во время перерыва сидит неподвижно.
Истец и Ответчик молча играют в кости. Ответчик, как всегда, выигрывает.
Входит Секретарь судебного заседания.
Секретарь судебного заседания. Встать, суд идет!
Все встают. Входит Судья.
Судья. Заседание продолжается. Прошу всех садиться.
Все садятся.
Прошу высказаться Ответчика.
Ответчик. Мир большой, его сложно вынести. Я много думаю о свободе. Я думаю, школа — это несвобода. Я думаю, писать стихи — свобода. Когда я вырасту, у меня будет много другой свободы.
Истец. Ответчик, писать стихи — это единственная свобода, другой у тебя никогда не будет.
Ответчик. А приходить домой когда хочешь? А курить во дворе школы и не прятаться? Самому решать, куда потратить деньги? А ездить на дачу когда хочешь? Жить отдельно от мамы с папой?
Истец плачет.
Судья. Истец, не вносите сентиментальность в процессуальный дух, это моветон.
Ответчик бросает кости.
Истец. Дело в том, что я безумно влюблен в Ответчика. Из-за этого я ударил его ножом. Из-за этого я стыжусь его. А он, Ответчик, действительно ничего не знает обо мне. Я обречен на невзаимность и ничего, совершенно ничего не могу с этим поделать. Я хочу доказать ему, что я — рассудительнее, вижу мир полнее, играю социальную роль, пишу стихи, которые даже сравнить нельзя с его... Ну, об этом мы уже говорили. Я невозможно значительнее его и не понимаю, отчего же, отчего он постоянно выигрывает? Отчего он счастливее, отчего он не считает часы в днях, почему он может спокойно сказать себе: это завтра, каким образом он счастлив, просто написав плохой стишок, отчего он играет на гитаре и не думает о том, что занимается ерундой... Я только одного ему не могу простить: отношения к родителям. Почему отец его так невозможно раздражал? Он же любил его. Почему он отталкивал мать?
Судья. Кто-нибудь хочет высказаться?
Свидетель Щ. Тринадцать лет — ранний пубертатный возраст. Для каждого подростка характерны определенные типы реакций. В данном случае мы столкнулись с реакцией оппозиции, которая предполагает отрицательное отношение к лицам, имеющим над подростком власть, коими и являются родители...
Ответчик. Я думаю, что родители — это несвобода.
Истец. Ты идиот.
Ответчик. Я тебя не знаю.
Истец. Ты будешь невероятно жалеть, казнить себя перед сном, плакать, думая о том, что твоя мать когда-нибудь умрет, а ты — ты делал ее несчастной.
Ответчик. Я устал, я тебя не знаю.
Судья. Прекратите диалог! Мы должны прийти к консенсусу, участники процесса устали и мечтают выпить чаю.
Истец. Все, что у тебя есть сейчас, — это банальные штампы, которые ты употребляешь в своих так называемых стихах. Ты, войдя в подростковый возраст, стал думать штампами, где ты этого набрался? В детстве ты был значительно свободнее в мыслях. Ты пройдешь через это и подумаешь, что обязан был переварить существующие стандарты, чтобы прийти к себе. Но ты сейчас считаешь, будто мыслишь безумно оригинально, ты сейчас, дурак такой, счастлив в своих мыслях, а я, понимаешь, я умнее тебя во сто крат, и я — несчастен, вырываю по волоску собственные брови, потому что не способен на то, на что способен ты. Ты разделяешь мир на два цвета, не различая оттенков, у тебя генетический дефект, возрастной порок зрения. Ты мыслишь громадными категориями, ни черта не понимаешь в свободе, которой так жаждешь, ты ее только интуитивно чуешь, как собака. Тебе мама постоянно говорит, что мир — это не белое и черное, а серое в основном. И ты приходишь к тому, что мама, видимо, глупа, и ничуть не задумываешься о том, что глуп, вероятно, ты. Несмотря на это, ты настолько умен, что меня от твоих мозгов тошнит. Все, что ты переживаешь, — подлинно: ты подлинно страдаешь, не имея для того реальных причин, ты подлинно счастлив, имея для этого все, ты читаешь так, как я никогда уже не смогу читать — отдаваясь книге полностью, не желая ее окончания, уходя в нее, проживая ее. Ты живешь во мне, хотя давно умер вместе со своим миром девяностых, нет тебя, твои рюкзаки и куртки давно сгнили на городских свалках, а компьютер “Спектрум” стал музейным раритетом. Но ты живешь во мне и требуешь свободы и любви к себе, и я люблю, но стыжусь тебя и виню себя в том, что ты был именно таким, а не каким-то другим. Я хочу, чтобы ты дал мне силы примириться с тобой, и хочу, чтобы ты тоже полюбил меня.
