— Означает ли это, что ты отказываешься помочь Клоду? — сказала она ровным голосом, не отрывая взора от потолка.
— Это означает, что, как правило, я являюсь законопослушным гражданином, — сказал Бочерч. — Еще это означает, что если я являюсь гостем в какой-то стране, то предпочитаю не надувать своих хозяев.
— Ах, — язвительно воскликнула Жинетт. — Какое счастье родиться американцем. И пуританином. Как это удобно!
— Это также означает, что я пытаюсь определить, стоит ли такой риск возможных выгод, — продолжал Бочерч.
— Никаких выгод не будет, — сказала Жинетт. — И нечего тут гадать, чем это тебе грозит. Человек попал в беду, и мы можем ему помочь. Вот и все.
— Не он один. Таких, как он, пруд пруди, — упрямо возразил Бочерч. — Вопрос состоит в следующем: почему мы выбрали именно этого индивида, чтобы помочь ему?
— Он тебе явно не понравился, так?
— Никак не могу утверждать обратное. Это тип с громадным самомнением, он любуется своим умом и снисходительно относится к американцам.
Вдруг, ни с того ни с сего, Жинетт расхохоталась.
— Чего это ты смеешься? — настороженно спросил Бочерч.
— Потому, что ты такой точный аналитик, — сказала Жинетт. — Нарисовал его точный портрет. Да, он такой, совершенный образец француза-интеллектуала. — Она снова засмеялась. — Обязательно расскажу ему, как ты его здесь разделал под орех. Он будет вне себя от ярости.
Бочерч озадаченно, ничего не понимая, смотрел на жену. Она смеялась искренне, без всякой фальши, и то, что только что сказала, ни одна женщина не скажет о мужчине, который ей нравится. Но снова перед его глазами замаячила эта парочка: оба они были так увлечены беседой друг с другом, что ничего не замечали вокруг, там, на улице, перед самым их отелем, к тому же почему это Жинетт с такой напористостью подталкивает его, Бочерча, на такой рискованный шаг — оказать помощь этому Местру?
Бочерч сел на край кровати.
— Вопрос состоит в следующем, — повторил он свою фразу, — почему мы из всех выбираем именно этого индивида, чтобы помочь ему?
Жинетт молча лежала на кровати, вытянув руки по швам, положив ладони на покрывало из парчи.
— Потому что он — мой друг, — наконец ответила она. Потом снова помолчала. — Этого разве недостаточно?
— Не совсем, — уклончиво ответил Бочерч.
— Потому, что он француз, а я родилась в Париже, — продолжала она. — Потому, что он талантливый человек, потому, что я согласна с проповедуемой им политикой, потому, что люди, которые пытаются его убить, — злодеи…
Она сделала паузу, еще подождала реакции мужа. Но Бочерч по-прежнему молчал.
— И этого тебе недостаточно, да? — сказала Жинетт.
— Тогда потому, что он был моим любовником, — добавила она без особой эмфазы1, равнодушно глядя в потолок. — Ты этого не ожидал?
— Я догадывался, — признался Бочерч.
— Но это было давно, — продолжала Жинетт. — Во время войны. Он был моим первым мужчиной.
— Сколько раз ты виделась с ним после того, как мы поженились? — спросил Бочерч.
Он старался не глядеть на жену, но настороженно прислушивался, нет ли фальши в ее голосе. Жинетт никогда не была лгуньей, но ведь и такого вопроса между ними никогда не возникало, надо признаться, и Бочерч был уверен, что все поголовно: и мужчины, и женщины — постоянно лгут, когда приходится обсуждать столь щекотливую тему.
— С 1946 года, — сказала Жинетт, — я встречалась с ним только дважды — вчера и сегодня.
— Почему же через столько лет ты вдруг решила позвонить ему вчера?
Жинетт протянула руку к ночному столику, вытащила из лежавшей на нем пачки сигарету. Машинально Бочерч дал ей прикурить. Она снова легла на кровать, положив голову на валик, выпуская кольца дыма вверх над собой.
— Не знаю, — призналась она. — Любопытство, ностальгия, чувство вины — все эти средневековые чувства вдруг обрушились разом на меня, мне захотелось вспомнить то время, когда я была молода. А вдруг я теперь долго не увижу Париж? К тому же мне хотелось освежить кое-какие воспоминания, уточнить их… В общем, не знаю. У тебя никогда не появлялось желания встретиться со своей первой в жизни девушкой?
— Нет, — понуро сказал Бочерч.
— Ну, может, мы, женщины, скроены иначе. Или это касается только француженок. Или только меня одной. — Она, прищурившись, смотрела на потолок через плавающие облачка дыма. — Тебя не волнует, что было потом?
— Нет, — хмуро отрезал Бочерч. Он ничего не сказал ей о той мысли, которая его внезапно посетила там, на улице, когда он увидал их вдвоем, мысль о возможном ее уходе от него.
— Мы выпили по паре кружек пива у собора Парижской Богоматери, потому что он привел меня туда однажды, в день моего рождения. Не прошло и десяти минут, как он начал говорить о политике, о своих проблемах и о возможной своей ссылке в Швейцарию. Хотя эту тему затронула я, так что тебе не в чем его обвинять.
— Я ни в чем его не виню, — сказал Бочерч. — Но все же… почему ты ничего не сказала мне об этом вчера?
— Я подумывала о том, что смогу сама переправить через границу эти деньги, чтобы тебя не беспокоить. Потом сегодня я решила, что таким образом поступлю несправедливо по отношению к тебе и что тебе самому нужно поговорить с Клодом. — Она, подняв голову, бросила на него пытливый взгляд. — Разве я была не права?
— Права, — ответил он.
— Я не могла себе и представить, что ты обойдешься с ним так сурово, — сказала Жинетт. — Ты себя вел в его компании так, как никогда прежде. Ты не был похож на самого себя. Ты всегда такой милый, такой обходительный с людьми. Но ты был настроен против него с самого начала и воспринял его в штыки.
— Это — правда, — сказал Бочерч, не удостаивая ее своими объяснениями. — Послушай, — продолжал он, — если тебе не хочется мне обо всем этом рассказывать, то лучше не надо.
— Нет, надо, — огрызнулась Жинетт. — В таком случае ты лучше поймешь, почему я должна помочь ему, если смогу. Ты лучше поймешь его, меня.
— Неужели ты считаешь, что я тебя не понимаю? — с удивлением спросил Бочерч.
— Не очень хорошо, — ответила Жинетт. — Мы всегда так сдержанны друг с другом, всегда так вежливы, всегда опасаемся, как бы не сболтнуть лишнего, чтобы, не дай Бог, не нанести друг другу обиду или даже оскорбление…
— Что же в этом дурного? — искренне удивился Бочерч. — Я всегда считал, что это одна из причин, сделавшая наш брак таким крепким, таким продолжительным.
— Крепким! — усмехнулась Жинетт. — Где ты видел крепкие браки?
— К чему, черт бы тебя побрал, ты клонишь, никак не пойму? — возмутился Бочерч.
— Не знаю, — вяло ответила Жинетт. — Не жди ничего особенного. Может, я соскучилась по дому, правда, я не знаю, где мой дом. Может, нам не стоило приезжать в Париж. Может, потому, что я была глупой маленькой девчонкой здесь, в Париже, и по инерции обязана вести себя точно так, как глупая маленькая девчонка, когда я снова здесь, хотя я уже трезвомыслящая американская матрона. Я похожа на здравомыслящую американскую матрону, Том? Что скажешь?
— Нет, не похожа, — осадил он ее.
— Я иду по улице и забываю, кто я такая, забываю, сколько мне лет, забываю, что у меня в сумочке американский паспорт, — тихо рассуждала она. — Мне снова восемнадцать лет, на всех улицах полно немцев в мышиного цвета форме, и я стараюсь понять, влюблена я или еще нет, меняю свое мнение на каждом углу и дико счастлива. Не падай в обморок! Я была счастлива не потому, что шла война и немцы гуляли по Парижу, я была счастлива потому, что мне было только восемнадцать. Войну нельзя рассматривать только в одном черном цвете, даже в оккупированной стране. Возьми меня за руку, прошу тебя.
Она скользнула рукой по парчовому покрывалу к краю кровати. Он накрыл ее своей, сжимая ее длинные, холодные пальцы, чувствуя ее мягкую ладонь, тонкое колечко металла — их свадебное кольцо.
— Мы никогда целиком не открывали друг другу душу, ни ты, ни я, — печально сказала она, — любой брак требует определенных взаимных признаний, а мы здесь жадничали, проявляли свою скупость. — Она сжала его пальцы. — Тебе нечего беспокоиться. Никакого всемирного потопа не будет. Никакой катастрофы. У меня нет списка скандальных любовных похождений. У меня был только один Клод, но потом я вышла за тебя замуж. Расхожее американское мнение о легкомысленных француженках ко мне не относится. Ты удивлен тем, что я тебе рассказываю. Может, что-то тебя коробит?
— Нет, нет, — ответил Бочерч, вспоминая.
Когда он впервые встретился в Америке с Жинетт, куда она приехала сразу после войны учиться, это была довольно неуклюжая девушка, стройная и красивая, но совсем не чувственная кокетка, хотевшая учиться. Когда они поженились, она была такой непрактичной, такой сдержанной, а чувственность пришла потом, спустя несколько лет.
