На пустой и выметенной до сориночки улице Куйбышева, уже позабывшей свое первоначальное название Ильинка, равно как и свое изначальное дело, банковский бизнес, стоял странный тип, в старину бы сказали «босяк», а нынче иначе такого не назовешь, как только лишь словом английского происхождения «бич» — краснорожий и с бородой, смахивающий на Емельяна Пугачева до незаконного вступления на русский трон, и несколько все же кривобокий, как фельдмаршал Суворов, покоритель Польши и Волги; одна нога в сандалете, другая в обрезанном валенке с галошей, в куртке студенческого стройотряда «Яростная гитара», жутко несвежий и глубоко пьяный.
Он ласково и утвердительно кивал Велосипедову — дескать, правильно, правильно попал, та самая и есть, нужная всему человечеству дыра.
Как же все-таки таким лицам разрешается вблизи Центрального Комитета? — удивился Велосипедов, но тут же, впрочем, увидел, что к Пугачеву-Суворову уже направляется огромный пузатый милиционер, характерная могущественная фигура на чинной улице Куйбышева. Он двигался даже с некоторой улыбкой: насколько все тут вокруг преобладало над нездешним, случайным, настолько и сам он, милицейский полковник с погонами сержанта (чтобы не подумали, что тут полковники вместо сержантов), преобладал над тем, к кому сейчас весьма красноречиво направлялся.
Велосипедов тогда поспешил быстро удалиться, как бы он тут ни при чем, как будто и не ему была «бичом» оказана моральная поддержка, поспешил с легчайшим почтительным поклоном корпуса проскользнуть мимо жандарма, вроде как бы русский революционный эмигрант в Цюрихе, в своей шляпе.
Вечером он позвонил Феньке и, запинаясь от волнения, прочитал ей текст «основного» письма человеку-символу.
— Ты что, Велосипедов, охерел? — захохотала Фенька.
— Что? Что? Что? — переполошился он. — Да ты все сказуемые потерял!
Булыжник — оружие пролетариата
Заведующий гигантским идеологическим отделом Фрунзенского райкома нашей столицы-героя Альфред Потапович Феляев взирает в данный отдельно взятый момент на регион Карибского моря, перекатывается к региону Канада — Аляска, скользит взглядом к региону Бирма — Филиппины. Чернильные стрелы, исходящие из сердца человечества Столицы Счастья, пересекают водные глади, шероховатости горных пустынь, зеленый войлок джунглей. Вот так приходится мыслить регионами и квадратами, жизнь и не тому научит.
Гигантская меркаторова, собственно говоря, даже и не политическая, но физическая карта висит за письменным столом, то есть непосредственно за плечами зава Феляева. Это, собственно говоря, детище виртуоза идеологической войны, собственное изобретение (в смысле стрел, исходящих из СС) и любимейшая деталь интерьера. Предшественник до таких высот не дотягивал. Феляев лично распорядился подвесить карту, лично наблюдал подвешивание и, конечно же, лично наносил на карту стрелы идеологических десантов.
Вся распластанная шкура планеты была местом приложения графических талантов Феляева. Вот в Атлантическом океане полукругом над безднами обозначилось название — ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА. Под буквами дуга, а от дуги идут стрелы в разные стороны «пылающего континента», а возле каждой стрелы мелкими цифрами дата «акции», то есть засылки очередной культурно-литературно-художественно-научной делегации. Такая же дуга, разумеется, и над Австралией висит, и над Африкой, и над прочим. Феляев обожает эти стрелы и иногда, как говорится, отнехуйделать, мысленно собирает их в пучки и потрясает, уподобляясь марксистскому Зевесу.
Удивительное дело получается, товарищи: вот, живет себе какая-нибудь странишка в отдалении, ничего не подозревая, а Феляев между тем ставит ее в план, зондирует почву, входит с предложением наверх, подготавливает решение, утверждает кандидатуры посланцев, отправляет наконец делегацию, по возвращении проверяет отчеты и… вот наконец блаженный миг — на карте беспечного мира появляется новая феляевская стрела, еще один кусок земной коры нанизан на шампур революции.
Просторный кабинет Альфреда Потаповича, с милым сердцу видом на исторические постройки столицы, строг, деловит и не-без-вкусен, хотя и «вкусен» про него не скажешь. Интерьер, комбинация деревянных панелей, мебели и закраски, разработан известным дизайнером. Когда-то в начале идеологической деятельности Феляева этот дизайнер, можно сказать, не был еще и дизайнером, а находился просто-напросто по другую сторону баррикад. Активный был деятель московских подвалов, звезда всей этой гнили. Некоторые товарищи уже отказывались с ним работать и предлагали передать дело по соседству, то есть вооруженному отряду партии, а вот Феляев разглядел все же в этом вышеназванном здоровое зернышко и не оставлял усилий. Жизнь показала, кто прав. Удалось прорастить народное зернышко и сделать духовного горбуна тем, кем он, собственно говоря, сейчас и является, а именно дизайнером. И очень быстро достиг феляевский подопечный существенных высот — не кому-нибудь из верных стариков-жополизов, а вот именно ему был поручен дизайн новой идеологической твердыни Фрунзенского района. И снова не ошиблись, уловил Олег Чудаков нечто неуловимое, присущее именно нынешнему «зрелому» соцу, под пером его возникла такая геометрия, что впору взвыть, а не повоешь и даже как бы и не возразишь, потому что вроде отождествляются эти пропорции с самими устоями, с основами, со всеми тремя бородатыми слонами, на которых держится мир. В чем тут секрет, никто не знает, не понимает, не говорит. Проект даже не обсуждался, сразу был выдвинут на Государыню и сразу же и получил эту исторически очень ценную премию. Вот такие вышли пироги: жил вредоносный в мире хиппи, а стал дизайнер и лауреат. Правда, к лауреатской своей медали относится еще как бы с прежним цинизмом, носит ее во внутреннем кармане и извлекает только лишь с целью протыриться куда-нибудь в кабак, но, однако же, слова-не-воробьи вылетели из грешного красиво очерченного рта под голубизной священного Кремлевского купола:
— Высшее счастье выпадает на долю художника, когда его стремления совпадают со стремлениями его правительства.
Вот такие были сказаны золотые слова, и печатью, острейшим оружием Партии, были они отгравированы.
Феляев помещается в кресло за своим столом с чувством глубокого удовлетворения, ибо осознает, что именно помещение его. Феляева, в этот современный седалищный снаряд как раз и завершает идеологический дизайн, ибо тут-то и происходит то, что однажды под хорошей баночкой определил друг-дизайнер «законом марксистского хеппенинга»: без феляевской задницы не завершается дизайн, но и без дизайна этого феляевской жэ развиваться некуда.
Однако помимо эстетики, есть еще и идеология, есть большая политика, а значит, упрочившись в своем кресле, Феляев замыкает энергетическую цепь огромного идеологического аппарата Фрунзенского райкома столицы. Имея над собой такой основательный символ стабильности, аппарат может функционировать, вести за собой массы. Кресло, конечно, крутящееся и с отклоняющейся спинкой, из независимой Финляндии.
В последний раз бросив лукавый взглядик на соблазнительную нашу планету, товарищ Феляев оставляет ее за своей широкой спиной и поворачивается к дверям. И вот тут появляется некоторая двусмысленность в знаменитом интерьере.
Над дверью в кабинет, а значит, прямо перед глазами Альфреда Потаповича, развернулась во всю державную красу в богатейшей раме красная-классика: шедевр-картина «Булыжник — оружие пролетариата». На оной изображен (сообщаем для малограмотных) мускулистый — кто? правильно! — жлоб-пролетарий, выкорчевывающий из мостовой — чего? правильно! — огромаднейшую булыгу для атаки — на кого? правильно! — капитализм, самодержавие.
Картина эта была, по мнению Феляева, мягко говоря, спорная. Взгляд у работяги нехороший, попахивает анархией отрывом от Партии. Честно говоря, давно бы уже убрал зав Феляев эту картину со своей стены, однако друг-дизайнер почему-то настаивал на «Булыжнике», утверждая, что без него дизайн кабинета, столь важный для всей эстетики «зрелого социализма», будет неполным, ущербным.
Так или иначе, приходилось Феляеву каждое утро подавлять при взгляде на картину легкое негативное чувство, убеждать себя, что относится парсуна к далекой партийной истории, искать в складках пролетарского лица сходство и родство с нынешними вождями Партии и даже с самим собой и даже на отталкивающую булыгу взирать как бы символически — вот, дескать, с чего начинали, а сейчас располагаем самым совершенным оружием мира во всем мире.
Засим начинался прием посетителей. Секретарша Аделаида… мдааа, явно засидевшийся кадр, увы, комсомолочкой не заменишь, огромный опыт идеологической работы… приносила списки, никотинно-ментольным голосом напоминала, кто за чем к районному идеологическому вождю явился.
