Сейчас он думал именно об этом. А зам говорил о том, какой это будет замечательный отдел. Мощный. Современный. И, надо полагать, дружный, — вы слышите, Ключарев?
Ключарев сказал:
— Как же не слышать, вы это в третий раз говорите.
— Я и в сотый скажу, — зам засмеялся. — Я вас соблазняю.
— Я уже соблазнен.
— А я вас соблазняю и дальше, чтобы не передумали.
— Справлюсь ли?
— Ну-ну. Перестаньте!
Продолжая фразу, зам на ходу пожал руку одному из сотрудников и добродушно подмигнул: работайте, дескать, работайте, я вас отвлекать не буду. Он кивнул еще двум сотрудникам. И еще одному пожал руку. Они с Ключаревым шли вдоль рабочих столов и негромко разговаривали:
— Подберите себе хорошего секретаря. Видите вон тех трех девушек?
— Да.
— Обратите внимание на ту, рыженькую.
— Та, что с постным лицом?
— Да. Умненькая. И старательная. Все дела и все бумаги у вас будут в полном порядке.
— Спасибо.
Они разговаривали негромко. Потом они вышли в коридор.
— А теперь в шестую лабораторию, — сказал зам.
По пути в шестую лабораторию Ключарев на минуту остановился и закурил. Он хотел «что-то» сказать и считал, что лучше это сказать сразу. Лучше раньше, чем позже.
— Маленькая справка, — так он начал. — Когда человека кто-то двигает вверх, то потом этот кто-то садится своему выдвиженцу на шею. Со мной это не пройдет.
Зам засмеялся:
— Вот и прекрасно. Будь самостоятелен.
— Я не шучу.
— И я не шучу.
Зам потрепал Ключарева по плечу:
— Не робей заранее. К тебе на шею никто не метит. Во всяком случае, не я.
Зам был веселый и шутливый человек. Ключарев тоже был веселый и шутливый человек. Такие люди всегда договорятся. Просто Ключарев считал, что в эту минуту ему надо быть начеку.
* * *
Когда Ключарев вернулся домой, здесь уже все всё знали, — и в прихожей, и в комнатах почти физически ощущалось настроение небольшого семейного праздника. Звонил уже Коля Крымов и поздравлял. Звонил Павел, тоже поздравлял. Выяснилось, что и Коля, и Павел, и другие знакомые сегодня нагрянут в гости. Теща сияла. Ей нравилось, что Ключаревы пошли в гору.
— Накормлю вас сегодня пищей богов! — объявила теща.
И действительно, она смоталась в «Дары природы» и привезла оленью ногу: это выглядело очень внушительно. Зажаренная, истекающая соком, багряно-красная нога на белом огромном блюде должна была произвести неотразимое впечатление. В духовке ногу жарили минут сорок. Перед этим ее целиком обмазали сливочным маслом, чтобы выступающая от жара оленья кровь образовала румяную и бередящую душу корочку. Нога была готова. Ключарев сходил за вином. Он вернулся, и как раз позвонила Алимушкина.
Теща была недовольна. Ключарев пошел к телефону, а она считала, что он должен успеть натереть пол и, уж во всяком случае, должен открывать бутылки — это же первейшее мужское дело.
Алимушкина сказала:
— Хочу вас поблагодарить. — И она объяснила, за что именно она благодарит Ключарева: за то, что он дал ей совет не разбрасываться и выходить замуж. Она действительно как бы прозрела и уже нашла симпатичного мужчину, он доктор наук и не очень стар. Он очень добр. И очень ее любит… Она говорила с еле уловимой иронией, и Ключарев понимал, куда дует ветер. Это было нетрудно понять.
Он сказал:
— Рад за вас.
В это время теща сказала:
— Что это он без конца треплется по телефону!
А жена объяснила:
— У него дела, мама.
— Знаю я эти дела.
— Мама!
Ключарев продолжал:
— Рад за вас. — И он засмеялся. — Стало быть, я больше не нужен?
— Ну почему же?.. — В голосе красавицы появились чуть дергающиеся нотки. — Вы меня щелкнули по носу и правильно сделали. Я это оценила. Я даже поумнела. Но ведь в будущем… мне могут понадобиться и другие советы.
— Мои?
Теща сказала:
— Он думает, я не догадываюсь, о чем у них идет речь.
— Мама, не будь мнительной.
— А ты не защищай его. Чего он треплется — лучше бы полы натер.
— Мама!
Алимушкина сказала:
— Я бы очень хотела иметь умного друга. И тут нет ничего особенного — просто умный и верный друг, да?
— Да, — Ключарев улыбнулся. — Да-да, умный и верный друг. Как в кино.
— Это он себя называет умным?
— Мама!
— Я не собираюсь в ближайшие дни зазывать вас в гости, но все-таки… вы будете иногда ко мне приходить, необязательно вечером, хотя бы в будние дни, хотя бы раз в месяц, да?.. А иногда (нечасто) я буду вам звонить. И спрашивать умного совета — можно?
— Звоните, — сказал Ключарев.
— Пусть звонит. Пусть. Однажды ее милый голосок напорется на меня — и тогда она свое получит.
— Мама! Как тебе не совестно! Почему ты обязательно думаешь, что ему звонит женщина?
— А почему я должна думать, что звонит мужчина?
* * *
Гости съехались. Они пришли — кто поодиночке, кто парами — с вином в портфелях и со всякими добрыми словами в душе. Жена Ключарева вела их к столу и усаживала, она всем улыбалась. Она уже не боялась нахлынувшего счастья, и ей уже не казалось, что боги разгневаются и что-то случится. Она уже привыкла.
Именно эту перемену Ключарев уловил на ее лице. И потому (а все вокруг шумно поздравляли его с удачей), когда дали сказать ему, он стал над женой подтрунивать.
— Удача — вещь хорошая, — сказал он, подняв высоко рюмку, — но быстрее всех привыкает к удаче тот, кто ее боится.
Он повел глазами в сторону жены. Все засмеялись.
— И молодец, что привыкает! — выкрикнул кто-то.
— Не спорю. Молодец… Но она уже привыкла, и теперь ей опять будет маловато. И теперь она опять будет хотеть новых удач — так устроен человек…
— Не буду, — сказала жена со смехом. — Не буду хотеть. Я их боюсь.
Все засмеялись. И закричали:
— Будешь! Будешь! Будешь хотеть новых удач!
И стали чокаться, когда Ключарев предложил тост, а тост звучал так: «За то, чтобы удачи были у всех!» Потом пили и ели, а в конце вечера жена Ключарева стала показывать фотографии, на которых был изображен Денис, делающий сложные упражнения.
Фотографии пошли по рукам, это были действительно впечатляющие фотографии. Одна из них на века запечатлела Дениса на перекладине в момент наивысшего взлета. Сын застыл на вытянутых руках, нацелив вертикально в небо стройные ноги гимнаста. Упражнение называлось «солнце». Жена Ключарева показывала фотографии впервые. Раньше ей казалось, что, показывая такие фотографии, искушаешь судьбу.
Гости разъехались — гости были довольны хозяевами, а хозяева гостями. Теща и жена убирали посуду. Теща малость перепила и что-то напевала.
* * *
Ключарев с женой лежали в постели и потихоньку на сон грядущий говорили о всяких неважных вещах. Сначала зевнул он, потом зевнула она. Дети спали. Была ночь.
— Значит, уезжает? — спросил Ключарев про тещу.
И опять зевнул.
— Уже купила билет.
— Самолетом?
— Почему тебе всегда хочется, чтобы мама летела самолетом?
— М-м… Комфорт. Скорость.
Они помолчали. Потом Ключарев сказал — завтра он пойдет в библиотеку, возьмет заказанные книги и завтра же, пожалуй, заглянет к Алимушкину. Интересно, как он там поживает.
— Зайду к нему завтра. Проведаю.
Жена сказала:
— К Алимушкину можешь больше не ходить. Звонила подруга — он улетел на Мадагаскар.
— Уже улетел?
— Да.
— Когда?
— Она сказала, в десять часов утра. Она сказала, передай мужу, что Алимушкин уже улетел. И что его проводила мать.
Ключарев промолчал. Потом он вдруг захотел покурить и пошел на кухню, а жена уже спала.
Жена говорит однажды, что не худо бы обменяться — хорошо бы, а? — и вот уже Ткачев к этой мысли постепенно привыкает. Потому что, если тебе что-то говорят весело и по-доброму и внутри никаких таких шипов, ты обязательно захочешь к сказанному привыкнуть. Во всяком случае, сделаешь попытку.
— Хочу нашу двухкомнатную, — говорит жена, — поменять на трехкомнатную.
Она улыбается. Она продолжает:
— И чтоб обязательно комнаты были не смежные, как у нас, а раздельные.
— Это что — мечта?
— Пусть мечта… Как-никак надо думать о будущем: Машенька подрастает. А годы знаешь как бегут?
— Да… Машке четырнадцать.
— Четырнадцать или пятнадцать — разве дело в цифре?.. Она любит одна посидеть, закрывает свою дверь. Между прочим, собираюсь ей лифчик покупать.
— Дело серьезное.
— Ничего смешного тут нет.
— Я не смеюсь.
— Кроме того. Мы иногда сможем принимать людей по-человечески, то есть в комнате. А не на кухне.
Жена говорит убедительно, как и положено говорить жене. Причин, чтобы улучшить жилье, немало — и все они, в общем, понятны с полуслова. Еще больше, чем причин, оказывается следствий, этаких маленьких симпатичных, греющих сердце следствий, которые сами собой вытекают из улучшения быта. Потому что три комнаты — это три комнаты. И лучше эту мысль не выразить.
