Александр Семенович растерялся и не сказал, что путевка ему ни к чему, что он едет на Красное и Мертвое моря, причем на всю оставшуюся жизнь, а не на 14 дней.
Поблагодарил, удивился про себя, что на фабрике не извещены об его отъезде, и решил воспользоваться путевкой:
- Я за всю свою трудовую жизнь кроме зарплаты у государства ничего не взял. А как оно мне нервы трепало, ты, Клара, знаешь. Так что я из принципа поеду отдохну. Что нам собираться? Успеется.
Клара Захаровна никогда с мужем не спорила, и даже обрадовалась, что в последние перед отъездом дни его не будет дома - очень уж он шумный. А если при каком-нибудь документальном затыке обнаружится надобность в его непосредственном участии, так дом отдыха в часе езды на электричке.
Надо сказать, что Александр Семенович был инвалид войны - ему оторвало левую ногу, вернее, половину - от колена, и он носил протез. И, хотя по законодательству имел право не работать, так, с протезом, и трудился на родной фабрике “Красная этажерка”, как он ее называл.
Протез, который Александр Семенович изо всех сил не замечал и запрещал замечать окружающим, и сыграл с ним злую шутку.
Никто не знает, что в точности произошло в доме отдыха: то ли выпили лишку ветераны по случаю праздника 9 Мая, то ли еще что, но только нашли Александра Семеновича на полу у кровати с травмой головы, а рядом валялся протез. Видно, неловко повернулся мужчина, отстегивая на ночь не свою ногу, упал, разбил голову, потерял сознание и потому на помощь не звал. Умер от потери крови: беда приключилась вечером - до утра его никто не беспокоил.
Клара Захаровна сильно переживала, но что сделаешь.
Все друзья сына дежурили при ней беспрерывно, организовали похороны. Протез хотели положить в гроб, как вещь, которая и при жизни находилась всегда с Александром Семеновичем, но Клара Захаровна запретила:
- На том свете у него две ноги будет, зачем ему лишняя.
До отъезда оставалась неделя. Квартиру сдали в ЖЭК, мебель растолкали по родственникам, книги раздарили, чемоданы упаковали. Последним - под самую крышку легло “чудо” - круглая со сквозным отверстием посредине жаровенка, в которой Клара Захаровна привыкла печь картошку и курицу кусочками.
Так и стояли два чемодана в пустой комнате.
Ордена и медали Клара Захаровна передала на хранение одному из товарищей сына - окончательной ясности с ними так и не наступило.
Ночью Клара Захаровна проснулась с твердым убеждением, что забыла нечто крайне важное. Протез!
Встала, взяла протез, обняла его, как малого ребенка, и запричитала:
- Ой, в дом отдыха ты поехал! Ой, отдохнуть тебе надо было! Ой, теперь ты отдыхать будешь веки-вечные! А мне как жить? Зачем от тебя ехать?
Плакала, плакала, так, с протезом в руках и забылась.
Утром позвонил сын:
- Мама, ты как? Держись. Я тебя жду. Нужно жить, что поделаешь!
- Да-да, сыночек, я так тоже думаю, что надо. И ехать надо. Кому я тут нужна? Ты ж меня не выгонишь?
- Что ты городишь, мама! Ты сейчас в шоке, а здесь отойдешь, поправишься. Я тебя жду! - и положил трубку, хотя Клара Захаровна хотела ему много чего сказать.
В Шереметьево Клару Захаровну приехали провожать человек пятьдесят. Родственники, товарищи сына, еще какие-то люди, которых она не знала лично, но которые передавали приветы ее сыну.
Перед самым выездом в аэропорт Клара Захаровна пересмотрела сложенные вещи, переложила из одного чемодана в другой, повыбрасывала кое-что, освободив место для протеза.
Досматривая багаж, таможенник очень удивился:
- Что это?
- Протез моего покойного мужа.
Таможенник вынул протез, осмотрел со всех сторон, постучал костяшками пальцев по металлическим трубкам, взвесил на глазок и удалился, велев Кларе Захаровне ждать.
Ее отвели в сторонку, чтоб не мешала прохождению пассажиров, по преимуществу иностранцев.
Группа провожавших волновалась, про протез никто из них не знал. Переговаривались между собой:
- Ну что там? Зачем старуху мучают?
- А она с собой ничего такого не везет?
- Да откуда! Ничего кроме барахла. Им лишь бы поиздеваться…
Шло время. Таможенник не выходил. Очередь регистрирующихся и проходящих таможенный контроль иссякла.
Наконец появился таможенник с протезом. Не торопясь, направился к стойке:
- Пройдите, пожалуйста, - позвал Клару Захаровну. Положил протез рядом с чемоданом, перебрал платья, туфли, завернутые в газету. - Проходите, гражданка.
Клара Захаровна принялась застегивать чемодан. Но порядок вещей оказался нарушен, и крышка не защелкивалась, упираясь в развернутую ступню протеза.
Клара Захаровна вынула протез, закрыла чемодан, тут же уплывший за черный покров, и проследовала на посадку.
Она несла протез в руках и умудрилась помахать им, обернувшись на прощанье.
Встреча
Аптека около дома по воскресеньям закрывалась в 16 часов, и Василий Иванович отправился в центр - там аптека работала круглосуточно.
Сошел с троллейбуса и - через сквер, чтобы сократить дорогу.
В Чернигове в начале июня цветет все, что может: акация, жасмин, флоксы, мальвы, дикие розы, медуница и сотни неведомых никому, кроме работников зеленхоза, растений.
Василий Иванович присел на скамейку, снял дырчатую шляпу и зажмурился. Чистый рай!
Просидев несколько минут, открыл глаза и увидел: на другом конце лавочки примостился дядька с кипой газет. Чудной дядька - в несерьезной желтоватой курточке-размахайке, в кепочке с огромным козырьком, в темных очках, рассматривал газеты, решая, с которой начать.
Василий Иванович посоветовал:
- “Деснянку” можете прямо теперь выкинуть! Опять брешуть! А в “Фактах” статья крепкая!
Дядька снял очки. И тут Василий Иванович его узнал:
- Фимка! Ефим! От это встреча на Эльбе!
- Василь?
Обнялись. Василий Иванович не мог поверить:
- Фимка! Ты ж, говорили, в Америке, и давно… Шо тут делаешь? Потянуло! На вареники, значить!
- Фимка-Фимка. А я ж Нумович. В Америке отчества не признают - тоже Фима да Фима. До семидесяти пяти дожил - а все Фима.
- Ну рассказывай! Это ж надо!
- Приехал в родной город, так сказать.
- Сколько тут?
- Три дня. В техникуме нашем был. На Троицкой горе, на Валу, на Десне - катером возили до Днепра. Укачало.
- И что, специально приехал или так, куда по пути? - Василий Иванович смотрел на Ефима и не мог поверить, что видит его.
- Специально. Ничего тут не поменялось!
- Центр! А ты на Лисковцу или к Александровке подъедь - высотки такие, шо дух спирает! По двадцать два этажа каждая! - гордо сказал Василий Иванович. - Растет Чернигов! Скоро до Киева добежит!
- Ты-то с квартирой? - поинтересовался Ефим Наумович. - Я папаши твоего халупу помню.
- Э, халупа! Где та халупа! В семьдесят седьмом получили - трехкомнатную. Огроменная! 53 метра. Хочь собак гоняй. Теперь с Наталкой вдвоем остались - дети поразъехались, мы с ней пануем. Наталку помнишь?
- Помню. Трио строительного техникума исполняет романс Глибова “Стоить гора высокая, по-пид горою гай”. Самодеятельность первой марки!
- Ага. Наталка и теперь поет: “А молодисть нэ вэрнэться, нэ вэрнэться вона”. Помнишь: она запевает, а ты по второму разу: “Нэ вэрнэться, нэ вэрнэться”…
Ефим Наумович вздохнул:
- Дураки, накаркали… Ты, Василь, какой был, такой остался.
- А шо, я всю жизнь худой. Это ты в Киеве на руководящей работе живот наел. Мне еще в 68-м рассказывали, видели тебя наши хлопцы. Теперь режимишь? Как я стал. Меньше весу - больше жизни.
- Да я не в том смысле. Вот мы с тобой пятьдесят пять лет не виделись. Фактически с техникума, вся жизнь прошла. А ты так со мной говоришь, будто года два.
- Какая разница - два, пятьдесят два. Сам сказал: прошли-проминули. Ты лучше скажи, как в Америке.
Ефим Наумович в который раз воспроизвел рассказ про то, как устроены дети, какая у них зарплата, как внуки учатся и говорят по-английски без запинки.
- Хорошо! - Василий Иванович стукнул кулаком по колену. - А от я никуда б не поехал отсюда. Ты понюхай кругом - рай! В Америке чем пахнет?
- А ничем.
- Ну вот… Как личная жизнь?
- Смотря с каких пор рассказывать. Жену еще тут похоронил. Она по женской линии умерла, молодая была. Там пробовал сойтись - не получилось. А так ничего - живу отдельно от детей.
Помолчали.
- Не искал меня, то есть нас? - спросил Василий Иванович.
- Не искал. Зачем? Видишь, ты и сам пришел.
- Так то случай, - протянул Василий Иванович. - Я в аптеку шел, а тут ты - стиляга! Если б не твои газеты - так не узнал бы. И мимо пошел.
- Ну и пошел бы, - раздраженно ответил Ефим Наумович.
- Сердишься? А чего - так склалось, как склалось. И у тебя семья, и у меня семья. Ну что, до свиданья?
Василий Иванович поднялся, протянул руку.
