Василий Иванович поднялся, протянул руку.
Ефим Наумович отмахнулся:
- Да посиди, сейчас потихоньку пройдемся - ты меня до гостиницы проведешь, вместе в аптеку зайдем, посмотрю, чем у вас тут лечат.
Посидели. Ефим Наумович рассказал про новый дом, купленный сыном, - хорошая кредитная история, потому и позволил себе.
- А давай в “Макдоналдс” пойдем, тут рядом, - предложил Василий Наумович. - Пивка возьмем, черниговского, лучшее в мире, я в газете читал, выпьем за дружбу народов, - и потянул Ефима Наумовича за рукав, как в молодости.
- Вообще-то мне пива нельзя. Да и макдоналдсов тоже. А-а-а, пойдем! - Ефим Наумович рассовал газеты по карманам и осторожно поднялся со скамейки.
В “Макдоналдсе” Василий Иванович вспомнил:
- Ой, Наталка дома с ума сходит! Я ж на час пошел. Обожди, найду, откуда позвонить… И карточки автоматной нет… Счас на раздаче спрошу…
- Не рыпайся! На! - Ефим Наумович протянул мобильник. - Звони. Кругом - через Америку в Чернигов.
- Освоил! А мне вроде ни к чему, - Василий Иванович взял телефон, повертел, рассматривая, вернул. - Дорого выйдет.
- Говори номер, сам наберу. Темнота.
Василий Иванович диктовал, а Ефим Наумович аккуратно, как-то даже с любовью, тыкал в крошечные кнопки.
- Але! Наталка! С тобой будет говорить супруг, - деланным “телефонским” голосом прогундосил Ефим Наумович.
- Але! Наталка! Это я. Ага. А хто той дурак, шо глупости по телефону говорит - угадай. Нет. Нет. Фимка! От так тебе и Фимка. Приехал. Ну я тебе дома расскажу, а то тут деньги американские капают.
Схватив Ефима Наумовича за плечо, Василий Иванович убедительно просил:
- Ты к нам завтра приди! Наталка борща наварит, ты ж любишь!
Ефим Наумович подлил пива в пластмассовые стаканчики.
- Да мне уже и борща нельзя… Приду, раз встретились. Ну, давай на посошок.
Выпили.
- А на Пушкина еще хлеб горячий продают? - спросил Ефим Наумович. - Или снесли пекарню? Я тут хотел хлеба настоящего, как когда-то, с корочкой, купить - так нет! Резиновый, как эти, - он кивнул в сторону недоеденного сэндвича.
- И не говори, чистая резина! Теперь и у нас рецептуру сменили. Хорошего хлеба не возьмешь нигде. А пекарня работает - только там и можно захватить. Хочешь, сейчас прямо и пойдем, - Василий Иванович даже приподнялся, показывая, как можно не откладывая делать дело.
Но Ефим Наумович остановил:
- Поздно. Я, как поеду завтра к вам с Наталкой, куплю.
Потом, на улице, идя кружным путем - по бульвару - к гостинице, глубоко дышали:
- Глыбше, глыбше дыхай, Фимка!
- Глыбше, глыбше дыхай, Васька!
- Шо, не надышисся, Фимка?
- А и ты не надышисся, Васька!
На пороге гостиницы обнимались, целовались, жали друг другу руки, прощались “до завтра до обеда”.
Дома Василий Иванович посоветовался с Наталкой, и она приняла решение: провести встречу на даче. В саду, в красоте - что в четырех стенах сидеть?
И только тут Василию Ивановичу стукнуло в голову: ни телефона своего, ни адреса он Ефиму Наумовичу не оставил.
- С дурной головой и ногам работа, - спокойно заметила жена и надоумила: - Пораньше поедешь в гостиницу, возьмешь Фиму под ручки и привезешь сюда. Да на такси ж! А тут уже и сын подъедет - на своей машине доставит всех в село.
Чтоб не промахнуться, Василий Иванович встал в начале седьмого, поехал на Пушкина - ларек с горячим хлебом работал с семи. На это дело взял наволочку.
Думал: “Разбужу Фимку запахом горячего хлебца! Навек запомнит и в Америке своей рассказывать будет”.
Ларек открылся в ту же минуту, как Василий Иванович подошел. Толстая продавщица заулыбалась:
- От, слава Богови, первый мушчына! Торговля будет! Шо вам, дорогенький?
- Мне белый кирпичик и черный круглый - с корочкой, позажаристей и так, чтоб внутри мякенький, - протянул наволочку и деньги.
Продавщица одобрительно закивала головой:
- Ну правыльный же ж мушчына! З такою торбочкою прыйшов! Молодэць! А то у политилен запхнуть хлиб, а вин там задохнэ через минуту!
Василий Иванович отошел на несколько шагов и услышал, как его окликнули из ларька:
- Мушчына! Визьмить паляничку! Токо шо пиднеслы! Такый гребешок, шо Боже ж мий! Вертайтеся!
Василий Иванович купил и паляницу.
В гостинице девушка, ведавшая ключами, сказала, что турист из Америки уехал рано-рано. По холодку. Заказал с ночи такси до Киева и - тю-тю!
Василий Иванович оставил девушке паляницу:
- Ешьте, ешьте, вгощайтэся, с чаем чи с квасом.
Сел в переполненный троллейбус - хорошо, уступили место прямо за кабиной. Отщипывая по кусочку то от черного, то от белого хлеба, катал во рту корочки, как леденцы.
Сменщик
Наступили длинные летние вечера. В это время Юлий Михайлович грустил.
С одной стороны, света больше, тепло и красиво, с другой, совсем рано спать не пойдешь: перед собой неудобно с курами ложиться.
На лавочке посидишь с соседями, телевизор посмотришь - пиф-паф да любовь, больше ничего - ну, часов восемь. До десяти бы протянуть, чтоб хоть смеркаться начало.
А там и на боковую.
Книг Юлий Михайлович теперь читал мало - глаза болели от мелкого шрифта, разве что детективчики, когда все равно с какой страницы. Что такое читать с удовольствием, он давно позабыл. Другое дело - детские книжки младшему внуку Жене, когда того приводили на ночь.
Детские книги Юлий Михайлович любил - и шрифт крупный, и картинки яркие, реалистические, с чувством, с цветом, с подписями.
В один из вечеров сын привел внука, а книжку для него прихватить забыл.
Осмотрев полки, Юлий Михайлович выбрал сборник Леонида Пантелеева, который читал когда-то сыну. Перелистал. Шрифт, конечно, не тот, что теперь, картинки черно-белые, но делать нечего. Ребенок должен засыпать под книжку.
Выбрал короткое - “Честное слово” - пусть и не все поймет пятилетний, но вещь, как ни суди, толковая.
Пацан слушал внимательно, переспрашивал:
- А как же мальчик говорит, что не знает, с кем играет? Он что, с чужой бригадой связался?
- А в том домике правда пороховой склад был? Или понарошку?
- Как мальчик стоял на посту весь день и не описался? У него памперсы?
Юлий Михайлович терпеливо объяснял и даже радовался, что вместе с чтением происходит тесное общение: вопросы толковые, четко сформулированные, остроумные, если вдуматься.
Выслушав последние строчки о том, как военный по всей форме снял мальчика с поста и остался в темном саду заменять ушедшего, Женя, совершенно сонный, спросил:
- А это точно был военный? А если это маньяк переоделся? В темных местах всегда маньяки.
Юлий Михайлович пожалел, что перед сном втюхивал Женьке такую серьезную вещь.
Когда малыш уснул, Юлий Михайлович вышел на кухню. Поставил чайник, достал из холодильника сырники, клубнику и принялся ужинать.
Вот писатель Пантелеев: хорошие, умные книги писал. Напрасно его забыли. Многое устарело, но можно адаптировать, пересказать на новый лад, как Толстой Буратино. К примеру, “Республику ШКИД”.
Однако, подумав еще немного, Юлий Михайлович пришел к выводу, что пересказать Пантелеева не удастся. Не тот материал. Зато полезно читать с комментариями взрослых, как сегодня.
Юлий Михайлович отодвинул тарелку с клубнично-творожным месивом и снова раскрыл книгу. Перечитал рассказ, пытаясь произносить реплики с ненавязчивым “художественным выражением”, которое так нравилось ему у Бунтмана с “Эха Москвы”.
Дочитав до конца, Юлий Михайлович улыбнулся:
- Вот как просто написано о долге, о верности.
Довольный, отправился спать.
Утром жена, увидев на столе Пантелеева, удивилась:
- Что, Женьке ничего другого не было почитать? Старьем голову ребенку забиваешь.
- Это не старье, а классика детской литературы. Уж ты как хочешь, - ответил Юлий Михайлович и аккуратно поставил книгу на место.
Рассказ не отпускал.
Юлий Михайлович видел сад, где носятся и играют мальчики.
Он следил по минутам, как сгущается тьма, как все удушливей становятся запахи цветов и зелени, как небо становится все глубже, темнея, как одна за другой зажигаются звезды в бархатных черно-синих ворсинках по краям.
Он наблюдал, как беспечные мальчики выбегают за ограду, а сторож звенит колокольчиком и торопит их.
Он слышал лязганье, с которым поворачивается огромный ключ в замке.
Он видел забытого всеми мальчика, далеко за оградой, внутри, жмущегося к тонкому стволу высокого дерева.
Он чувствовал, как мальчику неловко и стыдно, как тот переминается с ноги на ногу, не решаясь нарушить звуком испускаемой мочи молчание сада.
Он чувствовал, как болят глаза у мальчика из-за усилий разглядеть хоть что-нибудь за белой стеной приземистого строения, в котором заключена тайна, которую ему велели охранять незнакомцы.
