Назавтра жестянка действительно появилась. Это была коробка из-под консервированного перца, замшелая и неаппетитная. Лиза поставила ее в середине комнаты, на «ничьем» столе. Вошел Иван Иванович и тотчас увидел жестянку. Беспорядка Шаровский не любил. Он подошел, осмотрел коробку со всех сторон, заглянул зачем-то внутрь, потом вновь отошел: прием, рассчитанный на то, что кто-то из лаборанток вскочит и, извинившись, утащит жестянку на помойку. Однако никто не вскочил. Что делать? Шаровский взял жестянку двумя пальцами, приподнял и со значением произнес:
– Скажите, это никому не нужно?
– Нет! – ответила за всех Котова.
Тогда Иван Иванович с торжествующим видом понес жестянку в коридор. Он был убежден, что совершает акт великого педагогического значения: теперь-то уж, после того как самому заведующему пришлось выносить из лаборатории сор, никто и никогда не допустит подобного!
Неожиданно эта история продолжилась. Нашлась сотрудница с феноменальными мыслительными способностями, ухитрившаяся принять мистификацию за чистую монету. В силу особенностей ее дарования отношения с Шаровским у этой сотрудницы были натянутыми, и она решила задобрить шефа, преподнеся ему жестянку с потрясающей заграничной этикеткой. Рассказывали, что Иван Иванович в тот же день послал запрос в академическую поликлинику: состоит ли такая-то на психучете, а если нет, то почему? А через несколько дней сотрудница эта выбыла по собственному желанию.
– Так. Это штатная единица, – говорит, выслушав, Громов. – Но кто же рекомендовал?
– Тайна, Лёнечка, тайна… Но, впрочем, почему бы мне не предать? Рекомендовала Раиса Мелькова. Однако ее рекомендация – пшик… Шеф прибежал ко мне: «Громова знаете? Как он, что он?» А я: «Хотите подставить Лихову ножку? Спешите, переманивайте Громова к себе!» Ну, Ив-Ив и понесся…
Вот какие глубокомысленные деяния предшествовали приглашению Громова сюда, в академию.
Наконец план работы готов. Теория наукообразна, методики же – Лизин конек, – с точки зрения Леонида, верх совершенства. К каждому опыту приурочено два-три контроля: мыши, облученные без защиты, и мыши необлученные, мыши такие-то и такие-то – все продумано, все предусмотрено.
– Вот уж поистине культ контроля! – употребил Громов общеизвестную лиховскую остроту. – Ты забыла одно: нужна еще пара научных работников, которая выполняла бы ту же тему и служила бы контролем по отношению к нам с тобой.
Когда план был передан на рассмотрение «богов Олимпа», Елизавету начали посещать идеи.
– Есть новый вариант! – восклицала она.
Но Леонид был неумолим:
– В ходе работы. Сейчас никаких переделок. Пока шеф думает, не отнимать же у него план!
Однако проходило несколько часов, и она снова кричала:
– Есть вариантик!
Вначале вносились поправки по мелочам, но потом Леонид заподозрил, что Котова задумала что-то серьезное. Она обложилась бумажками, извлекла из архивов старые протоколы своих опытов по диссертации, завалила стол микрофотографиями, то и дело смотрела под микроскопом старые препараты.
– Не знаю, над чем мудрствуешь, – предостерегал ее Леонид, – но теперь уже всякое нововведение – через мой труп.
– Я перешагну через него, не заметив.
В день, когда Шаровский, наконец, назначил время для разговора о плане, Леонид вздохнул с облегчением: теперь уж Котова не успеет ничего изменить! А Лиза спокойно крутила ручку арифмометра, проставляла аккуратные цифирки в заранее заготовленную табличку.
Она отодвинула арифмометр, когда до разговора за «круглым столом» оставалось всего полчаса.
– Бедный старый Фок! – начала выводить она жалостливым голосом. – Такой был добротный, заграничный – и вот…
– Что «вот»? – тревожно спросил Леонид.
– Посмотри.
Леонид взял листочки с твердым намерением отклонить все, что бы она ни предложила. На первом листке под заглавием «Причины несовершенства методики Фока и пути их устранения» был разбитый на пункты текст, ко второму были приклеены три микрофотографии с подписями, а на третьем – табличка с цифрами, обработанными методами вариационной статистики. Леонид начал читать и перестал раздражаться: увидел, что это серьезно, очень серьезно. Но что к чему, понял не сразу.
– Ну и пишешь ты…
– Голые мысли.
– Как это «голые»?
– Без надлежащей словесной оболочки. Хочешь, я тебе расскажу? Вот видишь табличку? Методика Фока, как известно, отвечает нам «да» либо «нет». А как быть, если поражение есть, но небольшое? Исследователь вынужден принимать субъективное решение… А у меня… Смотри на микрофото.
– Сама-то ты понимаешь, как это важно?
– Я понимаю, но Шаровский, боюсь, не поймет. Ты, например, до конца не понял. Помнишь твою шутку: не плохо бы еще иметь пару исследователей, контрольных по отношению к нам? Я применяю нечто подобное: ты будешь служить контролем для меня, я – для тебя. Кстати, именно эта шутка и помогла переделать методику. Работала над диссертацией – знала, что методика несовершенна, копила материал, но изменить не удавалось. А тут осенило…
– И превосходно. Но, извини, из твоих бумажек ничто не следует. Ты не обидишься, если я немножко подредактирую?
– Хоть заново перепиши! – Сейчас Елизавета очень сговорчива.
Вскоре новую методику, которая, уж конечно, меняла кое-что в плане работы, смотрел Шаровский.
– Елизавета Михайловна, вам можно простить все прегрешения, – сказал он, и это была высокая похвала.
О плане в целом Иван Иванович тоже высказался положительно:
– Переделывать в соответствии с методикой Фока – Котовой будете в ходе работы.
Румянец на лице Елизаветы Михайловны погасил даже веснушки.
Весть о том, что Котова усовершенствовала методику Фока, дошла до Лихова на другой день: такие вещи узнаются сразу же.
– Кто это Котова? – спросил он, хотя, конечно, прекрасно ее помнил.
Эта сумасбродная девчонка еще несколько лет назад пробила первую брешь в «китайской стене», которой отгородил Лихов свою кафедру от лаборатории Ивана Ивановича. Студентка четвертого курса, она пришла к нему, заявила: «Буду делать диплом в академии».
– До диплома вам еще далеко, – отсрочил щекотливый разговор Лихов.
Котова не возражала, и он об этом забыл. Но через год выяснилось, что половина дипломной работы у этой девицы уже сделана: вечерами она торчала в академии, и старый дурак Шаровский ей всячески потакал. А теперь…
«Без любезного разрешения Котовой не обойтись!» – говорили сотрудники и лаборанты, и Лихов, поминутно слыша эту фразу, злился, кляня все на свете, в том числе и эту выработанную научной этикой формулу: нужно просить не просто разрешения, а именно любезного разрешения! Методика неопубликованная, и применять ее допустимо только в том случае, если можно будет потом в статье написать: «Пользуясь любезным разрешением КБН Е. М. Котовой…» Уж эта научная этика!
Чтобы успокоить себя, Лихов придумал про Шаровского анекдот: «Собрались звери на совещание. «Как дела у слона?» – спрашивают. «Какие уж там дела! Перефокали Фока, и больше ни фока…» Анекдот утешал его лишь несколько минут: слабый получился анекдот, неаппетитный какой-то, даже никому не расскажешь. Ничего не поделаешь, придется просить любезное разрешение у свиристелки: не применять же методику в устаревшем виде! И ведь усовершенствование-то… Хотя, впрочем, усовершенствование коренное.
Не только Лихову, но и Титову нужна методика. У Титова, доктора наук, – отдельная группа. Отношения с Шаровским у Титова натянутые, однако начальство начальством, а сотрудники между собой ладят.
– Слушай! – первым является Гиви Сохадзе, милейший и добрейший грузин с разбойничьими глазами, аспирант Титова. – Кавказ поедем, инжир кушать будем – выходи за меня замуж!
– Выйду, только чуть позже – я еще слишком молода и наивна… Ты пришел, чтоб сделать мне предложение?
– Почему предложение? Методика, сама понимаешь, – выходи за меня замуж…
Получив разрешение и подробную консультацию, Гиви уходит. Но дверь закрывается ненадолго. Теперь на пороге появляется Мезин, титовский сотрудник – воплощенная скромность. Ему тоже дают разрешение – так не бывает, чтоб кто-либо кому-либо разрешения не дал, – но Мезин не спешит уходить: ему хочется пожаловаться на злодейку судьбу:
– До чего ж надоело ездить на реактор с мышами шефа! Год за него облучаю!
Леонид не разделяет еще всеобщей неприязни к Титову, напротив, и к нему, и к Мезину, да и ко всем прочим «нейтронщикам» относится с уважением: как-никак люди работают с самыми опасными из лучей. Но Елизавета к таким вещам менее чувствительна, да и Титова знает получше.
– Выходит, облучая за шефа, вы забрасываете собственную свою тему. Диссертационную?
– Да, диссертационную. Но я не забрасываю: когда есть время – работаю.
– А чем заняты лаборанты? Ведь у Титова три лаборанта. Три! Почему не облучают они?
