Ознакомительная версия.
- Нет. Я недавно читала, из архивов, её заявление в Литфонд с просьбой принять на какую-нибудь работу. Судомойкой, уборщицей...
Бабушка фыркнула:
- Тогда, прошу любить, у лукоморья дуб зелёный.
- Тоже ведь самоубийца.
- В каком-то смысле - да, - согласилась бабушка.
- "С тех пор как экзистенциалисты открыли, что человек смертен, нас уже трудно чем-нибудь удивить", - согласилась и я.
В полном согласии мы примолкли. С бабушкой легко молчать. Она столько помнит! "Сначала трижды подумай, а потом промолчи". * Это про неё.
Я успокоилась. Учебник подождёт. А пока напишем новую сказку.
___________________________________________________________
* Анри де Ренье, французский писатель (1864-1936).
__________________________________________________________
Через полчаса.
- Бабушка, дай совет: как очистить нашу страну от скверны?
- Элементарно. Надо закрыть границы и открыто разрешить психоаналитические пытки. Все уедут.
- Как же все уедут, если закрыть?
- Как положено.
Вот и поговори с ней. Она дожила до сладостных лет, когда может не объяснять, не повторять и не оправдываться. Мне кажется, иногда бабушка смеётся надо мной.
- Ну что ты, какой смех! - обижается бабушка. - Вот тебе сколько лет?
- Ну... - отвечаю я. - Сорок плюс-минус десять-двадцать...
- А мне, скажем, восемьдесят. Или девяносто. Не меньше. И я не бегаю на свидания. Представляешь, сколько времени освободилось?
- Да. Вполне. Представляешь, если бы ты была моя законная, родная бабушка? - мечтаю я.
- Это ни к чему. Обойдёмся лестничной близостью. Люблю соседей.
- Бабушка, дай чаю, пожалуйста.
- А ты попроси, как следует.
- Опять историю рассказывать? - волнуюсь я. - Надоело!!! Доколе! Я не могу каждый день!
На всякий случай картинно багровею лицом.
- Не вопи. Тебе работать надо непременно. Работники словесности не имеют права простаивать. Отсохнет - и всё. Вон Горбачёв по радио "Свобода" выступает. Работает. Представляешь? Бывший генсек - по вражеской станции. А ты хоть у меня выступи, не ленись.
- Ты начни, я после, - прошу я.
- Я очень много знаю. Ты уснёшь.
- Поговори о политике - на ней проснусь.
- Не-ет. О политике с тобой опасно, ты нервничаешь, и чай разольёшь.
- Бабуль, меня уже никто не опекает, никто не холит, не лелеет. Я всем кажусь неисправимо взрослой. Даже Петру моему. Так хоть ты! Отдушина! одна...
- Ты плачешь каждый раз. А я тут вытираю, - она кольнула меня серыми, с проголубью, испепеляюще молодыми глазами. - Ну ничего, будет тебе восемьдесят, когда ничего дорогого, кроме воспоминаний...
- Ну не прикидывайся, ну хватит, я больше не буду.
- Рассказывай, - повторила бабушка и погасила всполохи очей.
У неё цвет радужек зависит от настроения. Серые - сталь, холод, тишина, безразличие, покой. Голубые - радость, хмель и душевность. Всё это я изучила. Но вот смешанные глаза - я не всегда понимаю, поскольку процент оголубления серого круга всегда разный. Один раз посмотреть в её голубеющие глаза - это незабываемо! Иногда это медленное, торжественное заполнение, вытеснение холодного тона тёплым. А порой - внезапно - ах! - и глаза голубые, без перехода. Вы видели такое? Невероятно.
Пытаясь улизнуть от ответственности, я спрашиваю про глаза: почему они такие... хм... нефизиологичные, небывалые, и не мешало ли ей это жить с мужчинами, говорить с женщинами, воспитывать детей.
- Не мешало, - исчерпывающе отвечает бабушка, наводя на меня зрачки.
Тут я закономерно съёживаюсь, уменьшаюсь и ползу под стол. Больше у меня нет вопросов к бабушкиным глазам.
Она ждёт меня, ждёт, а я сижу под столом не шевелясь. Она брызгает под стол тёплую воду и обещает горячую. Я сижу молча. Мне очень уютно.
На три минуты мне три года.
Кистяная бахрома рыжей плюшевой скатерти окаймляет моё убежище. Поплыл аромат лесных трав, загремела ледяная горная река в Кабардино-Балкарии, мои детские горы, канатка над синим озером, скоро позовут на шашлык. Пыльный зернистый шоколад в кусках. Сверкает чёрная икра - и я её ложками, из эмалированного тазика! Коллекция блестящих открыток с видами Колизея, Фудзиямы, розовых кустов Дубровника. Мечты о путешествиях. Восторги взлёта и посадки самолёта. В моём детстве было несколько красивых страниц. Я счастлива. Но бабушке известно и это.
- Вылезай, - сонно говорит она, и я понимаю, что горячая вода готова к бою.
Вылезаю.
- То-то же, - кивает бабушка, уводя взгляды в стойло. - А то можно и посклонять полторы бочки варенья.
От этой угрозы у меня, как у шкодливого двоечника, холодеют пятки, хотя мне давно известны все падежные формы полутора бочек варенья. Но бабушка умеет подать перспективку так, что даже рост ногтей останавливается. От страха.
- Что тебе рассказать? - спрашиваю, дрожа.
- Про любовь.
- Ах, про это?
- Нет. Про это не надо. Давай про любовь.
- Бабушка, я не хочу.
- Мы не на митинге. - Бабушка закуривает. - Или полторы бочки варенья. Гляди мне тут...
- Ой, не буду. Кто б со стороны это всё увидал-услыхал. Не поверил бы.
- Не твоя печаль, - обрывает бабушка. - Начинай.
- И Слово было Бог.
- Прекрати.
- Почему там опечатка, глава 3, 8? От Иоанна. Синодальный перевод.
- Там нет опечаток, - уведомляет меня бабушка.
- Пожалуйста: "Дух дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа".
- Если ты про слово "дышет", через "е", то ты глупа и мала. Ведь не про дыхание речь, а про деяние Духа. Зачем ему дыхание? Ты ещё спроси про устройство лёгких. Или жабр. Или вправду опечатка, Бог с ней.
- Меня замучили студенты. Основной вопрос их философии: кто сделал Бога? Иногда - кто создал.
- Радуйся. Это уже очень много. Во-первых, признают Его существование. Во-вторых, признают, что им не всё ясно. Для атеистической среды это громадные, колоссальные успехи. Только не рассказывай им про антиномию.
Бабушка смотрит в облака за окном, словно ждёт оттуда очередного сигнала:
- И не цитируй Честертона. Особенно "Ортодоксию". Особенно это: "Исходя из эволюции, можно стать бесчеловечным или слащавым - человечным стать нельзя".
- Я тоже ненавижу Дарвина. Что можно было выдумать, кроме естественного отбора и амёбной эволюции, тридцать лет живя в городке под названием Даун! Бабуля, ты себе не представляешь, как я ненавижу атеистов, рационалистов, гуманистов, вообще всех, кто мыслит и существует только вследствие мыслепорождения. Ведь уже даже физики доказали тварность мира!
- Поздравь их, - с непередаваемой интонацией сказала бабушка. - Скоро догадаются, что сотворение мира продолжается. Жаль, я тороплюсь, а то посмотрела бы на их лица...
- Бабушка! Но мне сейчас абсолютно не с кем поговорить о вере, о Боге. Ну, кроме тебя. Хочу, безумно, сейчас обсудить с человечеством основные вопросы, у меня их осталось не больше пяти-шести, но православные смотрят на меня хмуро, а неверующие обвиняют в какой-то мистифицированности. Я самый реалистичный реалист на свете, потому что верю, а меня никто не понимает! Моя вера уже абсолютно рациональна, а мне внушают, что любая вера иррациональна! Ну нельзя же так обходиться с человеком, который точно знает. Надо мной и Пётр посмеивается: он, кажется, только себя самого считает богом, ему голос был...
- Я понимаю тебя, - с угрозой говорит бабушка.
Она не любит моей пыли, эмоций, сетований, упрёков человечеству. Дарвин для неё вообще не существует, поэтому она искренне посылает меня куда подальше, если я в очередной раз начинаю доказывать ей, что он был неправ.
И вообще: правильно поступал Пифагор: назначал абитуриентам пятилетнее безмолвие. Вот если они выдерживали это, преодолевали страшное искушение высказаться, поделиться мнением, - их брали в школу и начинали учить мудрости. Если они всё-таки болтали - извините. Домой, на печку.
Кому дорого личное мнение - недостоин мудрости.
Правильно поступал Пифагор с учениками. Теперь и наши умники допетрили: сначала нравственность, а потом истина. Спросили бы у Пифагора - раньше полегчало бы.
А с тех пор как знание можно купить за деньги, никто не даёт ученику ни грана мудрости. Да и как её дашь, если ученик платит, болтает, отдыхает по своему усмотрению, сам распоряжается своим временем, считает себя личностью, потому что платит, болтает, отдыхает и так далее.
Моя бабушка - мой Пифагор. Мы вроде бы говорим с нею, но я чувствую, что на самом деле на мне обет безмолвия. Как это возможно - не понимаю. Но ощущение очень отчётливое. И ласка. Мне тут, у бабушки, ласково. Мне безразличны её выходки. Близ неё мне как дома.
- Вот и вся любовь, - успокоенно говорю я. - Ты чудо. Пора чаю попить.
- Ты не рассказала историю. - Бабушка отодвигает чайник от меня подальше.
- Можно я о прочитанной книге?
- Ты читаешь? Славно. Хотя бы так.
- Представь себе. Писатель молодой, талантливый. Фамилия? Иванов.
- Крепко, - кивает бабушка. - И что?
- У него есть рассказ - "Любовники".
Ознакомительная версия.
