— Солнце скоро скроется.
На центральной площади стоял полупустой автобус. Время от времени водитель, прислонившийся к его красному жестяному боку, выкрикивал: «Тлалтепек! Тлалтепек!» Стоило им войти и усесться сзади у окошек, как Лус, испугавшись, запросилась наружу. Но он схватил ее за руку и затараторил, сочиняя на ходу:
— Ove,[23] я хотел поехать в Тлалтепек, потому что у нас там важное дело! Мы с тобой должны спасти одного человека.
Она, затаив дыхание, слушала его рассказ: злодей сеньор Онг задумал убить старого сеньора Ха — тот нарушил обещание не уезжать из Тлалтепека. По мере того, как Ничо рассказывал, припоминая грозный голос сеньора Онга, он и сам начал верить в свою историю. «Когда я туда поеду, ни о чем я его спрашивать не буду». Старику даже не дадут объясниться, сказать что-то в свою защиту. Когда автобус выезжал с площади, он не меньше Лус был убежден, что они едут в Тлалтепек совершить геройский поступок.
Тлалтепек лежал в долине, со всех сторон окруженной горами. Огромное белое облако со сверкающими волнистыми краями вползало на небо все выше; автобус въехал в его густую тень, точно в пещеру. Внезапно все вокруг стало зеленым. В открытые окна залетали обрывки птичьих песен, таких звонких, что даже грохот старой колымаги не мог их заглушить.
— Ay, el pobrecito![24] — то и дело вздыхала Лус.
Автобус въехал в Тлалтепек, остановился на площади. Пассажиры быстро разошлись. Городок был очень тихий. Посреди улиц росла ярко-зеленая трава. Несколько индейцев безмолвно сидели на площади, прислонившись к стенам. Ничо и Лус пошли по главной улице, оробев от сковавшей городок тишины. Облако затянуло уже все небо; и теперь, словно занавес, стало медленно опускаться на другом конце долины. Маленький церковный колокол на площади печально пробил за их спиной. Они зашли в неказистую лавку под вывеской «Фармасия Модерна». Сидевший внутри человек сказал, что знает сеньора Ха: единственный китаец у них в деревне.
— Он живет напротив монастыря, в последнем доме.
В Тлалтепеке до всего было рукой подать. Колокол на площади все звонил. Перед развалинами монастыря вырисовывался зеленый прямоугольник газона: с обеих его сторон поставили баскетбольные стойки, но теперь они были сломаны. Перед последним домом росло большое дерево, покрытое лиловыми цветами. Они без устали осыпались в неподвижном воздухе на влажную землю, точно безмолвные слезы.
Ничо постучал в дверь. Вышла девочка-служанка, окинула детей равнодушным взглядом, скрылась. Вскоре появился сеньор Ха. Он оказался не таким старым, как они ожидали; худое, костистое лицо было непроницаемым, хотя глаза пристально изучили обоих. Ничо надеялся, что их позовут в дом: хотел поглядеть, висит ли внутри такой же календарь, как у них в зале, но приглашения не последовало. Лус уселась на каменную ступеньку у них в ногах и подобрала несколько лепестков, упавших с дерева, пока Ничо объяснял сеньору Ха, кто он и зачем пришел. Сеньор Ха стоял неподвижно. Даже когда Ничо сказал: «И он собирается убить вас», колючий взгляд не изменился. Вообще ни один мускул не дрогнул на его лице — он смотрел на Ничо так, словно не слышал ни слова. Ничо даже подумал: может, он понимает только по-китайски, — но тут сеньор Ха очень внятно произнес: «Что за вранье!» и захлопнул дверь.
Они вернулись на площадь, не проронив ни слова, и сели на железную скамейку ждать автобуса. Теплый, невесомый дождик падал так мягко, что его было совсем не слышно даже в тишине безлюдной площади. Ничо встал и вышел на главную улицу поглядеть, можно ли тут купить конфет. Когда он выходил из лавки, дорогу быстро перешел человечек с портфелем. Это был сеньор Ха.
Пока они ели конфеты, с главной улицы свернул побитый седан и прогромыхал через площадь; подавшись на заднем сиденье и что-то объясняя шоферу, сидел сеньор Ха. Ничо и Лус замерли. Машина свернула на горную дорогу к их городку и скрылась в сумерках.
— Он все расскажет сеньору Онгу! — вскрикнул Ничо. И застыл с открытым ртом, уставившись в землю.
Лус сжала его руку.
— А тебе-то что! — заявила она. — Это ведь всего лишь китайцы! Ты их не боишься.
Он безучастно посмотрел на нее. Потом с презрительной усмешкой подтвердил:
— Не боюсь!
Они почти не разговаривали, пока автобус вез их под дождем обратно. До городка они добрались уже затемно. Промокшие, голодные, все так же молча они спустились к мосту. Проходя над рекой, Ничо повернулся к ней и сказал:
— Пойдем к нам ужинать.
— Моя сестра…
Но он поволок ее за собой. Отворив дверь и увидев тетку с сеньором Онгом, он понял, что сеньор Ха сюда еще не добрался.
— Ты чего так поздно? — спросила тетка. — Весь промок. — И тут увидела Лус. — Закрой-ка дверь, niña.[25] — Она сразу подобрела.
Пока они ели под навесом в патио, сеньор Онг вернулся к прерванному разговору:
— …Таращилась на меня и хоть бы слово сказала!
— Кто? — переспросила тетка, улыбаясь Лус.
— Да эта Фернандес! Сегодня днем. — Голос сеньора Онга взлетел от раздражения. — Мне доказательств больше не надо. Она берет где-то еще.
Тетка фыркнула.
— А, ты все еще ищешь доказательства. Niña, возьми еще мяса. — Она положила добавку на тарелку Лус.
— Да, сомнений больше нет, — согласился сеньор Онг.
— Какие чудесные волосы! Ay, Dias![26] — Она погладила девочку по макушке. Ничо сконфузился: он-то знал, что позвал Лус ужинать только потому, что боялся один возвращаться домой, и понимал, что тетка гладит ее по волосам, рассчитывая, что это принесет удачу. Он горестно вздохнул и взглянул на Лус: та с удовольствием ела.
Внезапно с улицы громко постучали. Сеньор Онг встал и вышел в залу. Стало тихо. Потом мужской голос спросил:
— Usted se llama Narciso Ong?[27]
И тут поднялся страшный шум: затопали, зашаркали подошвы, по плиткам пола стали двигать мебель. Тетка Ничо сорвалась с места, убежала на кухню и принялась молиться, очень громко. Из залы доносилось хрюканье и сопенье, потом, когда возня поутихла, мужчина сказал:
— Bueno.[28] Нашел. Сто грамм, не меньше, прямо у него в кармане. Как раз то, что нужно, приятель. Vámonos.[29]
Ничо соскользнул со стула и встал в дверях. Двое мужчин в промокших коричневых пончо подталкивали сеньора Онга к выходу. Но он, похоже, совсем не горел желанием идти с ними. Извернулся, посмотрел назад, увидел Ничо и открыл рот, чтобы сказать ему что-то. Один из незнакомцев двинул его кулаком в скулу.
— Не при мальчике, — сказал сеньор Онг, двигая челюстью взад-вперед и проверяя, не повреждена ли. — Не при мальчике. — повторил он сипло.
Второй незнакомец с грохотом захлопнул дверь. Зала опустела. Все стихло, только из кухни доносились причитания тетки, громко взывавшей к богу. Ничо обернулся к затаившей дыхание Лус.
— Пойдешь домой? — спросил он.
— Да. — Девочка встала. Тетка вышла из кухни, заламывая руки. Подойдя к Лус, она быстро приложила ладонь к белым волосам, бормоча молитву.
— Adiós, niña. Приходи завтра, — сказала она.
Дождик все моросил. Какие-то букашки подавали голос из мокрой листвы, пока дети шли к дому, где жила Лус. Стоило постучать в дверь, и та распахнулась. На пороге стояла высокая тощая девица. Не произнося ни слова, одной рукой она сгребла Лус и сурово втолкнула ее в дом, а другой захлопнула дверь.
Когда Ничо вернулся домой и вошел в залу, он было решил, что сеньор Онг вернулся, но тут же почувствовал себя, словно в дурном сне. Перед ним сидел и разговаривал с теткой сеньор Ха. Та, казалось, сейчас расплачется.
— Иди спать, — приказала она.
Сеньор Ха подался вперед на стуле, когда Ничо проходил мимо, и схватил его за руку — очень крепко схватил.
— Ай! — невольно пискнул Ничо.
— Подожди-ка. — Сеньор Ха не сводил глаз с тетки и ни на миг не ослаблял хватку. — Может, он знает! — И, не поворачивая головы к Ничо, пояснил: — Сеньора Онга полиция забрала в тюрьму. Он сюда не вернется. Он кое-что припрятал в доме. Где?
Казалось, крепкие пальцы прорвут Ничо кожу. Тетка взглянула на него с надеждой. И он вдруг почувствовал себя очень важным.
— Там. — Он показал на календарь.
Сеньор встал и содрал со стены прелестную девушку. Мгновенно желтый конверт оказался у него в руках. Заглянув внутрь, он спросил:
— А еще есть?
— Нету. — сказал Ничо и подумал о конверте, спокойно лежащем в его дереве, там, в дождливой ночи.
Сеньор Ха стал выкручивать ему руку, но он думал о своей тайне, и эта мысль подкрепляла его; боль и ненависть придавали ему силу. Он застыл и терпел стойко. Выждав немного, сеньор Ха отпустил его и подтолкнул так, что он пролетел полкомнаты.
