А уж про голос и говорить нечего.
Она может сказать «добрый день», «привет», «прекрасная погода!», «как дела?», а голос ее говорит совсем иное. Этот голос был низким и глубоким, в нем слышались глубокий звон, прекрасная музыка и смешливое обещание чего-то приятного.
Казалось, на самом деле она говорит: «Я выбрала тебя. Оставайся со мной, и в твоей жизни произойдет нечто необычное и интересное».
Валь сначала здоровается с Анни, потом со мной.
Она по очереди целует нас в щеки.
— Нет, — шепчет Анни, когда Валь исчезает в проеме церковных дверей, — эта девушка мне доверия не внушает.
Вот идут родители Александра. Они поднимаются по лестнице. Мать пришла в национальной одежде, на отце — темный костюм.
— Здравствуйте-здравствуйте, — говорит Анни.
— Здравствуйте, — говорю я.
Позвольте представить вам Осе и Оге: родителей нашего необыкновенного Александра. Они одного возраста, оба маленькие, худые, с одинаковым румянцем на щеках, одинаковым мягким взглядом голубых глаз и блестящими белыми волосами. Анни улыбается, улыбаюсь и я. Осе говорит, что для свадьбы выдался чудесный денек — и вряд ли кто-нибудь с этим поспорит.
— Да, чудесный сегодня день, — отвечает Анни, щурясь на солнце.
Остальные тоже, прищурившись, смотрят на солнце.
— Еще бы, — задумчиво произносит Оге. — Вот и солнце вышло.
— Да, — говорит Анни.
Все смотрят на Анни.
— А по-моему, для свадьбы выдался чудесный денек, — повторяет Осе.
— Денек что надо, черт побери, для свадьбы в самый раз! — кричит брат Александра Арвид, который пыхтя поднимается по лестнице. За ним следует его жена Торильд, где-то в хвосте плетутся трое бледных детей.
Позвольте представить вам Арвида и Торильд: несчастные раздраженные люди, они никак не возьмут в толк, зачем поженились двадцать лет назад, сразу после гимназии, и почему не расстались, когда шестнадцать лет назад Арвид влюбился в девушку по имени Каролине, и почему продолжают жить вместе, когда все чувства достигли абсолютного предела: абсолютная ненависть, абсолютный страх, абсолютное презрение, абсолютное отчаяние.
Вернемся немного назад, к предсвадебному обеду. «Это будет обед для ближайших родственников Жюли и Александра, — сказала Торильд, — чтобы мы могли узнать друг друга ближе». Торильд пригласила Жюли, меня, Александра, родителей Александра, Анни и папу, но папа не пришел. Еда была съедена, вино — выпито. «Давно я не ела такого славного жаркого из баранины», — довольно вздохнула Анни. Затем все перешли в гостиную и принялись за кофе, запеканку, «наполеон», торт со сливками, портвейн и коньяк.
Раздвижные двери отделяли столовую от гостиной, они были почти закрыты, но в середине все-таки оставалась небольшая щель. Со своего места я видела в эту щель Арвида и Торильд: Арвид в одиночестве сидел возле стола, уставленного грязной посудой, и водил пальцами по стакану с виски. Торильд в ожидании, пока сварится кофе, убирала тарелки. Арвид одной рукой поглаживал свой живот, а другой пытался схватить Торильд. «Мне сейчас так хорошо, — печально говорил он. — Мне так хорошо. — Арвид опрокинул в себя остатки виски. — Торильд, давай трахнемся?»
«Тс-с», — бормотала Торильд, кивая в сторону раздвижных дверей.
«Хватит на меня шикать», — заныл Арвид, потянувшись к Торильд. Стул покачнулся.
«Тс-с», — прошептала Торильд, на этот раз чуть громче.
Ее свекровь Осе, сидевшая в гостиной, бросила испуганный взгляд в сторону щели. Все ее маленькое тельце напряглось, мочки покраснели. Она напоминала белку.
«Прошу тебя, только не сегодня, — сквозь зубы процедила Торильд, — у нас же гости, ну что на тебя нашло».
«А что на меня нашло, золотко мое?» — пробормотал в ответ Арвид, сложив губы для поцелуя.
«А вот то и нашло», — прошипела Торильд и ушла, прихватив с собой кофейник и блюдо с тортом.
Она раздвинула гремящие дверцы и закрыла их за собой.
«А вот и еще один торт!» — объявила она, улыбнувшись гостям.
Гости восторженно зааплодировали.
А за закрытыми дверями Арвид шептал: «Ничего на меня не нашло, черт побери. Ничего на меня не нашло! А вот ты просто сука», — проговорил он и упал со стула.
Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, вижу, как в конце улицы из-за угла появляется мужчина и направляется в сторону церкви. Это он. Это должен быть он. Он станет моим. Я нашла его. Я соблазню его. Я смотрю на стоящую рядом со мной Анни.
— Это он, — говорю я. В мои планы не входило так громко об этом сообщать, но Анни меня услышала.
— Кто он? — спрашивает она.
— Не знаю, это я просто так, — замявшись, отвечаю я и смотрю на мужчину, который идет в нашу сторону.
— Кто это, Карин? — снова спрашивает Анни, такая зеленая и прекрасная в своем платье.
— Никто, — говорю я.
Анни стоит на солнце, я — в тени. Вот так всегда, думаю я и перебираюсь к ней поближе.
Я вспоминаю, как однажды Анни, Жюли и я ехали в поезде из Тронхейма в Осло. С нами был шведский приятель Анни Бертиль Свенсон. Бертиль Свенсон был уже вторым любовником Анни после того, как ушел папа. Анни не была бы Анни, если бы за время пути не взглянула на своего любимого и не спросила:
— Ты влюблен в меня?
— Конечно, влюблен, — искренне ответил он.
— А ты знаешь, что стоит мне только посмотреть на какого-нибудь мужчину, и он сразу в меня влюбляется? — спросила Анни, широко раскрыв глаза.
Бертиль Свенсон посмотрел на Анни.
— Еще бы, у тебя такие красивые глаза, — сказал он.
Жюли вздохнула, я посмотрела на Анни, поезд катился дальше.
— Сейчас, сейчас вы сами все увидите, — сказала Анни. — Как только какой-нибудь мужчина войдет к нам в купе, кем бы он ни был, — он сразу в меня влюбится. Это я вам обещаю.
— Договорились, — сказал Бертиль, закрыв глаза.
Поезд катился дальше.
Дверь отворилась, и в купе протиснулся толстый потный тип с прилизанными волосами; сконфуженно осмотревшись вокруг, он сел прямо напротив меня. Он запыхался, покраснел, словно бы извиняясь за сам факт своего существования.
На нас он не смотрел — наверно, не осмеливался — и отчаянно сопел, уткнувшись в развернутую газету «Афтенпостен». А может быть, он уже тогда понял, что стал жертвой, которую мимоходом собирается сцапать Анни?
Анни встала и, поменявшись со мной местами, села напротив мужчины, кашлянула, мужчина поднял глаза — и тут Анни улыбнулась ему.
У нас на улице Якоба Аалса можно было составить словарь разновидностей плача Анни. Иначе обстояло дело с ее улыбкой. Улыбка у Анни была одна, и мужчины от этой улыбки падали замертво. Анни унаследовала ее от своего отца, Рикарда Блума.
Анни улыбнулась мужчине, тот слабо улыбнулся в ответ и вновь спрятался за газетой.
Анни кашлянула еще раз. Мужчина попытался целиком укрыться за газетой.
Анни кашлянула в третий раз и тихонько потрогала его ногу своей. Встрепенувшись, он посмотрел на Анни. Она улыбнулась ему. Мужчина покраснел, глаза его забегали по купе. Жюли, я и Бертиль Свенсон делали вид, что ничего не замечаем. Поезд катился дальше.
Мужчина взглянул на Анни — она улыбнулась ему. Он посмотрел в потолок и опять на Анни — Анни улыбалась. Он уставился в газету, затем на Анни — она улыбалась. Он посмотрел на дверь, потом на Анни — она улыбалась. Мужчина посмотрел в окно, опять на Анни — но она на него не смотрела. Он просто-таки рухнул за своей «Афтенпостен», да-да, взял и рухнул. (Что ты себе вообразил? Неужели решил, что эта необыкновенная женщина все бросит и сойдет с тобой на первой же остановке? Ты что, серьезно?)
Анни дала ему время на размышления. Поезд катился дальше. Она долго испытывала его терпение. Но в конце концов смилостивилась. Она повернулась. Солнечный луч переместился следом за ней. Анни повернулась, и луч преломился в том же направлении. Мужчина недоверчиво выглянул из-за газеты, посмотрел на Анни и увидел, что она улыбается. Анни улыбалась. Она смотрела на него и улыбалась. Больше того. Она не просто смотрела на него и улыбалась, она видела его насквозь, видела все его существо, она смотрела на него так, как не смотрел прежде никто, и он не покраснел. Не попытался спрятаться. Он отложил в сторону газету. И улыбнулся в ответ. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать. В эту минуту он хотел рассказать ей все. Хотел рассказать ей о себе все. Все на свете он хотел разделить с этой женщиной, с этой королевой, с этим ангелом, повстречавшимся ему в поезде. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать.
Жюли все видела. Я все видела. Бертиль Свенсон все видел. Сомнений не оставалось: перед нами, в поезде «Тронхейм — Осло», сидел влюбленный слегка полноватый мужчина с раскрытым ртом. Анни кивнула, словно говоря: «Вы сами все видели, для меня это сущий пустяк — один лишь взгляд, мимолетная улыбка, и дело сделано». Мужчина раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но для Анни это было уже неважно. Она перестала ему улыбаться. Она его не замечала. Он перестал для нее существовать. Тебя больше нет. Все очень просто: тебя больше нет.
