– А где же твой муж, твой понас?
– Мне не нужно… – отвечала она.
– Не нужно? Почему?
– Куда уж мне… У меня есть ты и еще есть… Подрастешь – скажу.
– Хорошо, что у тебя ни мужа, ни понаса. Он бы только мешал нам. Пришлось бы одну сказку мне рассказывать, а другую – ему. Хорошо…
Потом, после первого знакомства через щель в заборе, она ходила с мальчиком на соседний двор, и мальчик играл там с Римукасом. Либо приводила Римукаса, и дети играли на их дворе.
Бывало, возьмет малыша, прижмет к сердцу и тут же отпустит.
– И меня, и меня! – кричит ее мальчик, карабкаясь к ней на колени.
Она говорила:
– Конечно, и тебя, и…
Если бы еще и Юозукас был здесь.
Совсем хорошо бы.
Не с чердака уже, не сквозь пыльное стекло, а с крыльца или со двора все так же любила она смотреть на понаса Римантаса и поню Бируте.
Глаза у нее в такие минуты были странные.
Что в них было, в ее глазах?
А весной распускалась сирень.
В белых, в фиолетовых гроздьях были, наверно, цветки и с пятью лепестками. Наверно, много счастья было.
А летом пахло липой. И в желтых, развесистых деревьях гудели пчелы. Они сбирали мед. Липовый.
– Нет, – ответила она. – Я никогда не жалела людей.
Римукас был курносый, синеглазый, с белой кудлатой головенкой – в мать. Все трое, нотариус, Римантас и Бируте, сидели на длинной пароконной телеге, нагруженной вещами, и обнимали Римукаса.
– Побыстрей бы уж, что ли, – время от времени бурчал крестьянин, перебирая вожжи и стараясь глядеть только на лошадей.
У него свои заботы. Недосуг. До станции и так пятнадцать верст. А его остановили на окраине города, коротко и ясно приказали:
– Езжай.
Ладно, он приехал, он и уедет. Только чего там ждать?
– Побыстрей бы уж, что ли…
Торчи здесь, прохлаждайся с парой лошадей.
– Тпру! Чтоб вас черти… Она протянула руки:
– Поди сюда, Римутис, поди ко мне. На телегу вскочили двое в форме. Наконец-то крестьянин крикнул:
– Но-о-о!
Он отпустил поводья, выпрямился, покрутил вожжами над головой, и пароконная упряжка затарахтела по мостовой. Она махала рукой. И Римукас, и те – с телеги.
– Он очень любит… – крикнула, привстав, Бируте, но не докончила, не досказала, уткнулась в узел и дала волю слезам. Римукас тоже заплакал. Ее мальчик все время тихо стоял рядом.
– Они далеко поехали? – спросил он. Она ничего не ответила.
– В Сибирь? – снова спросил мальчик.
– Молчи! Бери Римукаса, и ступайте играть. Мальчик взял Римукаса за руку и сказал:
– Идем, я тебе дам свою большую лошадку.
Напротив – дом нотариуса. Двери, окна нараспашку. Двор не убран, все разбросано. Как после погрома.
Почему она взяла Римукаса?
Может, своих мало?
Прошлым летом звенящий грохот заглушил пчелиное гудение в липах. В город вошли танки с красными звездами по бокам. С танков широко улыбались молодые парни, и девушки бросали им цветы.
Одни говорили:
– Советская власть! Другие:
– Русские пришли…
Она не знала, что такое Советская власть и что значит – русские.
Правда, скинули волостного старшину.
На улицах пели: «Если завтра война…», «Катюша»…
Были выборы. Она тоже голосовала.
Объявились комсомольцы, а ребята повязали красные галстуки.
Хозяева спросили ее:
– Ты останешься у нас? Мальчик так привязан… Правда, понасы-соседи стали здороваться с ней на улице. Владелец «Мануфактуры» сказал:
– Видите? Я же вам еще тогда говорил, в старые кровавые времена: такую красавицу кто угодно возьмет в служанки. И взяли. Помните?
Она помнила.
Вскоре пришла мать. Первый раз за столько лет.
Они сидели на крылечке, молчали. Слишком долгой была разлука. Обеим взгрустнулось. Так и должно было быть.
Но потом мать не выдержала:
– Землю дали… – Ее лицо посветлело. – Может, домой вернешься, дочка? Я сама бы, может, и не пришла. Отец послал. И Юозукаса взяли бы…
Отец?
Хорошо, что дали землю.
Нет, она не хочет домой. Вот лето кончится, снимет себе комнатку в городе, привезет Юозукаса. Мальчик-то с прошлого года в школу ходит. Пора и Юозукасу. Нет, мальчика она не бросит. Разве не своим молоком выкормила? Разве не на своих руках выносила? Разве он ей не так же дорог, как Юозукас? И сама ведь не знала. А недавно пошла с ним на речку. Мальчик только плюх в воду, нырь – и нет его. Минуту нет, другую… Она туда-сюда по берегу. Нет мальчика. Только потом уже разглядела в кустах лукавую глазастую рожицу. Подбежал, бросился к ней на шею, сам весь мокрый, руки синие. Прижала к себе мальчика…
– Напугал? Ну скажи, напугал?
Хотела шлепнуть его разок по мягкому месту, да рука не поднялась. Заплакала. Плакала, скрывая слезы, и все сильнее прижимала к себе мальчика…
Она снова посмотрела на детей. Они играли с большой лошадкой ее мальчика. Римукас был курносый, синеглазый, беловолосый – весь в мать.
Или ей детей мало? Зачем взяла Римукаса?
Мальчик, играя с малышом, то и дело поглядывал на нее. Она не ответила на его вопрос, и он снова повторил:
– В Сибирь?
Да, известно, в Сибирь. Но она молчала. Не хотела, чтобы Римукас слышал. Страшное слово – Сибирь, его и вымолвить боязно. Сибирь – ведь это край света, там и люди не живут, только стужа круглый год, леса непролазные да громадные белые медведи.
Римукас не выжил бы там, ну конечно, не выжил. Разве могла она отпустить такого кроху?
Стояла вчера на улице перед добротным каменным домом с красной крышей и стеклянной верандой. (Когда-то стучалась сюда, как же!) Смотрела, как увозят Лепайтисов. Такая же пароконная телега у ворот и крестьянин, спешивший домой.
– Побыстрей бы уж, что ли… Потом снова:
– Тпру! Чтоб вас черти…
Никто не помогал. Сами выносили пожитки и грузили на телегу. Под конец взгромоздили кушетку, тяжелую, с круглыми подлокотниками. Может быть, ту самую?
«И ради этого подняла меня с кушетки?»
«Папа! Сначала корову?»
«Сам увидишь, не так-то просто найти служанку!»
«Ма-ма-ма! Можно будет звать ее девка-жидовка?»
Как люди без исправника жить будут?
Стояла она вчера перед домом со стеклянной верандой и не двинулась с места, пока те не погрузились, не взобрались на вещи и крестьянин, облегченно вздохнув, не крикнул:
– Но-о-о!
– Нечего медлить. До станции пятнадцать верст. Она стояла, не двигаясь, как каменная, пока телега не скрылась за поворотом.
А сегодня такая же подвода остановилась возле дома нотариуса. Было время – была бричка, как трон. Нынче – подвода. Еще бы веревку, шест – и можно сено или рожь грузить. Была когда-то бричка, как трон. А еще раньше были кудрявые волосы и серые, как у Винцаса, глаза.
Она и сегодня смотрела издали, затем подошла поближе, еще ближе, вытянула руки:
– Поди сюда, Римутис, поди ко мне.
Потом, опустив голову – давила скрученная жгутом толстая коса, – ждала, пока они простятся с ребенком.
– Поди сюда, Римутис, поди…
Взяла ребенка, будто своих было мало, – и Юозукас и мальчик.
Вот и снова он ей голову морочит, спрашивает:
– В Сибирь?
Она зажмурилась и кивнула:
– Да.
Мальчик сказал Римутису:
– Ты теперь всегда будешь играть со мной, хорошо? У меня большая лошадка, и грива, как у настоящего коня, видишь? Она покормила детей. Потом сказала хозяйке:
– Я сегодня у нотариусов переночую, ладно?
Сегодня…
Она еще сама не знала, что теперь будет.
Римукас озирался в родном доме, где все было так странно.
– Тетенька, почему они не возвращаются? Почему все разбросано?
Убирать не стала, только притворила окна, двери и разобрала постель, ту, широкую, которую видела с чердака, сквозь пыльное окошко. Укрыла Римукаса, уже и сама собралась вытянуться рядом, но точно сильная рука удержала ее, не позволила. Постелила себе на полу, рядом с кроватью.
Хотела подумать, что же будет теперь, что ей делать, как вдруг услышала: скрип двери, потом – шаги. Вспомнила, что не заперла ни одного замка, натянула платье и вышла посмотреть.
Зажгла свет.
Перед ней стоял рослый, плечистый мужчина. Смотрел на нее сверху вниз.
– Весь день ждал, пока стемнеет, – сказал он. – Сюда, наверно, никто уже не заявится, а?
– Наверно…
– Известное дело, раз увезли, значит, не придут больше. А ты не выгонишь?
Промолчала.
– Мне дня на два, на три, пока все уляжется. Потом найду себе. Ну?
Снова ничего не ответила.
– Стариков моих выслали. Может, хочешь, чтобы и меня? Кто он, этот человек, что стоит перед ней и смиренно просит приютить его? Кто?! Неужели Антанас Бернотас? Он шмыгнул носом.
– Я ж любил тебя… Мое дитя растишь…
– Молчи! – ответила она. Медленно оглядела его с головы до ног. Юозукас, бывает, провинится и тоже так стоит: руки опустит, ноги сдвинет и голову набок.
