Ознакомительная версия.
Все больные почему-то именовали друг друга по отчеству, а вот в нашей палате произошла накладка: оба были Палычи. Потому и звали их по именам, а меня по батюшки — Иссакычем. И я получался, как бы старшим — Иссакыч с Мотей и Егором. Хотя старшим и, пожалуй, прилично, был все же Матвей Павлович.
Мы все равно на улицу не выходили, но почему-то ненастная погода за стенами больницы нас приковывала к кроватям так, что мы даже в коридор носа не высовывали. Разве что по нужде. Нужда гнала да покурить, если страдал этим пороком. Да не очень-то и выгонишь — терапевтические больные не шустрые, в отличие от наших, хирургических. Поскольку я лежал в своей больнице, то шустрость моя была больше благодаря, то и дело забегавшим, ко мне коллегам — хирургам, сестрам и всем, кто меня знал по работе.
А вот казус, что мне вспомнился сейчас, приковал нас к постелям еще пуще обычного. Началось с ерунды. Кто-то из моих, по дороге к себе, закинул в палату ворох газет. Мне досталась «Литературка». Егорий, его кое-кто из соседних палат Жорой кликал, соответственно, «Комсомолку» уцепил. Мотя же, как человек более солидный, развернул перед собой «Правду».
Жорий-Егорий по живости характера не мог не прицепиться. — Вы, конечно, Мотя Тезкович, начинаете читать с передовой свою главную газету? Мотя понимающе усмехнулся. — Хоть я по должности и знакомлюсь с указующими идеями и установками, но поскольку сейчас я на больничном, то и позволил себе начать с последней страницы. Мне интересно, как вчера сыграл «Спартак».
Я тоже поинтересовался вчерашним результатом, и мы, вроде бы, погрузились в чтение. Однако пытливая игривость ученого Егора не разрешила долго царствовать молчанию. Видимо, он обдумывал повод для очередной палатной дискуссии. И начал:
— А вы, действительно, считаете, что передовая «Правды» дает серьезные установки аппарату управления в нашей стране?
Конечно… Они все время подсказывают, как дышать советскому человеку и чего от нас требовать начальству. — Это я подключился.
— Ты, Иссакыч, молчи. Не твоим хирургическим извилинам подстать такая мысль… Ничего эти передовые не дают. Балаболят и все. Пустота газетная.
— Это вы напрасно, Егор Павлович. — Матвей приосанился, соорудил суровый лик, почувствовав себя представителем правящей элиты перед безликой массой управляемых, и сразу же перешел на официальное обращение по полному чину с именем и отчеством. Чтоб без ерничества. «Правда», мол, дело серьезное, а не хухры-мухры вам — Напрасно, напрасно. Я вам скажу, что передовицы «Правды» — настоящие научные работы. Обоснованные, точные, порой выверенные временем, как экспериментами у вас в науке. Я бы за эти статьи передовые давал бы и степени научные. Это ж непросто, вот так, коротко и ясно, чтоб была понятна и последнему руководящему работнику в любой глубинке суть необходимых действий, к которым нас сейчас ведут. Ведь наша жизнь, наша страна — это эксперимент планетарного масштаба, и идея нужного сегодня должна быть ясно изложена и всеми правильно понята…
— Вы, Мотенька, нам сейчас целую лекцию прочесть норовите об экспериментах на людях. Да не перебивайте вы меня. Мы все это знаем. И что это эксперимент всем ясно… На людях. Кстати, вернее совсем некстати, на людях! Не перебивайте, хвост мысли упущу. Наука, если и была в этом, так много раньше. А сейчас — собачья практика.
Я немного заробел того пути, по которому покатила дискуссия.
— Ну ладно тебе, Егор. Эксперимент должен всегда по пути подправляться. Не тебе это объяснять… Вот поправки и идут через печать.
— Иссакыч прав, Жоринька. Корректировка необходима. Печать, не забывайте, не только пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор.
— Да я тоже Ленина в институте проходил, но причем тут печать, наши газеты и наука? Наши газеты не печать. Это, прежде всего. А что касается науки…
Я решил любыми путями сбить накал спора и, вообще, выкинуть из жизни все слова уже произнесенные Егором и готовые к выходу из его головы:
— Ребята, обождите, что-то у меня сердце приболело. Егор, позови сестричку, пожалуйста.
Я все ж был молодой инфарктник и все к этому тогда еще относились с почтением. Егор подхватился и побежал в коридор. Мотя деловито схватил меня за пульс. Будто он понимает, будто я не врач и сам за собственный пульс схватиться не могу, и будто это о что-то подскажет. Но Мотя слыхал, в кино видал, канонические приемы.
Опускаю ту фальшивую беготню, что я учинил: приход врача, ненужные капли, отмахивание от ненужного укола и так далее. Полчаса на это ушло. Все! Угомонились спорщики, думал я, успокоились и забыли. Однако научную мысль не остановить ни репрессиями, ни ложными тревогами, ни угрозами. Когда мы вновь распределились по своим одрам, неугомонный Егор вновь взвил черное знамя борьбы.
— Да, так вот, Матвей, как ты считаешь, можно ли в научной статье переставлять абзацы? После первого поставить третий, после третьего — десятый…
— Егор, ты думаешь, что мы, работники советского аппарата, супротив вас, голубой научной косточки, совсем неучи? Разумеется, логика в науке строга. И нечего ловить на ерунде. Это твой снобизм, я бы сказал, профессиональный расизм. Вот. Вы — не лучше всех. Да, и в передовице и в научной статье абзацы переставлять нельзя. Равно!
— Сегодня какая статья в «Правде»? О чем?..
— О чем бы там ни было — это статья будет вдумчивая, серьезное исследование. — Голос Матвея приобрел металлический оттенок. — Партийная газета делается не невеждами. Творцами! И вам, научным верхоглядам, надо лишь сесть и без наносного взгляда, воспитанного на нерусском скепсисе, вдуматься в каждое слово. Учтите…
Я, возможно, оказался более пугливым нежели партнер по беседе с именем Егор. Музыка речи Матвея меня напугала. Я услышал фанфары Красной площади, увидел факелы Нюрнберга. «Нерусский скепсис» поверг меня в страх. Я видел озорной блеск в глазах Егора, но не заметил запорошенность испугом взора его оппонента.
— Дай, дай мне сегодняшнюю «Правду». — Егор веселился.
Матвей Павлович становился все более пъедестален — стальнел и сталинился. Отдалялся. Я только после понял, что с испугом он смотрел на меня. Только потом, восстанавливая в памяти весь тот эпизод, понял что чужим и опасным был для него я. Он боялся меня. Я был чужой. То был, по-видимому, вполне, искренний страх. Но поскольку до сегодняшнего дня у нас абсолютно дружественные и сочувственные отношения царили, вызванные, как мне казалось, моим ранним инфарктом, то я и не заметил вдруг наступившей настороженности. Они-то коллеги — язвенники, а я больной, вроде как бы аристократ. Впрочем, скорее всего здесь сыграло роль мое самодовольство, чрезмерное внимание к себе любимому, ощущение себя больным-аристократом… Ну и, что инородец я, тоже тут же вспомнил.
Егор, очевидно, оказался более свободным и раскованным. Внутренне более свободным. Его вела вперед лишь собственная идея и разыгравшееся озорство.
— Егор, отвяжись ты со своей «Правдой». Вот я прочел в Литературке…
— А что? Разве любое исследование не интересно?
— Егор Павлович, вас обучали определенным исследованиям в соответствующих лабораториях, в данном вам коллективе, а вы хотите устроить балаган на очень ответственном участке нашего бытия. Мы тоже периодически усовершенствуемся в университетах. Чему вы как ученый возражаете? Чем вы недовольны?
— Ха! В университетах марксизма? Ученым я могу не быть, но оппонировать обязан.
— Вот именно. Это и есть чуждое влияние людей, которые для всего ищут возражения.
— Да кто ж такие!? — воскликнул я.
Егор не обратил внимание на мой интересный вопрос, а Матвей лишь метнул в меня, как бы успокаивающий взгляд: мол, лично к вам это отношения не имеет. И я тоже отвлекся от Литературки, все ж попав под обаяние, набиравшего силу, потока их спора.
— Нет, ребята. Вы не отвлекайтесь. Мотя, дай мне твою газету.
— Несмотря на болезнь, Егор легко соскочил со своего ложа и ловко выхватил у оппонента спорный предмет. — Так. Что за передовая сегодня? Ага. «Заводская печать».
— Что ж, проблема очень важная. Низовая печать — основа партийного воспитания. Сюда и должен быть направлен взгляд мозга партии…
— Ладно. Я не о теме… Как написано… Итак, первый абзац, начало: «В конце 1921 года московские металлурги выпустили первый номер заводской газеты». Так, та-та-та-та… и абзац завершается: «На предприятиях появилась своя рабочая газета!» Это начало. Да? Годится как начало?
— Разумеется. Все правильно. Начинается с литературно-исторического обзора.
— Ладно, ладно. Следующий абзац: «Возникновение заводской печати в первые годы Советской власти было предопределено всей политикой нашей партии» Ну и так далее. Как ты считаешь, можно так начать статью?
— Можно и так. Важное положение.
Ознакомительная версия.
