Марио шел и шел по улицам, на которых было светло, несмотря на отсутствие освещения. Наконец он остановился перед домом № 107. Отсюда начинался четвертый проезд, прежде замощенный цементом, теперь же изрытый ямами, которые живописно тянулись одна за другой. Впереди над дверью дома тускло мерцала двадцатипятисвечовая лампочка, при свете которой ничего нельзя было разобрать. Марио показалось, что он на выставке современной живописи.
Маленькие, позеленевшие от плесени домишки, зияющие оконными проемами и рамами без стекол, являли собой удручающее зрелище.
Марио подошел к четвертой лачуге справа, служившей пристанищем для него и Нисии. Она казалась мрачнее и заброшеннее других. На пороге, у двери, он нашел кастрюльку, дотронулся до нее тыльной стороной руки – кастрюлька была еще теплой. Почему же Нисия не внесла ее в комнату? Нет сомнения, соседский мальчик принес обед, постучал и, когда никто не ответил, поставил кастрюльку и ушел. К тому же ему не давали на чай…
Марио положил мороженое рядом с кастрюлей и стал искать ключ. «Нисия что-то долго гуляет», – подумал он.
Клейкими от мороженого пальцами Марио долго шарил в карманах пиджака и брюк, пока нашел ключ. Тогда он распахнул широкую створку двери, и перед ним предстала душная, темная комната. Где же Нисия? Он раскрыл настежь окно, зажег лампу, подвешенную на проволоке над столом, и мутный свет, проникнув через запыленное стекло, заполнил почти пустую каморку с голыми стенами. Всю обстановку ее составлял неуклюжий стол и три плетеных стула. Марио вернулся к двери, взял вафельный стаканчик с мороженым, уже превратившимся в розовую жижицу, и стал искать блюдце. На клетчатой скатерти стояла ваза для цветов из толстого стекла и две кофейных чашки. «Уж не заходил ли сюда Бимбо прощаться?…»
Все еще находясь в состоянии меланхолического созерцания, Марио машинально взглянул на лежавший под пустой алюминиевой сахарницей листок. Он был исписан каракулями, выведенными тем толстым карандашом, которым Нисия обычно подрисовывала брови и родимое пятнышко около рта, придававшее особую прелесть ее улыбке. Дрожащими руками Марио взял листок и начал читать.
«Куика, вы холодный человек! Вы эгоист! Вы не любите и никогда не любили меня. Поэтому я ухожу с Бимбо, который умолял меня об этом на коленях и сделает все, чтобы я была счастлива. Он хочет жениться на мне, понимаете?… Мы идем в кафе: он непременно хочет проститься с Фирмино. Не ищите меня и не вздумайте преследовать. Не попадайтесь мне на глаза. Если вы посмеете это сделать, я устрою скандал. Слышите?
Нисия».
Марио продолжал смотреть на мороженое. Вафельный стаканчик раскис, мороженое растеклось по столу. Он швырнул стаканчик в окно, словно выбрасывал прошлое, непоправимое.
Руки у него были мокрые. Он их вытер о край скатерти. Еще хуже – руки стали липкими. Он не знал, что с ними делать.
Он попытался рассмеяться, подобно паяцу, но рот его искривился в судорожной гримасе. Лицо исказилось и стало похожим на идиотскую маску человека, впервые плачущего в зрелом возрасте.
Растерянный, Марио вышел из комнаты. Вытирая платком руки, он размышлял: благодаря Нисии он перестал чувствовать свою никчемность. Позабыл о тыковке, которая виделась ему в петлице. Стал важным господином: начал читать газеты, верил их передовым статьям, прогнозам погоды и телеграммам с театра военных действий. Наконец стал таким, как все. Но сейчас, пораженный неожиданным ударом, он не мог себя сдержать. Все кончено, разбитое сердце универсальным клеем не склеишь.
А тут еще этот липкий налет сахара на пальцах! Ни за что нельзя взяться! Все прилипает, все пристает… Какая досада!
Марио покинул пустой, настежь раскрытый дом другим человеком.
Он снова ощущал у себя в петлице тыковку… Она покачивалась из стороны в сторону и снова делала его несчастным и униженным. Он решил не бороться, отдаться на волю судьбы и… будь что будет!..
Марио не вернулся в свое кафе. Он не хотел встречаться с сослуживцами, ибо Бимбо, как писала в записке Нисия, поспешил продемонстрировать им свою новую подругу, как вещественное доказательство одержанной победы. И какое прекрасное доказательство! Марио не вернулся ни в кафе, ни на тот проспект, ни даже в захудалые таверны, где обычно обедал с Нисией. Он был словно письмо без адреса, которое кто-то по рассеянности опустил в уличный почтовый ящик.
Марио исчез бесследно.
Он не забыл Нисию, но забыл самого себя.
Никто из знакомых нигде не встречал его, а если бы случайно и встретил, то не узнал бы: настолько Марио изменился.
Рубашка засалена, рваные ботинки покрыты грязью, из пиджака торчат куски подкладки, брюки протерлись на коленях. Пристанищем ему. служили грязные притоны; там среди бродяг всех мастей он стал своим человеком. Вместе с ними пил, вместе с ними напивался до потери сознания и вместе с ними, спустя несколько месяцев, был доставлен в полицию по обвинению в бродяжничестве.
Некоторые из арестованных, в том числе и Марио, полиции еще не были известны. Их собрали в дежурной комнате. Сидя на корточках в темном углу, Марио наблюдал за входящими и выходящими людьми. Появился агент. Его черные волосы были настолько напомажены и надушены, что, казалось, служили рекламой парфюмерии. Он сел на стул, широко расставил ноги и закурил сигарету. Случайно Марио бросил взгляд в его сторону.
– Бимбо!
Тот поднялся и удивленно посмотрел на человека, назвавшего его по имени. С трудом узнал Марио.
– Это вы, Куика! Так опустились, а!
Долгое время, глядя в упор друг на друга, они молчали, не зная, о чем говорить. Наконец Марио встал и невесело засмеялся:
– Вас тоже… задержали?
– Меня… задержали? Хорошенькое дело! Я сам задерживаю! Я не из тех скотов…
– А… значит, вы теперь шпик?
– Да… В полиции хорошо платят и нет Леонардо.
– А Нисия? – после некоторого колебания спросил Марио.
– Теперь она живет, прекрасно. Вы были шляпой, Куика! Такая женщина – это целое состояние! Правда, нужно уметь им управлять. Понимаете?… Она не для всякого…
Танцующей походкой вошел помощник комиссара Просперо и направился к Бимбо.
– Как хорошо, что я вас встретил… Разрешение подписано, можете отправляться на поиски. Для быстроты выезжайте ночью вместе со всеми.
– Нисия велела пригласить вас к себе. У нее сегодня кокада.[4]
Оба понимающе улыбнулись, затем Бимбо скрылся за дверью, ведущей в коридор. Просперо приступил к допросу задержанных. Лампа освещала его гладкую, словно головка сыра, лысину. Он долго смотрел на Марио, как бы стараясь опознать его.
– Первый раз здесь?
– Да, сеньор!
– Где-нибудь работали?
– Буфетчиком в 38-м кафе.
– Почему так опустились?
– Не знаю. Думаю, что из-за тыковки.
Просперо, ничего не понимая, решил, что перед ним сумасшедший. Он сделал движение рукой, из которого можно было заключить, что напрасно здесь людей не держат. Затем вызвал надзирателя Домингоса и приказал ему:
– Этого вшивого отпустить!
И Марио последовал за надзирателем. Однако, сделав несколько шагов, остановился и обернулся назад: правда ли это?
Просперо продолжал смотреть на него.
– Пошел вон, идиот! И никогда больше не попадай сюда!.. Слышишь?
Однажды ночью бывший буфетчик 38-го кафе дремал у подъезда банка. Неожиданно из-за угла показался большой черный закрытый автомобиль. Остановился. Из него выскочили трое и подбежали к бродяге. Один из них схватил бродягу за руку:
– Идемте со мной!
– Куда?
– В «Эспланаду»,[5] куда же еще!
Это была полицейская машина. В ней уже находилось много задержанных бродяг всякого рода. Появление Марио было встречено приветственными возгласами и взрывом хохота. Буйствовавший, в дым пьяный нищий проявил к вновь прибывшему такое расположение, что Марио пришлось угостить его несколькими оплеухами.
Огромная черная машина, набитая шумливыми босяками, сделала еще несколько кругов по улицам квартала, вылавливая подозрительных, и наконец подкатила к зданию полиции. У входа, при свете стосвечовой лампы агенты рассказывали друг другу сальные анекдоты. Арестованных встретили грубой бранью и подзатыльниками.
На этот раз Домингос даже не счел нужным представить задержанных начальству. Понукая бродяг тумаками, надзиратель спустил их в подвал и, словно баранов, загнал в камеру, где было уже немало арестантов. Многие спали, кое-кто соскребал с себя черными от грязи ногтями растревоженных насекомых. Появление новой группы арестованных было встречено враждебно: старые обитатели камеры разразились бранью, насмешками и оскорблениями. С трудом продвигаясь в темноте, где всюду были враги, вновь прибывшие старались кое-как устроиться на грязном полу; никто из них не знал, сколько дней придется здесь провести.
