Так, пряча вроде бы улыбку, он вошел с чайником в комнату. Люся, конечно же, эту улыбку заметила, поинтересовалась.
— Одно доброе дело сделал, — ответил Сережа сдержанно, с тоской, будто великодушие ему стоило и жертвы немалой.
Скоро настало подтверждение тому, что деяние Сергея действительно было добрым. В оставленную приоткрытой дверь донеслось пение. Сергей, не веря ушам, вышел в коридор, а после вызвал и Люсю. Без сомнения: Костя подпевал девушке вторым голосом. Лапин частенько намурлыкивал что-нибудь себе под нос в полной забывчивости, но петь!.. Да еще довольно густым басом — в обиходной речи бас его назывался «проглоченным». Вот уж воистину — прорезался голос. А когда, спустя добрых полчаса, Сергей пошел проводить до остановки Люсю, чего никогда раньше не делал, Лапин с девушкой по-прежнему находились вдвоем в фойе. Что было более всего удивительным: говорил Лапин и, похоже, много!
— Для массы скрепляющая сила — всемирное тяготение. А для людей — тяготение друг к другу! — упоенно рассуждал по пути Сергей: он казался себе вершителем судеб. — Если вынуть из массы, как ниточку из бус, всемирное тяготение — можно раскатать вселенную. А человечество можно погубить, уничтожив тяготение людей друг к другу! Я так думаю.. Ты согласна?
Люся, конечно, была согласна.
— Впрочем, и бараны друг к другу тянутся, — впадал Сережа в неизменное противоречие. — Головы от солнца друг под дружку прячут. Все материальное — оковы! Когда-нибудь люди вообще откажутся от своей телесной оболочки. Экстрасенсы ее сейчас уже ни во что не ставят. Киберн-этап… В будущем мы, может, будем парить в пространстве в виде каких-нибудь бликов или лучей… Я иногда чувствую в себе что-то такое… щемящее, зов далеких звездных прародителей, может быть… — в лице Сережи появилось что-то от высокой скорби, от нездешнего назначения, словно это и был тот миг, когда он почувствовал в себе звездный зов.
Люся покраснела: она пристыженно показалась себе более заземленной, недостойной Сергея. Ей не хотелось лишаться телесной оболочки! Да и как это? Пожалуй, самому-то было не все равно, какая телесная оболочка у Эльвины, той девушки, за которой ушел со злосчастной вечерушки.
Она попрощалась и пошла к подходящему трамваю.
— А ты, Люся, оказывается, стройняшка! — крикнул он вдогонку.
А зачем? Она оглянулась и так тепло, влажно посмотрела… Теперь думать будет — накручивать себя… Она ведь такая… А для того и крикнул, чтоб думала…
6
Курс решил защищать Сергея и Бориса. Особенно много горячих голосов было за Сергея, потому как он получался вообще ни при чем.
Комсорг института, двадцатисемилетний парень, рыжий, грузный и очень сдержанный, из музыкантов, тем своим усталым тоном, который дает понять, что он вроде ни в чем не уверен и мало на что надеется, все-таки пообещал вступиться за исключенных. Хотя и крепко усомнился в успехе дела Бориса — Сергея по общежитию он хорошо знал, а Борю только так, с виду.
Сергей тем временем встретился с Эльвиной. В жутком трагедийном упадке, утыкаясь взглядом в пустоту и тяжело морща лоб, поведал он ей историю своего отчисления. Реакция Эльвины была неожиданной: не удивилась, не посочувствовала… Ровно так, отчужденно сказала:
— Видишь, я была права. Не надо было меня провожать. Не пошел бы, ничего не случилось.
Он же ей всю сложную подоплеку исключения выявил, все с самого начала, с увольнения Мастера!.. А она уловила только последнее, фактик этот мизерный, клубничку!..
— Не переживай, что исключили, — говорила она. — Поработаешь на производстве, узнаешь жизнь.
— Я не переживаю, что исключили! — выходил из себя Сережа. — Не о том переживаю! Несправедливость, лживость… и все под красивые слова!
— Так везде и всегда. Что из этого?
Он видел ее подвижные, готовые к тревоге и радости глаза, и мерещилось, будто они непременно и тотчас должны откликнуться на смятение в его душе. Гибкая, порывистая эта девушка должна почувствовать в нем способность к в е л и к о м у с т р а д а н и ю, к о д и н о к о м у п у т и спасителя рода людского и пойти за ним, без оглядки пойти, на муку любую… Однако чем дальше, тем ощутимее наталкивался на отчуждение.
— Я тебя раньше, — ухватился Сергей за одно подозрение, — с парнем частенько видел, таким… — Сергей изобразил насупленную тупую деловитость. — У вас с ним… что-нибудь серьезное?
Эльвина глянула мельком, без особого удивления: словно то, что, не будучи знаком, Сергей за ней наблюдал и запомнил парня, было в порядке вещей.
— Было серьезное, — ответила она убийственно прямо.
— Ха! — едко воскликнул Сергей. — По виду он тот самый, который нужен женщинам. Звезд с неба не хватает, но с потенцией на обеспеченную жизнь!
— Что в этом плохого?
— Я и говорю: прекрасно! Не пьет?
— Как все.
— Ну да, как все. Разве могло быть иначе! Как все! А в результате — положительное явление. Такого не погонят ниоткуда. Живет по принципу: «Не высовывайся!»
— Что ты завелся? Ты его знать не знаешь.
— А его и знать не надо. Его трудно не знать! Он как все, как все, как все! — на три стороны воскликнул Сергей. — Просто жалко, что у вас с ним чего-то… не получилось, как я понимаю. Это же такая удивительная перспектива жизни: квартира, машина, связи… Самое главное — связи. Ты знаешь, что сейчас уже для всех главное это?..
— А ты сам-то хватаешь звезды с неба?
— Я?!
Сергей умолк. Шагал, уронив в исступлении неоцененную миром голову.
Конечно, если просто взглянуть: для Эльвины тот парень не так себе и надо бы, что называется, сменить пластинку. К тому же, отторгая этот гнусный мир, отторгаешь вместе с ним и девушку…
Однако нота вселенской скорби была взята высоко.
— Стремятся многие, — подлила масла в огонь Эльвина. — Говорить, кстати, теперь умеют все, а машину может купить не каждый. Неизвестно еще, что получится.
— А надо обязательно знать наперед, что выйдет? Жетончик получить? — взорвался Сергей. — Да и что, по-вашему, должно получиться? Лауреат? Деятель? Признанный награжденный человек? А через некоторое время окажется, что все дела ныне почитаемого человека были не во благо, а во вред! А как оценить дела отшельников? — Сергею припомнились разговоры об отшельничестве в доме на Архангельской, 13: там об отшельничестве рассуждали много. — Их дела не взвесишь, они не материальны. Но люди к ним шли, несли горе свое. Был такой… выпало из головы… старец один. Так к нему и Толстой и Достоевский за словом ходили!
— Становись отшельником, кто мешает?
Мысль об отшельничестве Сергею давно нравилась, но… воображение подводило: тотчас подсовывало к нему в скит, полный разных мудрых книжек, девушку… и далее рисовалось все такое, весьма отдаленно связанное с иночеством.
— Я человек действия.
— Мнишь ты о себе…
— Ну и что, что мну… мню то есть. Думаешь, этот твой не мнит?! Если на то пошло, все лицо выражает лишь одно — самодовольство. Как им о себе не мнить! — нападал, сдерживая гнев, на какую-то незримую людскую массу Сергей. — Они же считают, что все в жизни поняли: иди — где короче, бери — что поближе!
Эльвина вдруг потупилась.
— Со мной, конечно, не легко, — проговорил Сергей. — Но ведь это потому, что мне самому трудно. Мне жить — трудно!
Исхудавшие Сережины плечи приопустились, видимо намучившись под непосильной ношей великих противоречий.
— Всем трудно, — вздохнула коротко Эльвина.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — пытался хоть как-то объясниться Сергей, — но меня сама Жизнь волнует! — Он горячо ткнул себя в сердце, так изболевшееся за человечество. — А милое большинство — собственная жизнь! Что покушаю, что надену: у кого-то есть, у меня нет…
— Надоели мне эти ваши разговоры…
— Какие это «ваши»? У меня только мои…
— Хочу просто нормально жить.
— И я хочу просто. Только просто и нормально…
— А я хочу просто и нормально! Прости, мне домой надо. Я на подготовительные хожу, хочу на вечернее в институт…
— На вечернее?! — искренне изумился Сергей. — Зачем тебе?! Пять лет сидеть все вечера на занятиях, жизни не видеть! Нет, если бы у тебя была цель, мечтала о чем-то — другое дело! Но ведь тебе же просто хочется стать женщиной с положением! Будет у тебя положение — ну и что?!
— Пусти, люди смотрят.
Он и не заметил, как схватил ее за руку.
— Будь проще, Эльвина, — прямо и насмешливо поглядел в глаза девушке Сергей, — стань собою!
Это были слова Мастера. «Будьте проще, будьте собою», — говорил тот назидательно и требовательно. Фальин первым подхватил их: «М-м, чувачок, стань самим собою», — посоветовал он как-то разгорячившемуся вдруг Косте Лапину. Костя вмиг стал кем угодно, только не собой: даже кожа на волосатых руках пошла пятнами.
