Обследуя озеро, мы переплыли на плоту на противоположный берег и обнаружили там маленький песчаный пляж, шагов десять в длину, из ярко-жёлтого чистейшего песка. Это вкрапление песка имело продолжение вглубь леса в виде узкой песчаной полосы, свободной от травы и кустов, этакая песчаная дорожка, которая привела к малюсенькому озерцу шагов тридцать в диаметре, почти идеальной круглой формы. Берега круто обрывались в воду, которая была совершенно прозрачная, ярко-голубого цвета.
По кромке берега, уходя в глубину, была видна сочная подводная растительность.
Разматываю леску, насаживаю червя, забрасываю снасть в этот чудесный лесной бассейн. Поклёвок нет. Вода настолько прозрачна, что видно леску, грузило, извивающегося червя. В зеркале воды отражаются облачка, деревья, голубое небо. Вот облако закрывает солнце, лесные тени словно надвигаются на озерцо, и мощная, неожиданная поклёвка чуть не выбивает удилище из рук. Вытаскиваю яркого полосатого окуня, который изгибается, энергично бьёт хвостом и прыгает на прибрежном песке. Ещё заброс — и сразу снова хватает окунь. Так продолжается минут десять, пока круглое ватное облако не уплывает на другой край неба и солнце вновь просвечивает насквозь круглую бездонную яму с голубой водой. Зависимость клёва от интенсивности солнечного света становится очевидной. Вскоре десятка два хороших окуней шевелились в корзине, предвещая обильный ужин.
Поход на целый день, назад, в сторону деревни, вдоль речка, был интересен тем, что перед нами была совершенно другая Кенда. Сначала озеро постепенно сужалось, пока не превращалось в обычную лесную речку, которая неторопливо, крутыми петлями, извивалась между сопок, постепенно убыстряя свой бег. Сопки становились всё круче и круче, берега сдвигались, превращая спокойную речку в бешеный горный поток с перекатами и водопадами. Попытка отыскать на перекатах хариуса или форель не удалась, видимо, вода для этой требовательной рыбы была слишком тёплой. Но зато по всей реке везде свирепствовал окунь. Особо удачно он ловился выше перекатов, ближе к озеру, на зимнюю блёсенку с насаженным кусочком свежей рыбы.
Разделывая рыбу на стоянке возле ручья, мы заметили, что оставленная на камнях без присмотра рыба исчезает. Решили проверить, разложили несколько окунёвых тушек на камнях около воды, сами поднялись в избу и, оставив щель в притворе дверей, стали наблюдать. Был уже вечер. Густые тени от камней и деревьев затрудняли наблюдение, но вскоре мы увидели своих соседей. Среди камней и воды грациозно и плавно двигались два силуэта. Приблизившись к рыбе, они хватали её и уносили вверх по ручью, быстро возвращались и снова уносили, пока вся рыба не исчезла в невидимых кладовых. Приглядевшись, мы поняли — это норка. Через пару дней, постепенно, парочка норок так привыкла к нам, что не боялась появляться и брать рыбу и в дневное время.
Запомнилась и наша попытка поймать налима в глубокой промоине, которую ручей проделал под берегом озера. Из рассказов рыбаков, из книг я знал, что в таких промоинах с ледяной водой из ручьёв любят пережидать тёплое время налимы. Из толстой лески, крупного крючка и свинцового грузила соорудил три донки, наживил сорожку и забросил в воду, привязав концы к молодым деревцам. Утром все донки свободно полоскались в воде без крючков с наживкой. Конец оборванной лески был весь шершавый, в следах от неведомых зубов, которыми долго перетирали упругую, неподатливую снасть. Стального поводка у нас не было. Попытки найти что-нибудь подходящее в избе, в лесу не увенчались успехом. Толстые, чёрные, конечно, громадные налимы так и остались жить в своих норах под берегом. Но скоро нам пришлось забыть о коварных налимах.
Всё когда-то заканчивается, заканчивался и наш праздник в заповедном лесу, на озере, на северном краю России на границе с Карелией. За два дня до окончания наших каникул мы решили ещё раз сходить ближе к каменным перекатам, наловить окуней покрупнее, подсолить и увезти гостинец в город родным и друзьям.
Пораньше утром мы уже в пути. С собой ведро, корзина, снасти, наживка, бутылка холодного чая. Рыбалку начали на крутой извилине реки на знакомом плёсе. Окунь брал жадно, мощно сопротивляясь при вываживании, разжигая рыбацкий азарт и веселя душу посланной удачей. Я ушёл за поворот реки, присел передохнуть на камень и попить холодного чая. День был тёплый, но пасмурный. Низкая облачность сулила дождь, западный ветер морщил зеркальную поверхность плёса. Состояние праздника закончилось, беспокойство лёгким ознобом пробежало по телу. Настроение беспричинно портилось.
«Дима, давай собираться, дождь надвигается!». Друг мой вопросительно взглянул на меня, но спорить не стал, собрал снасти, и мы двинулись к стоянке.
Когда до избы осталось с километр, сошли с тропы в лес, сложив под ёлкой снасти и всё, что у нас было. Моё беспокойство передалось другу: «Что случилось, ты что-то знаешь!» «Не спрашивай, просто надо проверить, кажется, я что-то слышал там, на стоянке, — слукавил я. — Возьми топор и охраняй вещи, а я пойду на разведку. Пойдёшь к избе, если только я закричу. Сиди тихо». Свернув с тропы, я пошёл вверх влево, обходя избушку с севера. Через сотню шагов выбрал подходящую берёзку и острым ножом вырезал увесистую, удобную для руки дубинку, похожую на черенок для лопаты. Всё делал автоматически, словно мной двигала чужая, но доброжелательная воля.
Через несколько минут я вышел к ручью выше избы. По промоине, пригибаясь, спустился ниже, и мне сверху открылась стоянка. Дверь избы была открыта настежь, на земле у порога стояли наши рюкзаки, застёгнутые и готовые к походу. Через минуту, пригнувшись, из дверей вышел мужик в тёмно-сером ватнике и кирзовых сапогах, в руке он держал топор, который мы обычно прятали под нары. Прислонив топор к стене, он повернулся лицом к озеру и стал прислушиваться. Ручей плескался и шумел на камнях, маскируя моё присутствие, большие валуны позволяли продвигаться незамеченным. Загорелое лицо незваного гостя под старой, выгоревшей на солнце кепкой в приглушённом свете пасмурного дня казалось чёрным. Вот он нагнулся, поднял рюкзак, продел руку через лямку, перекинул на спину, просунул вторую руку, зашевелил плечами, прилаживая рюкзак на спине, и, когда он стал нагибаться за второй ношей, я в два прыжка оказался за его спиной и своей дубинкой нанёс размашистый хлёсткий удар по шее, ниже правого уха. Злодей обмяк, ноги у него подогнулись, и он упал, ткнувшись головой в рюкзак.
Я стоял, сжимая своё первобытное оружие, сердце колотилось бешено, из открытых дверей резко пахло керосином. Я осторожно проверил у разбойника пульс. Слава богу, жив. Осторожно поднял придавивший его рюкзак и отнёс в сторону. От мужика пахло керосином, кислой гнилью, перегоревшим табаком, застарелым потом и мочой. Нечёсаные пегие волосы слиплись от грязи.
Вот он шевельнулся, опираясь руками, встал на колени, надел на голову упавшую кепку, исподлобья тупо посмотрел на меня. Я упреждающе поднял дубинку, он заслонился рукой, одновременно отползая в сторону и бормоча что-то нечленораздельное. Затем, опираясь о стену руками, встал и, продолжая что-то бормотать, пошёл, пошатываясь, по тропе в сторону от деревни. «Вернёшься, убью!» — заорал я громко, подбадривая сам себя и чтобы заглушить страх и неуютную тревогу, которые шевелились во мне всё это время. В избе валялись куча газет, тряпьё, старые одеяла, облитые керосином. «Ещё пара минут — и он поджёг бы избушку», — подумал я.
Появился Дима, принявший мои крики как сигнал к возвращению. Я коротко пояснил ситуацию. Вспышка гнева и злости быстро погасла. Тоска и сожаление о нарушенной гармонии, о том, что рядом со светлой радостью природы, дружбы, солнечного света затаилась чёрная злоба, вонючее, тёмное вероломство, приносящее боль и страдания, овладели мной. Упадок сил, как после тяжёлой болезни, окончательно опустошил душу и испортил настроение.
Вскоре мы уже подходили к деревне. Впереди нас ждали пыльная дорога до Онеги, самолёт, остров Кего, причалы Архангельска. Через полгода этот дикий, нелепый случай стал забываться, а наши дни, проведённые на Кенде, с годами всё больше расцвечивались в памяти новыми счастливыми красками, запахами, сентиментальными нотками, воспоминаниями и ощущениями.
Волшебная стрелка компаса
Борис был водителем начальника домостроительного комбината. Обаятельная, белозубая улыбка располагала, а когда он увлечённо рассказывал о своих охотничьих приключениях, слегка захлёбываясь словами, словно от нехватки воздуха, мой интерес к нему только усиливался. В одной из служебных поездок в машине, которой он управлял, стало известно о лесной избушке, построенной им недавно в лесу на озере Долгом, недалеко от деревни Демидово, что на сто десятом километре автомобильной дороги Архангельск-Вологда. Чувствуя, что я заинтересовался его рассказом, Борис пригласил меня побывать в Демидове и сходить на Долгое озеро, пожить в его избушке, порыбачить, посмотреть ягодники, пособирать грибы. В пятницу вечером на служебной «Волге» вдвоём мы выехали из города, одетые и экипированные для похода. По дороге я узнал, что избу он строил вдвоём с лесником, который живёт в Демидове, в основном для лосиной охоты. В деревне возле большого старинного бревенчатого дома с поветью нас гостеприимно встретил юркий мужичок небольшого роста, лысоватый, лет пятидесяти, лесник и хозяин этого дома.
