Стоял август, лето незаметно перетекало в осень, белые ночи заканчивались. Мы отказались от застолья в избе, взяли в машине всё необходимое для похода и не мешкая отправились на озеро, чтобы до темноты попасть на место. Тропинка начиналась сразу за дорогой, пересекала большой скошенный луг, деревенское кладбище и углублялась в лес. Четыре километра до озера мы прошли не торопясь, миновали два больших моховых болота густо усыпанных ещё незрелыми ягодами клюквы, и, когда углу бились в густой еловый лес, где высокие ели начинали закрывать уже начинающее темнеть небо и где едва заметная тропинка терялась среди толстых еловых стволов, Борис включил фонарь.
Через двадцать минут мы были на месте. Избушка стояла в густом лесу, в двадцати метрах от берега озера. Рядом — большой навес из жердей, покрытый плёнкой. Под навесом — дощатый стол скамьями, а чуть в стороне от стола оборудовано кострище с закопчёнными проволочными крюками для котелков и чайника. Я стал заниматься костром, а Борис нырнул в чащу и вскоре вернулся с пакетами, в которых была посуда, продукты и всё необходимое для жизни в лесу. Всё это пряталось в схроне, в металлической бочке, зарытой в землю и замаскированной неподалёку в лесу. Сгустившиеся сумерки плотно обступили стол, и пришлось принести и зажечь керосиновую лампу, свет от которой окончательно утвердил наступление темноты и сделал её непроглядной и загадочной. Мы неторопливо ели, пили чай, отмахиваясь от комаров, лениво переговариваясь, каждый думая о своём, и лёгкая грусть обступила нас со всех сторон.
В избушке были устроены две самодельные лежанки — кровати, все детали которых были собраны из неокорённых берёзовых жердей, которые уютно белели в слабом свете свечи, установленной в таком же берёзовом подсвечнике, стоящем на пристенной берёзовой полке. Берёзовый дизайн создавал атмосферу полузабытой детской сказки и настраивал на добрые мысли и воспоминания.
Утром, после завтрака, мы занялись каждый своим делом. Я осматривал избу и всю обстановку вокруг: большие поленницы наколотых дров, тротуар из жердей к причалу у озера, вешала для сетей, добротный самодельный большой стол с навесом, чуть в стороне — кострище. Вся территория вокруг убрана, нет мусора, банок, бутылок, пакетов и прочего хлама, от которого наши леса задыхаются всё больше и больше. Глубокая мусорная яма, вырытая подальше от избы, обеспечивала чистоту и порядок на участке.
Мой напарник ушёл в лес на разведку перед скорой осенней охотой. Я при дневном свете продолжил изучать местность вокруг нашей стоянки. Озеро, больше похожее на реку, шириной около пятидесяти метров, тянулось с запада на восток. Изба находилась недалеко от западной оконечности озера, и, чтобы попасть на противоположный берег, надо было обойти озеро с запада, сделав крюк не более полукилометра. Около избы всё было покрыто густым высоким черничником, кусты которого были сплошь усыпаны крупными тёмно-сизыми ягодами. Противоположный берег, более высокий, с редкими елями и молодыми сосенками, представлял собой вырубку, покрытую брошенными стволами деревьев, заросшими травой и брусничником, лесовозными дорогами, следами от тяжёлой лесорубочной техники.
Борис предупредил меня, что в озере летом клюёт сорога, причём предпочитает всем наживкам тесто или хлеб, на жерлицу ловится щука, а другой рыбы в озере, видимо, не водится. Выбрав себе одну из трёх удочек, которые стояли в углу тамбура избы, и захватив кусок хлеба и стеклянную банку для живцов, я спустился к озеру. Вдоль озера по торфяному пружинистому берегу была протоптана тропинка, по которой я двинулся, огибая озеро, пока не дошёл до удобного бревна, на котором и расположился. Сорога клевала на мятый хлеб, однако мякиш быстро размокал и плохо держался на крючке. Вскоре в банке с водой плескались некрупные черноспинные сорожки. Вдоль берега в податливый торф под углом к воде были воткнуты шесты из молодых берёзок с тонкими, гибкими концами, к которым я и привязал свои жерлицы и насадил живцов. Некрупная щучка-травянка брала живца активно, и к обеду я уже поймал достаточное для ухи количество щурят.
После этого ознакомительного похода Долгое озеро стало моим любимым местом для рыбалки, грибной охоты, сбора ягод. Постепенно я ещё ближе сошёлся с Борисом. Он оптимист, любит жизнь, ему всё вокруг нравится, он сам себе нравится и не боится показать это окружающим. Более того, ему нужен зритель, с кем он щедро делится своей любовью ко всему, что окружает его. Одежда, предметы быта, ружьё, топор, лопата, нож в ножнах — все любимое, аккуратное, подогнанное, содержится в порядке. Нож отточен, как бритва, топор не болтается на удобном берёзовом топорище, ружьё начищено, смазано, блестит от свежей лакировки. Особой его гордостью были изба на Долгом озере и весь участок вокруг, которые он содержал в идеальном порядке, и если замечал у кого-то из гостей пренебрежение этим порядком или даже если гость просто выбивался из сложившейся гармонии отношений, то больше этот человек сюда не приглашался.
Основным достоинством и одновременно недостатком этого места была его скрытность. С юга подход к избе был перекрыт озером, да и со стороны озера она не проглядывалась в зарослях кустарника и молодых ёлочек. С севера стоянка перекрывалась двухкилометровым массивом густого переспелого елового леса, прочерченного двумя глубокими оврагами, промытыми ручьями, впадающими в озеро. В первое время, даже зная местность и уже побывав на озере, я каждый раз с компасом в руках методом проб и ошибок с трудом находил избушку, которая на Севере так необходима для отдыха и ночёвки в лесу. Это обстоятельство, усиленное запретом лесника посещать деревенским жителям это место и ночевать в избе, делало его заповедным, желанным и удобным для спокойного, созерцательного отдыха, зачастую в одиночестве.
С детства, часто бывая в лесу, я не боялся ни дальних походов на рыбалку, ни азартного поиска грибов, ни нудного труда по сбору ягод. Такие вылазки в лес были для меня любимым отдыхом и необходимостью уйти от городской суеты и жизненной неразберихи. Однако опыт и прежние досадные ошибки выработали правило — в лесу ни шагу без компаса. Поэтому в этих лесных вылазках и походах у меня на шее на длинном шнуре всегда со мной незаменимый спасительный компас, который придаёт уверенности и не однажды спасал меня от утомительных блужданий и ненужных волнений.
Когда мне не было и тридцати лет, я случайно познакомился с художником Димой, и, хотя он лет на десять старше меня и был уже вполне сложившимся мужчиной в возрасте, все вокруг звали его просто Димой. Он был высоким, симпатичным, стройным сорокалетним мужчиной, который во время учёбы в художественном институте в Ленинграде приобрёл внешний столичный лоск, но в душе был очень деликатным, добрым, мягким вологодским парнем из глубинки. Мать его жила в посёлке Чагода недалеко от Вологды, в небольшом домике под громадными старыми берёзами посреди огорода в обрамлении из кустов малины и смородины, куда он ежегодно выезжал на весеннюю посадку и осеннюю копку картофеля. Меня привлекали природная скромность, мягкость, тактичность, душевная чуткость и поразительная доброта и открытость Димы. Кроме того, он был образован, начитан, любил свою работу, хотя участия в официальных презентациях и выставках избегал. Дружба наша была ровной и крепкой, выросшая по обоюдной необъяснимой симпатии. Мне, несмотря на молодость, была отведена роль, как мне казалось, более бывалого, уверенного, энергичного ведущего, знающего практические стороны жизни, а друг пребывал в роли знатока искусства, романтичного созерцателя и толкователя скрытых сторон жизни и неуловимых её нюансов. Такой симбиоз, видимо, устраивал нас обоих.
Вот уже в течение нескольких лет я регулярно бывал на Долгом озере, иногда один, иногда с друзьями, наслаждался природой, отсутствием людей, обустроенной тёплой и уютной избой, где в любое время года можно было найти приют и отдых после лесных скитаний и в любую непогоду. Я, как и многие люди, так устроен, что, узнавая что-то красивое, редкое и восхищаясь этим явлением, всегда хотел поделиться этой красотой с близким человеком, соприкоснуться с чудом и вместе пережить процесс познания гармонии редкого момента нашего бытия.
И вот в начале сентября мы с Димой выехали из города на моей бежевой шестёрке, загруженной коробами, корзинами, грабилками, плащами, сапогами и прочими вещами, без которых в осеннем северном лесу не обойтись. Быстро, без приключений, доехали до деревни, оставили машину около знакомого дома лесника, вручили деревенским друзьям гостинцы: пряники, сушки, конфеты и несколько пачек чая со слоном на этикетке. В дорогу вышли основательно загруженными. Запасы в лесном складе-схроне — стальной бочке — пора было пополнить. В заплечных коробах несли хлеб, сухари, крупы, супы в пакетах, мясные и рыбные консервы, картофель, лук, соль, сахар, водку, масло, свечи, спички и, отдельно, бутылку керосина.
