Тогда говорили, что Лазар похож лицом на свою мать, Савету-Иси…
* * *
…они сидели в той же комнате… Лазар немного удивился, потому что она к его приходу была такая же, как вчера, а ведь любая женщина на ее месте (он знал точно!) попыталась бы хоть как-то приукрасить себя. А ей это и в голову не пришло… Она обрадовалась его приходу… Лазар вынул из сумки маленький магнитофон, чуть надавил кнопки… Она услышала голоса своих родителей… Сначала старческий, слабо подрагивающий голос женщины, которая, должно быть, изо всех сил старалась не заплакать… Неужели это — ка Алики, ее мать?… — Милая Марина… мы любим тебя… и ждем… — голос, как паутинка… Мы… — ка Алики всхлипнула… — желаем тебе здоровья… Не могу!.. — ка Алики заплакала… Щелкнуло что-то… зашуршало… — Вот так! — проговорил Лазар грустно и смущенно… Она посмотрела на него этими жалостными глазами — Ага Лазо будет говорить?… Он поспешно снова что-то сделал с кнопками… Она напряженно склонила голову к металлической коробочке… Это голос ага Лазо! Тоже такой старческий, но она может узнать, это его голос!.. — Тина! (так обычно всех маленьких девочек зовут у рока, от «Фатима», и как бы раньше ни назвали девочку, одним из имен было «Фатима» — дочь пророка, а маленьких всех одинаково любили звать в обиходе — «Тина»)… — Тина!… Тина!… Марина!.. — он будто нарочно так окликал ее, как. издали окликают, и немного смешливо… — Марина-а!… Все… будет хорошо!… И пока человек — живой, даже когда ничего не остается, все равно остается что-то!… Голос его прервался. И тоже, должно быть, от слез… Марина сгорбившись, глядела на умолкшую коробочку… Лазар подумал, что ему такого рода мудрость уже слышится пустословием, но, вероятно, для Марины эти слова могут служить утешением…
* * *
Марина провела в психиатрических больницах разных городов этой страны, конституционной монархии, почти 25-ть лет, почти четверть века… Она могла бы по-своему изложить приметы экономических кризисов и периодов относительной стабилизации экономики… Когда она, 20-летняя девочка, плохо еще понимавшая этот славянский язык, мерзла, поджав босые ноги, на холодной постели, в нетопленой палате, где еще двенадцать женщин сидели, ходили, гримасничали, и тоже мерзли… Но в отличие от них, Марина не была больна! Она пыталась что-то объяснить, ее не понимали, грубо прерывали, женщины в грязных белых халатах куда-то тащили ее, тянули. Она начинала кричать, но это они воспринимали как должное!… И на ее памяти, пройдя через все этапы, новое Болгарское царство вплывало в надежные волны экономического подъема и, вероятно, даже какого-то благоденствия!… Марина плохо воспринимала язык на слух, иначе поняла бы, что страна, еще недавно, еще в конце XX века, поставлявшая эмигрантов и Западной Европе, и Америке, уже готовится ужесточить условия иммиграции! Уже подготовлен проект министерской комиссией и грядет референдум! Но это не могло занимать Марину, скорее это занимало многих друзей и знакомых Лазара, вовсе не имевших ни международных паспортов, ни каких бы то ни было других документов, удостоверяющих личность… А Марине жилось все лучше, она была спокойная, уже давно не делала попыток «все объяснить», она спала в отдельной маленькой и чистой палате, сидела на скамейке под деревом, думала, получала на завтрак обычный салат из огурцов и помидоров, заправленный йогуртом, обычное яблоко и обычный банан… Из книг больничной библиотеки читала разные занимательные фантастические и детективные приключения. Никаких лекарств ей не давали, ни о каких уколах давно уже и слышно не было!…
Но если Марина и не могла сориентироваться в той действительности, что окружала ее вот уже четверть века, то прошлое свое она помнила ясно…
Она родилась в самом начале XXI века, в Тавиластане, впоследствии исчезнувшем с карты Балканского полуострова. В XX веке это было крохотное государство, уже не имевшее к соседям никаких территориальных претензий. После смерти короля Димитриоса пресеклась династия Стратиги, где-то в 50-х годах. С тех пор в стране установился демократический режим, то с элементами советского социализма, то авторитаризма, то впрямую что-то вроде фашизма… Вандьёль Каризи, один из друзей ее отца, издатель газеты, говорил (она помнила), что настоящей демократии не может быть в стране, где нет ни одного театра и слишком много неграмотного и малограмотного населения. У него были свои идеальные представления о демократии. А вот ага Лазо, ее отец, учился в Париже, и мог бы что-то рассказать, но она не помнила, чтобы рассказывал…
«Тавиластан» происходит, видимо, от арабского «тавил» — «длинный», «высокий». Старое греческое название страны было — Мегалохора, что, вероятно, тоже можно толковать, как «страна гигантов». Было и самоназвание — «Рокарья» — «страна рока» — «свободных птиц». Одну такую «свободную птицу», agila megalos, — гигантского реликтового орла, ага Лазо видел в горах, когда был маленьким… Внешний вид коренных рока был своеобразен — люди очень высокого роста, стройные, глаза чуть округленные… Под стать им была и местная фауна… Обо всем этом составил в XVI веке книгу итальянец Мауро Орсини, проведший в Рокарья-Тавиластане при дворе королевы Марины-Сибилы почти пять лет, и бывший свидетелем разных интересных событий. Между прочим, эта книга, уже в английском переводе, попалась Свифту, и так родилась его страна великанов — Бробдингнегг. Об этом подробно написано в известной той работе Комадини и Танори. От итальянца у Свифта остался кое-какой ориентальный колорит, описание центрального храма и нищих… В кругу друзей ага Лазо очень положительно относились к Орсини и Свифту, особенно к Свифту, которого перевел Комадини Везат. Марина многое помнила из Свифта, и как отец и остальные восхищались его остроумием… Как-то нашла Свифта в больничной библиотеке, на болгарском языке, и с тех пор часто перечитывала… Книга Орсини относится к XVI веку. На XVI–XVII века падает расцвет государства «свободных птиц», конкурировавших с Дубровником и Османской империей… Об этом Марина знала многое, потому что ей рассказывал ага Лазо, и его друзья. Самым из них интересным, умным и добрым, был, конечно, Комадини Везат. У него была жена Фулья, очень красивая, и трое детей, сын Умар и две девочки-близнышки — Уфтад и Азод. Дети жили где-то в деревне у деда и бабушки, это спасло им жизнь после… Книга стихов Комадини «Крепость» получила известность за рубежом стараниями его сына Умара… Марина прочитала «Избранное» Комадини в переводе на болгарский, но ей уже даже и не хотелось кому-то говорить, что здесь много стихов посвящено ее отцу и одно стихотворение — ей…
Она росла в городе Шехе — мусульманской столице Тавиластана (в отличие от порта Лагана, где преобладали католики). Квартал назывался Аларья. Дом был ветхий с наружной деревянной лесенкой на верхнюю террасу, во дворике росли деревья и цветы. Отец ее — Заки Аладжа (или даже чаще — Лазар Лати) был хирургом в большой больнице, где лечили бесплатно (но зато и с минимальным количеством медикаментов и инструментов). Маму звали ка Алики. И ага Вахаб жил с ними, очень добрый. Утром ка Алики ходила на базар, и когда Марина просыпалась, в комнате уже свежо так пахло фруктами и овощами. Ага Лазо в рот не брал ни мяса, ни рыбы, ни яиц, потому что это — живое. Но ка Алики варила очень вкусную еду из разных овощей. Она увязывала миски и кастрюльки в большой узел, ставила узел на голову и шла с Мариной в больницу. Там, в одной маленькой комнате, ага Лазо обедал. Он угощал Марину, а ка Алики сердилась и говорила, что он ничего не ест. Халат свой ага Лазо не снимал во время еды, и, кажется, о чистоте халата не очень заботился. Но Танори Димитр однажды сказал, что ага Лазо очень хороший хирург, что у него прекрасные руки… Впрочем, Марина знала, что это совсем не так важно, какой хирург — ее ага Лазо, а важно для всех и дома и на улице, что отец ее — Фара, а она — Алетризи — Флейтистка. Поэтому ее все любят!… Ага Лазо ей объяснил, что они — совсем одно существо, два, а все равно — одно, поэтому она его любит больше всех на свете!…
Но однажды вбежал во двор худой юноша, чем-то очень огорченный, и Марина почему-то испугалась и убежала в дом… Ага Лазо вышел во двор… Что-то они заговорили, юноша запыхался. Она услышала что-то вроде — Ага Тури просит: возьмите Флейтистку!… Отец, казалось, заколебался, но вдруг схватил девочку за руку и пошел быстро и встревоженно… Юноша держал ее за другую руку, и девочке было как-то неловко, потому что у него была очень хорошая рука!… Она бежала маленькими ножками и чувствовала, как встревожены эти двое… Они прошли мимо лотка с мороженым, она понимала, что сейчас просить нельзя, но юноша сам догадался!. Вот уже холодное сладкое в бумажном пакетике она держит, и быстро, смущенно лижет… Теперь ага Лазо держит ее за одну руку, а в другой руке — мороженое. Марине грустно, она тоскует по той, хорошей руке. Мороженое каплет на платье. Хочется хныкать и капризничать, потому что кажется, что никто не поймет ее!… В чужом доме, в чужой комнате лежит на постели женщина с всклокоченными волосами, с закрытыми глазами. Одеяло сбилось, под белой рубашкой — большая грудь. Очень плохо пахнет. Человек сидит на стуле и плачет…
