— Ну, а мы? — настаивал он, не в состоянии сразу переварить весть о распаде ЕС.
— А мы продолжали биться, — сказала она мирно, — потому что нас убедили, что одни мы не выживем, да к тому же мы уже доказали всему миру, что мы единственные и ведущие эксперты по выполнению всяких условий, так что власти, ссылаясь на этот наш уникальный опыт, обратили свои взоры к другим государствам и союзам. Сначала говорили, что нас примут в США и почти было приняли, но, уж года два прошло с тех пор, Калифорния и вся когда-то побежденная южная конфедерация взбунтовались, провели референдум и вышли из США!
— Так что, значит, США больше не существуют? — закричал он в голос и подскочил, как ошпаренный.
— Их больше нет, — тихо сказала она и принялась грызть кусочек коры, лежавший перед ней.
— А дальше, дальше? — торопил он, хотя в горле у него стоял ком.
— Тогда мы обратились к России, но та хладнокровно нас отвергла. Наши предложения согласились рассмотреть только Индия и Китай!
— Как? — он от волнения вцепился в ветку ясеня, — без условий?
— Ну, почти, — ответила она.
— Как почти? Что значит почти? — он умолял ее объяснить.
— Два года назад приехали индийцы, посмотрели, подумали и сказали, что мы им подходим, тем более что у нас живут их сородичи. Но потребовали выполнить одно условие.
— Какое условие, мать их? Чего они от нас хотели?
— Чтобы мы стали черными, как их сородичи, которые живут у нас! — сказала она. Было видно, что она с удовольствием наблюдала за запутавшимся и сбитым с толку чаирчанцем, напуганным ее рассказом о событиях, которые произошли после его реинкарнации и о которых он, по понятным причинам, не мог знать. — И, возможно, у нас бы и получилось, — продолжила она. — Мощная пропаганда быстро нас убедила, что это условие мы сможем очень легко выполнить. И тут нас всех принялись чернить. Больницы и клиники, где проводили операции, были переполнены гражданами, терпеливо ждавшими в очереди, чтобы их перекрасили с головы до ног в черное. Правду сказать, не все было так просто. Тех, кого покрасили, отпускали домой сохнуть и говорили, чтобы пришли через пару дней для повторной окраски, чтоб уж почернеть наверняка, но в конце концов мы бы справились, и индийцы были бы довольны.
— Господи, — уже плакал он, — и мы что теперь, часть Индии?!
— Ни в коем случае, — ответила она хладнокровно, — едва с покраской все наладилось, как поменялось правительство. А у нас любое правительство, как ты знаешь, хочет все начать заново. Мы быстро отказались от намерения присоединиться к Индии и начали переговоры с китайцами.
— С китайцами? — рыдал в отчаянии бедняга, сидя на ветке. — Да с китайцами-то, мать их, у нас что общего?
— Я не знаю, что общего, — сказала она, похоже, сама немного сбитая с толку, потому что, упомянув китайцев, она в первый раз вроде как и сама немного испугалась, стала более осмотрительна в выражениях и жестах, — но они сразу же согласились принять нас — конечно, после выполнения их условия. Думаю, ты понимаешь, какого.
— Нет, не понимаю. Какого же? — сказал он, но, когда немного подумал, схватился за голову и завопил: — Только не это! Я не хочу даже и думать, что мы и на это согласились! — бедняга ронял крупные слезы с высокого ясеня, орошая жаждущую траву внизу.
— Согласились, поверь мне. Как попки. Мы же спецы по принятию всяких решений, так ведь? Так вот, правительство приняло решение, мы, понятно, с ним согласились. Вот нам и сделали косые глаза! А ты что думаешь, почему я такая? — она повернулась к нему, и он ощутил на своей мордочке ее дыхание, пахшее свежим мхом. — Погляди на меня повнимательнее! Видишь, у меня один глаз косой? Как раз утром я отправилась в судебную палату, там мне должны были скосить и второй, но тут меня сбила машина, и я реинкарнировалась в ласку с одним косым глазом! Надеюсь, не заметят, когда мы войдем в Китай, — сказала она с тревогой. — Как ты думаешь, а?
Чаирчанец сидел на ветке, ошарашенный, онемевший и потрясенный. Перед его глазами проносилась вся его первая, смешная, жизнь, потом вторая, вплоть до последнего момента. Ему показалось, что он просидел тут на ветке целую вечность, свернувшись в комок. Он думал. Наконец, по-видимому, осознав свое заблуждение относительно Господа, он повернул голову к небу и сказал:
— О, Боже, прости меня, что я пытался размышлять в глобальном масштабе, что я вмешивался в твои дела и критиковал твои действия. Я был не прав! Воистину, никто не ведает путей твоих и никто, кроме тебя, не знает, что лучше для мира и для людей! Теперь я буду заниматься только своим делом и радоваться жизни, которую ты мне дал, пусть и в образе самого обычного маленького чаирского зверька!
Потом приподнял лапку, притянул испуганную подругу к себе, обнял ее, а под утро они вместе залезли в безопасное дупло в стволе ясеня в чаирском парке.
Вскоре он радовался, как ребенок, когда, преодолев неопытность, понял, как ласки занимаются любовью.
Сначала незаметно, а потом с силой, которая нарастала, как волна, меня с головой захлестнуло какое-то болезненное предчувствие. Я спрашиваю себя, связано ли это каким-либо образом с моими догадками. Я чувствую, что список, который я составляю, неполон, кого-то в нем не хватает. То, что началось много лет назад, совсем даже не наивная игра. Ящики моего письменного стола завалены вырезками и заметками. С каждым днем накапливаются материалы, дополняющие мой список. Я знаю, что такая работа бесполезна, надо разобрать собранное. Но, прежде чем поставить точку, необходимо определить еще что-то. Имя.
Интересно, сомнения охватывают только меня или и с другими это случается? Могу ли я со своей субъективностью реально понять суть проблемы? Боюсь, что то, что я говорю: «Бруно уважал меня, а я его нет» — выглядит бестактным и обидным.
Я перескакиваю в своих мыслях, в тщетных воспоминаниях, с одного на другое, отрицая годы, действуя наперекор логике. Циветта Леонида, фараонова мышь, чье чучело, одно из немногих в мире, хранится в темном хранилище Естественнонаучного музея им. д-ра Николы Незлобинского подальше от глаз посетителей, спрятанное, похороненное.
Леонид. Одно из имен, которые я часто вспоминаю, человек с Тлёна, имя из моего списка, нуждающееся в определении, дающее возможность написать выдуманную, сконструированную, пародийную биографию.
Бруно
Его уроки были для нас самими интересными. Мы ждали их с нетерпением, и, когда он появлялся, в классе наступала полная тишина. Он очень хорошо рисовал различных насекомых, птиц, бабочек, морские ракушки, какие-то аморфные формы, но больше всего нас привлекали его необычные рассказы. Они были на знакомые темы, но при этом настолько удивительные и фантастические, что мы часто задавались вопросом, могли их сам придумать этот странный человек в длинном поношенном пиджаке и с огромной печалью в глазах. Мы знали, что в нас, учениках, он видит своих единственных друзей. Чаще всего он рассказывал о каком-то ребенке, о его детстве, но то, что он говорил, не имело ничего общего с детством любого из нас. Может быть, он говорил о себе? Он рассказывал нам о необычных магазинах циветт, их витринах и полках, скрывающих много чудесных предметов, таких как старые компасы и метрономы, или живые саламандры, корни мандрагоры, гомункулы и необычные книги и атласы.
Его рассказы я никогда не забуду.
* * *
Меня всегда привлекали их слабо освещенные, темные и удивительные внутренние помещения, сильно пахнущие краской и лаком и сохранившие едва уловимые ароматы далеких стран и диковинных вещиц. Там можно было найти всякие редкости — бенгальские огни, волшебные шкатулки, марки давно исчезнувших стран, китайские переводные картинки, индиго, колофонскую смолу из Малабара, яйца экзотических птиц, попугаев, туканов, живых саламандр, драконов, корень мандрагоры, нюрнбергские механизмы, гомункулов в банках, микроскопы и бинокли и, главное, редкие и необычные книги, старинные фолианты, полные прекрасных рисунков и удивительных историй. И, наконец, незаметно стоящее в нижней части витрины чучело фараоновой мыши, ихневмона. Животного, о котором мы только читали в старых пыльных энциклопедиях в кожаных переплетах, рваных учебниках по зоологии и других редких книгах и учебных пособиях.
* * *
Чувствовалось, что его настроение меняется день ото дня. Мы знали, что это происходит под влиянием страшной реальности, которая его окружала, но еще более от темной и глубокой пустоты, захватывавшей его ум. Чего-то ему не хватало, может быть, всего лишь нескольких фраз, чтобы закончить рукопись, название которой он знал прежде, чем начать писать свой роман. Избавитель. Мессия.
