Василий Аксенов - Блюз 116-го маршрута

Иду по набережной Москва-реки. Среди ее обычного густого движения вижу желтую крышу троллейбуса. Это что-то мне напоминает но не могу припомнить, что именно. Троллейбус останавливается, я вижу номер 116, однако не могу пока что связать концы рассказа. Да и вообще, какое дело американскому преуспевающему бизнесмену до каких-то литературных потуг. Все-таки по еще неясному побуждении влезаю в 116-й и, наконец, увидев “львиную маску” в зеркале заднего вида, вспоминаю свою дикую поездку три года назад, как будто это был вчера. Даже имя того ублюдочного персонажа начинает высвечиваться из забвения. Шаман? Мамаш? Кашам? Кашамов! Неужели это опять он? Неужели я снова оказался клиентом того психопатического водителя? Тут я вижу снова его угрожающие гримасы, и все сомнения испаряются.

К счастью, я сейчас не один в 116-м. Не менее дюжины досужих пассажиров с удовольствием взирают на дух захватывающий вид Кремля с его летящими трехцветниками. В этой дюжине я вижу и американское семейство. Мама держит все вожжи в своих руках. “Майк, Кевин, Чэкстити, следующая остановка наша!” А вот еще один знакомый тип: престарелый советский еврей, по всей вероятности посещающий край своей юности после долгой эмиграции. “Товарищ, — обращается он к водителю, — следующая Зарядье, это есть правильно?” Он явно горд своим знакомством с Москвою и своим иностранным акцентом. Кашамов отвечает через усилитель: “Если знаешь, чего же ты спрашиваешь, старая жопа?”. Публика переглядывается.

Он не останавливается в Зарядье. Он останавливается только в темноте под Большим Москворецким мостом. Там он открывает все двери и командует: “А ну, все выметайтесь, поросята!”. Американское семейство пожимает плечами. “Как-то он странно относится к своим пассажирам, не правда ли?” Старый эмигрант восклицает с неудержимой страстью: “Это возможно только в хамской стране! Это импоссибл в другой стране! Каков народ, таков и шофер троллейбуса!”. Другие пассажиры, включая и меня, начинают выгружаться без лишних слов. Нервы дороже. Уже снаружи я вижу, как Кашамов и старый эмигрант обмениваются любезностями и жестами. В конце концов, первый одолевает второго и вышибает того из троллейбуса. В буквальном смысле, к сожалению. Ногой.

Избавившись от “балласта” (так он про себя называл пассажиров), Кашамов, ловко перетягивая старую веревку, привязанную к контактным щупальцам его тр-ср, сменил одну электрическую линию на другую. Затем он проделал правый поворот и проследовал вверх в сторону Василия Блаженного. Еще один правый поворот, и он начал пересечение реки по Большому Москворецкому мосту.

Двери его тролла всё еще были открыты, и пассажиры другой линии стали запрыгивать к нему на ходу. На горбу моста 116-й свернул налево, пересек все полосы, проломил перила и исчез из вида. Звуковой эффект ужасного всплеска был сравним, пожалуй, только с историческим выстрелом Царь-пушки, от которого сотни язычников, как гласит легенда, потеряли сознание.

Второй хор свидетелей и зевак

Еще прогалопировала тройка годиков. Моя сеть “заброшенных отелей” разрасталась в Америке. Никто, конечно, не подозревал, что мое богатство изначально возникло в результате действий скандально известного Славки Горелика по отмыванию денег. В узком кругу литераторов и утонченных читателей, в котором я был известен, полагали, что я скопил капитал, откладывая потиражные. Впрочем, репутация в литературных кругах меня больше не интересовала.

О Славке, между тем, чего только ни рассказывали. Говорили, что он с ума сошел от любви к какой-то питерской гулящей девчонке. Что рассыпает миллионы, чтобы отыскать ее по мировым притонам. То ли он убил кого-то на этой почве, то ли его самого несколько раз застрелили. То ли он продал российский ультра-крейсер Китаю, то ли этот крейсер сбежал из Китая и ищет его, чтобы выяснить отношения. Появляясь у меня в Вирджинии, он начинал за столом рассуждать о необходимости очищения воздушной среды от последствий безудержного злостного пердежа, вкладывая в это как метафизические, так и сугубо реальные смыслы. Сестры, живущие в моем доме, хихикали: “Ох, уж эти новоруссы!”.

Что касается его родителей, то ты, Игорь, отказался от своего сына за то, что тот “стал воплощать в себе всё худшее, что может быть в капитализме”. Не исключено, впрочем, что это он отказался от тебя в связи с упомянутой в предыдущем абзаце твоей фундаментальной идеей. Так или иначе, старшие Горелики устроились неплохо в старом Новом мире. Ты, Игорь, стал почтенным бильярдным маркером в эксклюзивном клубе за плотными шторами на Кони-Айленд Авеню. Жена твоя Любка открыла агентство по продаже недвижимости под вывеской “The Unforgettable Reality”. Господь да не оставит вас, ребята! Оставив за спиной историю СССР, вы все-таки умудрились сделать вполне приличную американскую “историю успеха”.

Однажды вечером в конце июля я снова прибыл в Москву. Целью приезда было открытие моего первого русского мотеля под названием “Заброшенное пристанище”. Я оставил дома багаж и пошел прогуляться среди знакомых пейзажей, что всё еще были дороги мне как бывшему русскому писателю и патриоту.

Рискуя показаться банальным, я все-таки должен признаться: я люблю Красную площадь, этот центр величия в сумбурной столице. Здесь рядом с Лобным местом и Мавзолеем Ленина после какого-нибудь кислотного дождя иногда проступают следы сталинских железобетонных сапог. Конечно, есть что-то зловещее в этих объектах национального достояния, но скажите, сердце какого русского не испытывало сердечной привязанности к этим булыжникам, а мистер Стас Ваксино, хоть и не вполне завершенный образец русскости, не является исключением.

Стараясь припомнить, что произошло в этом околокремлевском пространстве три года назад, я подошел к Большому Москворецкому мосту. На его горбу я увидел толпу, не менее сотни мужчин и женщин, стоящую в церемониальном бдении; иные со свечками в руках. Я подошел и обратился к ним дипломатически: “Могу ли я узнать, дамы и господа, что заставило вас собраться в месте, столь малоподобающем для общественных акций?”.

Удивленные лица повернулись ко мне. “Как так? Неужели вы забыли? Мы отмечаем тридцатую годовщину трагического подвига Апломба Хардибабедовича Кашамова!” Я тут же вспомнил гигантский всплеск, учиненный троллейбусом, ведомым бунтующей рукою. “Я видел это моими собственными глазами”, — сказал я не без гордости. “Однако простите меня, почтенные граждане, ведь это случилось не тридцать, а три года назад, не так ли?” Участники бдения хмурятся. “Послушайте, иностранец, не смейте бросать сомнения на наши ритуалы. Пора сомнений миновала. Понимаете?”

Я замечаю, что некоторые в толпе покашливают, как бы прочищая свои глотки, другие же испускают слегка приглушенные рулады. Ба, да ведь это не что иное, как хор! Третье появление хора в этой истории, для точности. Я бормочу, не адресуясь ни к кому из них лично: “Насколько я помню, там были люди, что вскакивали в тролл на ходу. Интересно, кто-нибудь уцелел?”. И хор взмывает.

Хор вперился в металлическую рябь реки. Через несколько минут дымный свет появился под поверхностью.

Он медленно приближался, таща за собой шлейф ила, несомненно содержащий множество секретов этой столицы. Застывший хор благоговейно взирал, как пятно превращалось в 116-й с водителем Кашамовым за рулем. Честно говоря, я не узнал бы парня, если бы встретил его на улице. Он, казалось, был сделан из цельного куска мыла. Двигаясь по реке, он не обращал никакого внимания на толпу поклонников на мосту в той же манере, в какой Великий Ленин не обращает внимания на неистощимый поток посетителей Мавзолея.