Если мама начинала говорить со мной в таком тоне, я знал — надо подчиняться. Кроме того, лучше всяких приказов был страх — я действительно УЖЕ боялся Серого Человека, хотя какая-то, упрятанная глубоко внутри часть меня сгорала от любопытства — кто он, что он, вот бы его поймать и прослыть героем, и все такое…
На следующий день в школе страшную новость уже знали все. Мало того посреди второго урока, горячо нелюбимой нами физики, в класс вошел директор и молодая женщина в милицейской форме с погонами капитана.
Директор попросил у физички прощения и представил нам милиционершу. Оказалось, что это инспектор по делам несовершеннолетних, и она сейчас обратиться к нам по очень важному делу.
Инспекторша слегка покраснела, достала бумажку и прочитала:
— Дорогие ребята! Руководство Средневолжской милиции обращается к вам с просьбой — в ближайшее время как можно меньше находиться на улицу, стараться ни где не бывать без сопровождения взрослых, и обо всех подозрительных мужчинах, особенно о тех, кто будет разговаривать с детьми, немедленно сообщать в милицию, или хотя бы взрослым!
После уроков мы — я, мой тезка Сережка Голубь, Фарид, родители которого работали в Ираке, и еще один наш приятель с глупой кличкой Буратино, собрались за школьными мастерскими — покурить добытые Буратино две сигареты «Лайка» с бумажным фильтром и обсудить заодно и страшные новости…
— Блин, да пошел он на хрен! — Голубь ухарьски цыркнул слюной сквозь редкие зубы: — Серый! Пидор какой-нибудь, небось! Братан мой сказал пацанам своим: «Если поймаем, в бочку железную от бензина засунем, и в Волгу, на хрен!» И писец, блин!
— Им-то ништяк, они здоровые! — вмешался Фарид, принимая из рук Голубя бычок, и как бы право высказываться: — А если мы на него напоремся, че делать?
— Не сс-ыы! — заверил Фарида Буратино, выпустив сизую струю дыма, за что сразу получил от Голубя по загривку: «Кури в затяжку, блин, а то добро на говно переводишь!» Буратино послушно затянулся и продолжил:
— Мы тоже его грохнуть можем, в легкую! Че ты думаешь, не сможем? Арматуру на стройке возле больницы возьмем — и все! Серый, ты че молчишь?
«Серый» — это мне. Меня зовут Сергеем, как и многих моих ровесников, к слову, у нас в классе семь Сергеев было, а в тех местах, где я провел детство, имя мое было принято в пацанской среде трансформировать в прилагательное «Серый». Не в смысле — тупой, ограниченный, а просто по созвучию.
На слова Буратино я пожал плечами, мол, что тут говорить.
— Ладно, блин, херня все это! — рубанул воздух ладонью Голубь: Ссыкуны мы все, блин! Айда домой, а то мне еще ковер пылесосить надо до мамкиного прихода! Серый, че сидишь, айда!
Я молча помотал головой. Не знаю, что за бес в меня вселился в тот момент, но я поднял голову, посмотрел Голубю в светлый глаза, и брякнул:
— Мы его поймаем!
* * *
Как нам было известно из многочисленных слухов, Серый-маньяк скрывался, прятался, жил в Разинских пещерах. В окрестностях поволжских городов, особенно ближе к Самаре, к Жигулям, полно таких пещер, Разинских, Пугачевских, или еще каких. Вокруг всякой пещеры — легенды, одна другой замысловатее. Тут и клады разбойничьи, и могилы староверов, и входы в секретные подземные города, где «бомбы делают», и прочие вымыслы.
Однако пещеры действительно существуют во множестве, и природные, и созданные людьми, многие из них завалены, забиты от любопытного пацанья железом и камнем, но не из-за желания властей сокрыть какие-то великие тайны или богатства, а просто из соображений безопасности — уж больно ветхи песчаниковые своды…
Вот в таких-то пещерах и прятался маньяк. И вот там-то мы, четверо пацанов, и решили его изловить.
После уроков, заныкав обшарпанные портфели под школьную лестницу и завалив их плакатами с внушающими оптимизм лозунгами типа «Ленин — наш рулевой!» (хотя куда может зарулить покойник?), мы отправились за арматурой — излюбленным оружием пацанвы. Ребристый арматурный дрын с руку длиной при желании мог даже в слабой руке восьми-десятилетнего ребенка разбить голову здоровому бугаю, а уж если не полениться и заточить этот дрын, неделю пошкрябав его вечерами концом по шершавому бетону где-нибудь в подвале, то ты уже по настоящему вооружен эдакой «карманной шпагой». Почему карманной? А потому что носили мы свое оружие в штанинах — тупой конец арматурины обматывался изолентой, из которой торчал проволочный крючок. В кармане делалась дырка, и заточенный штырь висел в штанине, вдоль бедра, зацепленный проволочным крючком за карманную прореху. Со стороны — хрен догадаешься, а при необходимости — р-раз! И ты практически д, Артаньян, попробуй, подойди!
Само собой, и менты, и родители, и педагоги изо всех своих маломощных сил боролись с детской тягой к милитаризму, видя в ней, по взрослому своему недомыслию, лишь шалость. Ну и в самом деле, откуда им знать, что их родное чадо за пределами отчей квартиры, на улице, практически также беззащитен, как Зоя Космодемьянская в лапах гестаповцев? И что в любой момент на ребенка, который, правда, сам себя таковым не считает, и уже пять лет как курит, могут налететь представители, мягко говоря, недружественной «дворовой державы», и самое безобидное, чем закончится столкновение, если чадо не озаботилось вооружиться — отнимут мелочь, выданную мамой на покупку «полбулки черного и батон за двадцать две», и дадут пендаль под зад гуляй, пацан! А в худшем… В худшем происходили иной раз такие вещи, о которых я и теперь, с высоты, так сказать, прожитых лет, вспоминаю с ужасом…
Арматуру мы натырили там, где и предполагали. Само собой, точить ее времени не было, но Голубь потащил нас в котельную, где у него (а скорее у его всесильного братца-блатнюка) были знакомые мужики-алкаши, и там, ничего особо не спрашивая, седой худощавый дед в ватнике разогрел концы арматур сваркой и в несколько ударов кувалды придал им форму копейных наверший.
— Кованая! — с уважением отметил Голубь, разглядывая свою «шпагу», когда мы на задах котельной бинтовали арматурины изолентой.
Испытав заточки на боеспособность, для чего нам пришлось основательно истыкать ими деревянный блин от катушки с кабелем, мы наконец-то отправились в поход. О, если бы только я знал тогда, чем он закончится!
Буратино с Фаридом шли метрах в десяти от нас с Голубем, держа арматурины наготове, и вполголоса о чем-то переговаривались. Мы двигались по поросшей бурьяном бугристой равнине, тут и там утыканой решетчатыми столбами ЛЭП. Равнина эта, а верней было бы сказать — пустошь, простиралась между городом и приречными холмами, поросшими чахлым леском. Там, в холмах, и находились пещеры…
— Слышь, Серый! — Голубь тронул меня за рукав: — Так мы его не заметим, блин! Он мимо пройдет по канаве, а за травой хрен разглядишь!
— И че ты предлагаешь? — спросил я.
— Разойтись надо! Цепью идти, как немцы в кино! — Голубь сплюнул и крикнул Буратино и Фариду: — Э, мля, долбени, айда сюда, побазарить надо!
Манера общаться друг с другом у нас в те годы была искусствено-приблатненная, и лишь потом, через много лет, я понял, что искусственного там было гораздо больше, но тогда нам казалось, что мы ну о-очень «деловые» пацаны…
Дальше мы пошли, «как немцы в кино», разбредясь друг от друга. Голубь достал из кармана и надел на левую руку стыриный у брата блестящий дюралевый кастет, а правой крепко сжимал арматурину.
Фарид шагал метрах в двадцати дальше, пригибаясь и временами разглядывая сырую землю под ногами — видимо, он недавно читал Фенимора Купера, и теперь, воображая себя Чингачкугом, пытался обнаружить следы.
Буратино, рослый, плечистый и красивый, как я теперь понимаю, мальчик, но совершенно не отягощенный избытком интеллекта, просто топтал бурьян и изредка поглядывал на авторитетного Голубя, ожидая, что тому надоест и он скомандует привал или вообще повернет назад.
Я шел самым крайним, сжимал в руках ребристый остроконечный дрын, и боялся. По-моему, никто из моих друзей толком не понимал, во что мы ввязались, и для них это было — Приключение, Приключение с большой буквы, это будоражило, заставляя кровь резвее бежать по телу, и толкало — вперед, вперед!
Меня сам процесс поиска маньяка интересовал постольку-поскольку. Я с ужасом ждал развязки, моля про себя всех богов, чтобы только пронесло. Никаких иллюзий по поводу того, что случится, встреть мы этого Серого, я не питал — здоровый, взрослый и ненормальный мужик, привыкший убивать и испытывающий от этого удовольствие, легко положит четырех самонадеянных пацанов их же оружием, и ку-ку! Прощай, дорогая мама, ты никогда не забудешь меня…
Конечно, так гладко я сформулировал собственные мысли уже потом, гораздо позже, уже будучи взрослым. А тогда я вяло брел по сухому, трещащему бурьяну, уныло озирал серое небо, вдалеке — полуоблетевший лесок у подножья приречных холмов, и боялся, то и дело вытирая потеющие ладони о штаны.
